Она смеялась, ощущая тепло живых растений, запах весны и вкус прощения. Никогда еще Лейша не была такой свободной и радостной. Она побежала быстрее, потому что на тропинке стояла смеющаяся мать, и ее лицо светилось любовью.
Лейша очнулась на стуле в саманной комнате. По щекам текли слезы. Горел свет.
– Что ты видела? – нетерпеливо спросил Дру.
Лейша согнулась пополам, борясь с приступом тошноты.
– Что… ты сделал?
– Расскажи, что ты видела, – безжалостно потребовал молодой художник.
– Нет!
– Значит, впечатление было сильное. – Он улыбаясь откинулся на спинку кресла.
Лейша медленно выпрямилась и уже спокойнее повторила:
– Что ты сделал?
– Я заставил тебя видеть сны.
Но это совсем не походило на сон. Совсем. С интерльюкином все было по-другому.
Это напоминало ту ночь, когда Алиса пришла к ней в гостиницу во время суда над Дженнифер Шарафи. Ту ночь, когда Лейша стояла на краю пропасти…
Темнота…
Пустота…
Сегодняшний сон был светом. И все же нечто огромное, неуправляемое могло поглотить крошечный, робкий огонек ее разума… Тогда вопреки всякой логике появилась Алиса.
А теперь Дру каким-то образом манипулировал неведомой частью ее рассудка…
Дру энергично говорил:
– Гипноз частично тормозит кору головного мозга, вызывая универсальные… очертания, как я их называю. У меня не хватает слов, Лейша, ты же знаешь, мне их всегда не хватало. Я просто знаю, что они существуют во мне и во всех остальных. Я вызываю их наружу, и они принимают свои собственные контуры во сне человека. Это нечто вроде частично управляемого сна наяву. – Он глубоко вдохнул. – Это мое открытие.
У Лейши возникли вопросы, и она немного успокоилась.
– Ты хочешь сказать, что ты определял, что именно мне будет… сниться? – Она не смогла сохранить бесстрастный тон. Ее одолевало слишком много разноречивых чувств. – Дру, это и называется спать? Именно это происходит со Спящими?
Он покачал головой:
– Нет. Очень редко. Мне кажется… я еще сам не знаю, что получил. Ты же первая, Лейша!
– Мне… снился отец. И мать.
Глаза юноши блестели.
– Я работал с очертаниями своих родителей.
Его лицо внезапно потемнело, и Лейше вдруг не захотелось поделиться с ним воспоминаниями. Сновидения… это слишком интимно. Слишком иррационально. Слишком много табу снято. Но если это капитуляция солнечному свету, нежности… Нет. Она всегда знала, что сны – это бегство, она, которая никогда не видела снов. Забвение – такой же уход от реальности, как псевдонаука Алисы о близнецах. Но Дру ее заставил испытать такое…
– Я слишком стара, чтобы выворачивать свой мир наизнанку, словно носок!
Дру неожиданно просиял такой торжествующей улыбкой, что она ослепила Лейшу. Но она крепко держалась за свой разум.
– Дру, четыре пациента после такой же операции не приобрели подобного дара… – Она не могла подобрать нужного слова.
– Они ведь не были художниками, – возразил он с уверенностью заново родившегося человека. – А я – творец.
– Но… – Лейша не смогла продолжить, потому что Дру, все еще улыбаясь, подался далеко вперед из своего кресла и крепко поцеловал ее в губы.
Лейша застыла. Ее тело отозвалось на поцелуй впервые за… сколько лет? Много. Соски стали твердыми, мышцы живота напряглись… от него пахло мужским естеством. Лейша резко отодвинулась.
– Нет, Дру.
– Да!
Ей очень не хотелось портить его триумф. Но в другом она была тверда.
– Нет.
– Почему? – Он побледнел, зрачки стали огромными.
– Потому что мне семьдесят восемь лет, а тебе двадцать. И для моего разума, Дру, ты ребенок. И всегда им останешься для меня.
– Потому что я – Спящий!
– Нет. Потому что нас разделяют те пятьдесят восемь лет, которые ты не прожил.
– Ты думаешь, я этого не знаю? – яростно спросил Дру.
– Да. Ты не представляешь себе, что это значит. – Она накрыла его ладонь своей. – Я думаю о тебе как о сыне, Дру. Не о любовнике.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
– Чем так испугал тебя сон об отцах и детях?
– Мне очень жаль, Дру, – она вложила в эти слова все сострадание, на которое была способна.
– Я усовершенствую свое искусство, Лейша, и покажу тебе такое, о чем ты никогда… Лейша!
Лейша тихо закрыла дверь.
Вечером, когда она придумала, как вернуть этот головокружительный эпизод в разумные рамки, Стелла сообщила, что Дру уложил вещи и уехал.
Мири заняла свое место за столом в куполе Совета. В день ее шестнадцатилетия в зале заседаний появился пятнадцатый стул, привинченный к полу у полированного металлического стола. С этого дня 51 процент акций Убежища, принадлежащих семейству Шарафи, будут представлять семь равноправных голосов. В следующем году, когда Тони исполнится шестнадцать, их станет восемь.
– Совет Убежища имеет честь приветствовать нового члена, Миранду Сирену Шарафи с правом голоса, – официально провозгласила Дженнифер. Советники зааплодировали. Мири улыбнулась. Бабушка на мгновение разрядила царящее напряжение, такое сильное, что его можно было бы графически изобразить на матрице Хеллера. Мири исподлобья огляделась. У нее вошло в привычку наклонять голову: если верить зеркалу, тремор в таком положении менее заметен. Мать аплодировала, не глядя дочери в глаза. Отец улыбался с покорной грустью, которая теперь никогда не покидала его лица. Красивая тетя Наджла, готовящаяся родить еще одного Супера, смотрела решительно.
Временные советники улыбались, но Мири не знала, что скрывается за их благодушием. Семейные привилегии по законам Убежища были гораздо щедрее, чем в любой корпорации Земли. Если верить транслируемым пьесам, так называемым драмам, то обычно на Земле молодые люди убивали своих отцов, чтобы получить власть, и женились на молодых вдовах покойных. Какая варварская и отвратительная социальная система! Мири не поверила, что подобное происходило в реальности, и решила, что драматургам нищих нравилось копаться в низменных проявлениях человеческой психики. Мири с отвращением отказалась от драм и вернулась к секс-каналам.
– Повестка дня сегодня обширная, – мелодично сказала Дженнифер. – Прошу вас. Советник Дрекслер.
Отчет казначейства – малоинтересное скопление цифр – не разрядил обстановки. Мири, за которой теперь никто не наблюдал, пристально вглядывалась в лица. Что-то очень беспокоит собравшихся?
Главы сельскохозяйственного, правового, судебного и медицинского комитетов зачитали свои доклады. Гермиона задумчиво накручивала на палец медово-золотистую прядь (Мири много лет назад прикасалась к волосам матери). Наджла поглаживала раздутый живот. Девор, молодой худощавый человек с большими добрыми глазами, дергался, будто на иголках.
Наконец Дженнифер сказала:
– Советник Девор вынесет по моей просьбе на всеобщее обсуждение пояснение к медицинскому отчету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Лейша очнулась на стуле в саманной комнате. По щекам текли слезы. Горел свет.
– Что ты видела? – нетерпеливо спросил Дру.
Лейша согнулась пополам, борясь с приступом тошноты.
– Что… ты сделал?
– Расскажи, что ты видела, – безжалостно потребовал молодой художник.
– Нет!
– Значит, впечатление было сильное. – Он улыбаясь откинулся на спинку кресла.
Лейша медленно выпрямилась и уже спокойнее повторила:
– Что ты сделал?
– Я заставил тебя видеть сны.
Но это совсем не походило на сон. Совсем. С интерльюкином все было по-другому.
Это напоминало ту ночь, когда Алиса пришла к ней в гостиницу во время суда над Дженнифер Шарафи. Ту ночь, когда Лейша стояла на краю пропасти…
Темнота…
Пустота…
Сегодняшний сон был светом. И все же нечто огромное, неуправляемое могло поглотить крошечный, робкий огонек ее разума… Тогда вопреки всякой логике появилась Алиса.
А теперь Дру каким-то образом манипулировал неведомой частью ее рассудка…
Дру энергично говорил:
– Гипноз частично тормозит кору головного мозга, вызывая универсальные… очертания, как я их называю. У меня не хватает слов, Лейша, ты же знаешь, мне их всегда не хватало. Я просто знаю, что они существуют во мне и во всех остальных. Я вызываю их наружу, и они принимают свои собственные контуры во сне человека. Это нечто вроде частично управляемого сна наяву. – Он глубоко вдохнул. – Это мое открытие.
У Лейши возникли вопросы, и она немного успокоилась.
– Ты хочешь сказать, что ты определял, что именно мне будет… сниться? – Она не смогла сохранить бесстрастный тон. Ее одолевало слишком много разноречивых чувств. – Дру, это и называется спать? Именно это происходит со Спящими?
Он покачал головой:
– Нет. Очень редко. Мне кажется… я еще сам не знаю, что получил. Ты же первая, Лейша!
– Мне… снился отец. И мать.
Глаза юноши блестели.
– Я работал с очертаниями своих родителей.
Его лицо внезапно потемнело, и Лейше вдруг не захотелось поделиться с ним воспоминаниями. Сновидения… это слишком интимно. Слишком иррационально. Слишком много табу снято. Но если это капитуляция солнечному свету, нежности… Нет. Она всегда знала, что сны – это бегство, она, которая никогда не видела снов. Забвение – такой же уход от реальности, как псевдонаука Алисы о близнецах. Но Дру ее заставил испытать такое…
– Я слишком стара, чтобы выворачивать свой мир наизнанку, словно носок!
Дру неожиданно просиял такой торжествующей улыбкой, что она ослепила Лейшу. Но она крепко держалась за свой разум.
– Дру, четыре пациента после такой же операции не приобрели подобного дара… – Она не могла подобрать нужного слова.
– Они ведь не были художниками, – возразил он с уверенностью заново родившегося человека. – А я – творец.
– Но… – Лейша не смогла продолжить, потому что Дру, все еще улыбаясь, подался далеко вперед из своего кресла и крепко поцеловал ее в губы.
Лейша застыла. Ее тело отозвалось на поцелуй впервые за… сколько лет? Много. Соски стали твердыми, мышцы живота напряглись… от него пахло мужским естеством. Лейша резко отодвинулась.
– Нет, Дру.
– Да!
Ей очень не хотелось портить его триумф. Но в другом она была тверда.
– Нет.
– Почему? – Он побледнел, зрачки стали огромными.
– Потому что мне семьдесят восемь лет, а тебе двадцать. И для моего разума, Дру, ты ребенок. И всегда им останешься для меня.
– Потому что я – Спящий!
– Нет. Потому что нас разделяют те пятьдесят восемь лет, которые ты не прожил.
– Ты думаешь, я этого не знаю? – яростно спросил Дру.
– Да. Ты не представляешь себе, что это значит. – Она накрыла его ладонь своей. – Я думаю о тебе как о сыне, Дру. Не о любовнике.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
– Чем так испугал тебя сон об отцах и детях?
– Мне очень жаль, Дру, – она вложила в эти слова все сострадание, на которое была способна.
– Я усовершенствую свое искусство, Лейша, и покажу тебе такое, о чем ты никогда… Лейша!
Лейша тихо закрыла дверь.
Вечером, когда она придумала, как вернуть этот головокружительный эпизод в разумные рамки, Стелла сообщила, что Дру уложил вещи и уехал.
Мири заняла свое место за столом в куполе Совета. В день ее шестнадцатилетия в зале заседаний появился пятнадцатый стул, привинченный к полу у полированного металлического стола. С этого дня 51 процент акций Убежища, принадлежащих семейству Шарафи, будут представлять семь равноправных голосов. В следующем году, когда Тони исполнится шестнадцать, их станет восемь.
– Совет Убежища имеет честь приветствовать нового члена, Миранду Сирену Шарафи с правом голоса, – официально провозгласила Дженнифер. Советники зааплодировали. Мири улыбнулась. Бабушка на мгновение разрядила царящее напряжение, такое сильное, что его можно было бы графически изобразить на матрице Хеллера. Мири исподлобья огляделась. У нее вошло в привычку наклонять голову: если верить зеркалу, тремор в таком положении менее заметен. Мать аплодировала, не глядя дочери в глаза. Отец улыбался с покорной грустью, которая теперь никогда не покидала его лица. Красивая тетя Наджла, готовящаяся родить еще одного Супера, смотрела решительно.
Временные советники улыбались, но Мири не знала, что скрывается за их благодушием. Семейные привилегии по законам Убежища были гораздо щедрее, чем в любой корпорации Земли. Если верить транслируемым пьесам, так называемым драмам, то обычно на Земле молодые люди убивали своих отцов, чтобы получить власть, и женились на молодых вдовах покойных. Какая варварская и отвратительная социальная система! Мири не поверила, что подобное происходило в реальности, и решила, что драматургам нищих нравилось копаться в низменных проявлениях человеческой психики. Мири с отвращением отказалась от драм и вернулась к секс-каналам.
– Повестка дня сегодня обширная, – мелодично сказала Дженнифер. – Прошу вас. Советник Дрекслер.
Отчет казначейства – малоинтересное скопление цифр – не разрядил обстановки. Мири, за которой теперь никто не наблюдал, пристально вглядывалась в лица. Что-то очень беспокоит собравшихся?
Главы сельскохозяйственного, правового, судебного и медицинского комитетов зачитали свои доклады. Гермиона задумчиво накручивала на палец медово-золотистую прядь (Мири много лет назад прикасалась к волосам матери). Наджла поглаживала раздутый живот. Девор, молодой худощавый человек с большими добрыми глазами, дергался, будто на иголках.
Наконец Дженнифер сказала:
– Советник Девор вынесет по моей просьбе на всеобщее обсуждение пояснение к медицинскому отчету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87