Снаружи квартал окаймлен жилыми домами послереволюционной и послевоенной постройки - что поделаешь, в войну половина прежних зданий превратилась в кучи битого кирпича, а район удобный и приличный (тогда слово "престижный" было ещё не в ходу), вот в пятидесятые годы и возвели на месте руин довольно-таки безликие, но вполне комфортабельные и теплые кирпичные дома. Однако же сохранились в квартале, особенно во дворе, и совсем старые строения, прошлого ещё века, преимущественно из породы так называемых доходных домов - трех-четырехэтажные жилые здания, квартиры в которых сдавались в аренду горожанам умеренного достатка, все больше интеллигентских профессий, вроде учителей, аптекарей да врачей и инженеров средней руки.
Несколько выделялся среди них выстроенный буквой "Г" двухэтажный... не поймешь даже, как назвать: лучше всего подошло бы слово особнячок - но было у него двое хозяев, из коих профессор Налбандов, известный врач, занимал первый этаж, а инженер Сапожников - второй. Конечно, доктору Налбандову вполне по карману было бы жилье более видное, уж точно с парадным выходом на улицу, но специализировался он по дамским болезням, немалая часть пациенток предпочитала не вызывать его на дом, а посещать кабинет, а потому Сократа Арсеновича очень устраивало скромное расположение его жилища и кабинета в глубине двора, имеющего выходы на все четыре улицы.
Гражданская война и последующие годы изрядно перетрясли население квартала, Отечественная война и оккупация прочесали его частым гребнем, и в конце сороковых смешались тут чудом уцелевшие остатки известных фамилий с народом пришлым, безродным и инородным. В бывших двух шестикомнатных квартирах особнячка (плюс переоборудованные под жилье кухни и клетушки для прислуги) проживало теперь десять семей двунадесяти языков и самых разных социальных групп, и младшие потомки Налбандовых и Гусевых, Сапожниковых и Згуриди, Ривкиных и Полонецких, Найденовых и Савченко мотались по двору в равно драных штанишках и болтали между собой на демократичной, смачной и ошеломительной для непривычного уха мешанине великодержавного языка с местным.
А потом, с началом массового строительства "хрущоб" и их девяти-, двенадцати - и шестнадцатиэтажных преемников начался великий исход. Выезжали люди, по двадцать лет протрубившие на своих заводах, выезжали молодые семьи, кое-как скопившие на первый взнос в кооператив, и средний возраст населения квартала увеличивался быстрыми темпами. Все больше и больше комнат и квартирок теперь занимали пожилые супружеские пары или одинокие старухи, все больше комнат и углов сдавали студентам вузов и слушателям военных академий... Старикам не под силу было не то что ремонтировать, а даже просто толком прибирать комнаты по тридцать квадратных метров с пятиметровыми потолками. А дореволюционная сантехника требовала столько сил и средств, что жэковские слесаря, умей они меньше пить, стали бы первыми в городе миллионерами. Теперь дома уже не старели они дряхлели, и можно было только радоваться, что Чураев стоит далеко от любой сейсмической зоны.
Но социальные катастрофы действуют не хуже природных. Начались девяностые годы, миллионерами в одночасье стали все, хлынула волна приватизации своего и чужого, и вдруг в один прекрасный день выяснилось, что двухэтажный особнячок приватизирован, выкуплен новыми хозяевами, прежние его жильцы оказались в уютных крупнопанельных (но малометражных) изолированных конурках на Дальнем Каганове и Косулинке, а на домик набросилась орда ремонтников.
Они буквально выпотрошили здание. Они заменили деревянные перекрытия стальными швеллерами и бетонными плитами - а потом аккуратно положили на место вековой паркет, проциклеванный и покрытый по новой моде темным матовым лаком. Они заменили все трубы на нержавейку, они понаставили унитазы и "тюльпаны", голубые, словно фарфор эпохи Мин, они сняли столетней давности батареи, чугунные, несокрушимые, пропескоструили внутри и снаружи - и вернули на место. Они отреставрировали все двери и прочие "деревяшки" (а что не поддавалось восстановлению, заменили искусной имитацией). Впрочем, наружные двери и двери с лестничной клетки в бывшие квартиры на обоих этажах поставили стальные, хоть и облицованные дубом в общем стиле. Огромные, по восемь квадратных метров балконы усилили фигурными металлическими подкосами, зашили изнутри, оставив на виду вычурные литые ограждения, выпирающие наружу пузом, прикрыли капитальными навесами и закрыли сдвижными витринами из зеркального стекла. Кстати сказать, во всех окнах, выходящих к соседним жилым домам, тоже поставили такие стекла. Правда, не тронули старинное остекление в службах - там со времен царя-батюшки и господ Налбандова и Сапожникова стояли редкостные шестиугольные стеклоблоки, сумевшие пережить все революции и войны...
Потом особнячок принялись начинять электрическими и электронными прибабахами, потом несколько дней двор заполняли огромные тягачи "IVECO" с крытыми трехосными полуприцепами, и плечистые рослые парни таскали из них наверх какую-то невиданную мебель, чертыхаясь на винтовом развороте старорежимной мраморной лестницы.
Наконец особняк оштукатурили снаружи, тщательно прибрали все вокруг, подновили и расширили асфальтированные дорожки к воротам на Чичеринскую (тьфу, Рождественскую) и к калиткам на остальные улицы и повесили у входа небольшую бронзовую табличку со скромной надписью "Клуб "Комфорт". А под табличкой появился рослый парень в черной униформе и черном берете, с дубинкой и рацией на поясе.
Нет нужды говорить, какой ажиотаж вызвали эти события среди населения квартала. Сперва коллективный разум полагал, что это готовят резиденцию для мэра, потом - что для итальянского посла (хотя какой может быть итальянский посол в нестоличном Чураеве и почему именно итальянский?), потом общественное мнение начало склоняться к кандидатуре бывшего всесоюзного пахана Васи-Зубра, который благополучно доматывал последние месяцы своего срока в местной тюрьме. Но появление таблички мгновенно ликвидировало разногласия. Теперь все знали твердо: в их несчастном дворе создали публичный дом для "новых русских", или, в крайнем случае, дом свиданий.
Клуб начал функционировать, и мнение это укрепилось окончательно. В дневное время возле "Комфорта" наблюдалась исключительно деловая активность обслуживающего персонала: приходили и уходили явные уборщицы и прочие полотеры, подъезжали и уезжали "Москвичи-пирожки" или фургончики-иномарки с рекламой быстрой доставки продуктов, китайской и итальянской прачечной (все-таки итальянской!), чего-то там выгружали и загружали, сменялись охранники в черных беретах, потом появлялись музыканты со скрипичными футлярами разных размеров, и через некоторое время по двору разносилась негромкая музыка, в которой самые опытные из аборигенов распознавали Чайковского и Моцарта, а порой даже, извините, Гайдна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Несколько выделялся среди них выстроенный буквой "Г" двухэтажный... не поймешь даже, как назвать: лучше всего подошло бы слово особнячок - но было у него двое хозяев, из коих профессор Налбандов, известный врач, занимал первый этаж, а инженер Сапожников - второй. Конечно, доктору Налбандову вполне по карману было бы жилье более видное, уж точно с парадным выходом на улицу, но специализировался он по дамским болезням, немалая часть пациенток предпочитала не вызывать его на дом, а посещать кабинет, а потому Сократа Арсеновича очень устраивало скромное расположение его жилища и кабинета в глубине двора, имеющего выходы на все четыре улицы.
Гражданская война и последующие годы изрядно перетрясли население квартала, Отечественная война и оккупация прочесали его частым гребнем, и в конце сороковых смешались тут чудом уцелевшие остатки известных фамилий с народом пришлым, безродным и инородным. В бывших двух шестикомнатных квартирах особнячка (плюс переоборудованные под жилье кухни и клетушки для прислуги) проживало теперь десять семей двунадесяти языков и самых разных социальных групп, и младшие потомки Налбандовых и Гусевых, Сапожниковых и Згуриди, Ривкиных и Полонецких, Найденовых и Савченко мотались по двору в равно драных штанишках и болтали между собой на демократичной, смачной и ошеломительной для непривычного уха мешанине великодержавного языка с местным.
А потом, с началом массового строительства "хрущоб" и их девяти-, двенадцати - и шестнадцатиэтажных преемников начался великий исход. Выезжали люди, по двадцать лет протрубившие на своих заводах, выезжали молодые семьи, кое-как скопившие на первый взнос в кооператив, и средний возраст населения квартала увеличивался быстрыми темпами. Все больше и больше комнат и квартирок теперь занимали пожилые супружеские пары или одинокие старухи, все больше комнат и углов сдавали студентам вузов и слушателям военных академий... Старикам не под силу было не то что ремонтировать, а даже просто толком прибирать комнаты по тридцать квадратных метров с пятиметровыми потолками. А дореволюционная сантехника требовала столько сил и средств, что жэковские слесаря, умей они меньше пить, стали бы первыми в городе миллионерами. Теперь дома уже не старели они дряхлели, и можно было только радоваться, что Чураев стоит далеко от любой сейсмической зоны.
Но социальные катастрофы действуют не хуже природных. Начались девяностые годы, миллионерами в одночасье стали все, хлынула волна приватизации своего и чужого, и вдруг в один прекрасный день выяснилось, что двухэтажный особнячок приватизирован, выкуплен новыми хозяевами, прежние его жильцы оказались в уютных крупнопанельных (но малометражных) изолированных конурках на Дальнем Каганове и Косулинке, а на домик набросилась орда ремонтников.
Они буквально выпотрошили здание. Они заменили деревянные перекрытия стальными швеллерами и бетонными плитами - а потом аккуратно положили на место вековой паркет, проциклеванный и покрытый по новой моде темным матовым лаком. Они заменили все трубы на нержавейку, они понаставили унитазы и "тюльпаны", голубые, словно фарфор эпохи Мин, они сняли столетней давности батареи, чугунные, несокрушимые, пропескоструили внутри и снаружи - и вернули на место. Они отреставрировали все двери и прочие "деревяшки" (а что не поддавалось восстановлению, заменили искусной имитацией). Впрочем, наружные двери и двери с лестничной клетки в бывшие квартиры на обоих этажах поставили стальные, хоть и облицованные дубом в общем стиле. Огромные, по восемь квадратных метров балконы усилили фигурными металлическими подкосами, зашили изнутри, оставив на виду вычурные литые ограждения, выпирающие наружу пузом, прикрыли капитальными навесами и закрыли сдвижными витринами из зеркального стекла. Кстати сказать, во всех окнах, выходящих к соседним жилым домам, тоже поставили такие стекла. Правда, не тронули старинное остекление в службах - там со времен царя-батюшки и господ Налбандова и Сапожникова стояли редкостные шестиугольные стеклоблоки, сумевшие пережить все революции и войны...
Потом особнячок принялись начинять электрическими и электронными прибабахами, потом несколько дней двор заполняли огромные тягачи "IVECO" с крытыми трехосными полуприцепами, и плечистые рослые парни таскали из них наверх какую-то невиданную мебель, чертыхаясь на винтовом развороте старорежимной мраморной лестницы.
Наконец особняк оштукатурили снаружи, тщательно прибрали все вокруг, подновили и расширили асфальтированные дорожки к воротам на Чичеринскую (тьфу, Рождественскую) и к калиткам на остальные улицы и повесили у входа небольшую бронзовую табличку со скромной надписью "Клуб "Комфорт". А под табличкой появился рослый парень в черной униформе и черном берете, с дубинкой и рацией на поясе.
Нет нужды говорить, какой ажиотаж вызвали эти события среди населения квартала. Сперва коллективный разум полагал, что это готовят резиденцию для мэра, потом - что для итальянского посла (хотя какой может быть итальянский посол в нестоличном Чураеве и почему именно итальянский?), потом общественное мнение начало склоняться к кандидатуре бывшего всесоюзного пахана Васи-Зубра, который благополучно доматывал последние месяцы своего срока в местной тюрьме. Но появление таблички мгновенно ликвидировало разногласия. Теперь все знали твердо: в их несчастном дворе создали публичный дом для "новых русских", или, в крайнем случае, дом свиданий.
Клуб начал функционировать, и мнение это укрепилось окончательно. В дневное время возле "Комфорта" наблюдалась исключительно деловая активность обслуживающего персонала: приходили и уходили явные уборщицы и прочие полотеры, подъезжали и уезжали "Москвичи-пирожки" или фургончики-иномарки с рекламой быстрой доставки продуктов, китайской и итальянской прачечной (все-таки итальянской!), чего-то там выгружали и загружали, сменялись охранники в черных беретах, потом появлялись музыканты со скрипичными футлярами разных размеров, и через некоторое время по двору разносилась негромкая музыка, в которой самые опытные из аборигенов распознавали Чайковского и Моцарта, а порой даже, извините, Гайдна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105