а вдруг она ждет его, ждет, что он тайно подплывет сзади, напугает или как-нибудь пошутит, ведь она не могла не знать о его присутствии. Но Давид понимал, что не осмелится. Ему было хорошо лежать вот так, безнаказанно наблюдая за ней, вдыхая тяжелый запах высушенной земли, слушая шумы леса, съежившегося с приходом ночи, и глядя на растущее в озере отражение луны. Все чувства в нем обострились, и сердце мерно стучало под ребрами.
В это время суток мошки опускаются к воде, а рыба поднимается на охоту ближе к поверхности. Какой-то карп выпрыгнул за насекомым и упал в воду, с шумом разбив тишину. Словно испугавшись, Глория быстро повернула к берегу. Он не двигался, чувствуя, как все в нем затрепетало. Она вышла из воды в том же месте рядом с камнем, на котором оставила одежду, не выставляя, но и не пряча свою изумительную наготу, прикрытую только светлыми трусиками, – намокнув, они обозначили темное пятно лобка. Глория наклонилась и, слегка поеживаясь от холода, начала вытираться маленьким полотенцем. У него было достаточно времени, чтобы рассмотреть ее, и в его памяти навсегда остались длинные ноги, с блестящими капельками воды, грудь, подрагивавшая при каждом шаге, темный и манящий треугольник внизу живота и мокрая кожа.
Он стоял под душем, и очередной оргазм волной накрыл его тело. Он вздрогнул, услышав усталый и ласковый голос матери: «Сынок, заканчивай уже, мне нужна горячая вода», который вернул его в мир нищеты и вечной экономии на всем, чем только можно. Но он еще несколько минут мылся, стараясь не упустить из памяти образы того вечера: Глория одевается у камня, а после зовет его, и он слышит ее голос, но не покидает своего убежища. Он не понимал почему, но ему непременно хотелось заставить сестру поволноваться, напугать, и эта мысль доставляла ему особое удовольствие; он хотел, чтобы она представила себе, что его там нет, что он исчез, хотел, в конце концов, сделаться необходимым для нее, хотя бы на несколько минут. Он увидел, как она причесывается и затем прикуривает сигарету, как окликает его и начинает беспокоиться. Решив, что уже хватит, Давид выполз назад из укрытия, стараясь не задеть ни один куст, который мог выдать его, и встал с земли, только когда оказался вне поля ее зрения. Удостоверившись, что на одежде не заметно следов грязи, а на лице – слез, он вышел на берег. «Где ты был? Ты так далеко ушел...» – сказала она. Его огорчило, что в ее голосе было больше упрека, чем радости, но он вежливо ответил, что там, дальше, видел оленей и некоторое время наблюдал за ними. Они взяли кисти, мольберт и вернулись к машине. Дабы избежать ненужных споров, он не сказал отцу, где был.
Закрыв кран и надев халат, Давид направился в свою комнатушку на верхнем этаже, холодную и почти без мебели, зато дарившую ему независимость и одиночество, – подальше от кухни и столовой. Давид запер дверь, переоделся во все чистое и, перед тем как сесть за маленький круглый стол с пластиковым покрытием, встал на стул и выудил с верхней полки шкафа альбом, где уже сделал несколько рисунков углем. Из него он достал свой портрет: его недавно нарисовала и подарила ему Глория. Он помогал ей расставлять вещи в ее старом доме, и они разговаривали о живописи. Она спросила, не истратил ли он краски, что она ему дарила, и он ответил, что нет, он уже добился определенных результатов в рисовании, но пока не совсем умеет подобрать нужные цвета и оттенки. Глория хотела отблагодарить брата за помощь, и, когда он присел отдохнуть возле окна, она попросила его не двигаться. Потом взяла лист с карандашом и энергичными штрихами набросала портрет, который он теперь хранит как сокровище. Давид спрятал его от родителей, но часто, заперев дверь, доставал, чтобы полюбоваться, как богатый коллекционер в одиночестве любуется украденным из музея шедевром, который нельзя никому показать. Он провел перед ним много времени, изучая длину и частоту линий, интенсивность контуров, глубину теней. Ему казалось, этот простой рисунок обладает способностью настоящих произведений искусства отражать модель с большей правдивостью, чем зеркало. Глории удались его губы, тонкие и чуть сердитые, волосы, падавшие на взмокший и высокий лоб, чуть раздувшиеся ноздри, которые будто пытались поймать ее аромат. Даже крошечные точки угрей нашли свое место на бумаге. Он обратил внимание на глаза, в одно и то же время полные робости, удивления и желания, и ему стало интересно, знала ли она, как он в нее влюблен? Несомненно, она о чем-то догадывалась, потому что на портрете можно было разглядеть мучительное беспокойство, возникающее, когда человек никак не может удовлетворить свое желание. «Когда я научусь так рисовать? – спросил он себя. – Будет ли у меня время наверстать упущенные годы?» Возможно, теперь, благодаря наследству, будет. Благодаря наследству Глории. Он перевернул рисунок и прочитал ее посвящение: «Не ищи понапрасну. Все краски – в твоих глазах». Внезапно он поднял голову, вслушиваясь в дремлющее эхо, разбуженное этими словами и похожее на далекий-далекий колокол в покинутом скиту. Он прочитал еще раз и вспомнил слова Глории о тайнике, где хранился ее дневник. Удостоверившись, что сестра не сердится на его любопытство, он осмелился вслух высказать предположение, что надо бы держать его в надежном месте и не оставлять вот так, открытым. В голове всплыл ее ответ: «Никто его не найдет. Можно открывать и закрывать дверь тайника, но дневник все равно останется незаметным». Тогда эти слова озадачили его, он начал соображать, что бы они значили, но так и не понял и в результате забыл о них. Теперь же они воскресли в памяти, вслед за надписью на портрете, которую после ее смерти он перечитывал впервые.
Хотя было поздно, Давид надел ботинки и тихо выскользнул на улицу, ничего не сказав родителям. Пять минут спустя он звонил в дверь Купидо. Детектив как раз начинал ужинать и пригласил его пройти, предложив пива.
– Я тут вспомнил о дневнике, – сказал парень дрожащим голосом, так как нервничал, да и бежал всю дорогу.
– Что именно? – заинтересовался детектив. За субботу Рикардо ни на шаг не продвинулся в расследовании. Утром у него были кое-какие дела, а остаток дня он провел, читая, смотря по телевизору футбол и ожидая результатов из лаборатории, которые в понедельник должны уже быть у лейтенанта. Детектив чувствовал себя неуютно из-за того, что день пропал зря, и неожиданный визит Давида немного смягчил его угрызения совести.
– Я был дома, достал свой портрет, который нарисовала Глория, и, когда прочитал посвящение, вдруг вспомнил. Она кое-что сказала о дневнике: «Никто его не найдет. Можно открывать и закрывать дверь тайника, но дневник все равно останется незаметным».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
В это время суток мошки опускаются к воде, а рыба поднимается на охоту ближе к поверхности. Какой-то карп выпрыгнул за насекомым и упал в воду, с шумом разбив тишину. Словно испугавшись, Глория быстро повернула к берегу. Он не двигался, чувствуя, как все в нем затрепетало. Она вышла из воды в том же месте рядом с камнем, на котором оставила одежду, не выставляя, но и не пряча свою изумительную наготу, прикрытую только светлыми трусиками, – намокнув, они обозначили темное пятно лобка. Глория наклонилась и, слегка поеживаясь от холода, начала вытираться маленьким полотенцем. У него было достаточно времени, чтобы рассмотреть ее, и в его памяти навсегда остались длинные ноги, с блестящими капельками воды, грудь, подрагивавшая при каждом шаге, темный и манящий треугольник внизу живота и мокрая кожа.
Он стоял под душем, и очередной оргазм волной накрыл его тело. Он вздрогнул, услышав усталый и ласковый голос матери: «Сынок, заканчивай уже, мне нужна горячая вода», который вернул его в мир нищеты и вечной экономии на всем, чем только можно. Но он еще несколько минут мылся, стараясь не упустить из памяти образы того вечера: Глория одевается у камня, а после зовет его, и он слышит ее голос, но не покидает своего убежища. Он не понимал почему, но ему непременно хотелось заставить сестру поволноваться, напугать, и эта мысль доставляла ему особое удовольствие; он хотел, чтобы она представила себе, что его там нет, что он исчез, хотел, в конце концов, сделаться необходимым для нее, хотя бы на несколько минут. Он увидел, как она причесывается и затем прикуривает сигарету, как окликает его и начинает беспокоиться. Решив, что уже хватит, Давид выполз назад из укрытия, стараясь не задеть ни один куст, который мог выдать его, и встал с земли, только когда оказался вне поля ее зрения. Удостоверившись, что на одежде не заметно следов грязи, а на лице – слез, он вышел на берег. «Где ты был? Ты так далеко ушел...» – сказала она. Его огорчило, что в ее голосе было больше упрека, чем радости, но он вежливо ответил, что там, дальше, видел оленей и некоторое время наблюдал за ними. Они взяли кисти, мольберт и вернулись к машине. Дабы избежать ненужных споров, он не сказал отцу, где был.
Закрыв кран и надев халат, Давид направился в свою комнатушку на верхнем этаже, холодную и почти без мебели, зато дарившую ему независимость и одиночество, – подальше от кухни и столовой. Давид запер дверь, переоделся во все чистое и, перед тем как сесть за маленький круглый стол с пластиковым покрытием, встал на стул и выудил с верхней полки шкафа альбом, где уже сделал несколько рисунков углем. Из него он достал свой портрет: его недавно нарисовала и подарила ему Глория. Он помогал ей расставлять вещи в ее старом доме, и они разговаривали о живописи. Она спросила, не истратил ли он краски, что она ему дарила, и он ответил, что нет, он уже добился определенных результатов в рисовании, но пока не совсем умеет подобрать нужные цвета и оттенки. Глория хотела отблагодарить брата за помощь, и, когда он присел отдохнуть возле окна, она попросила его не двигаться. Потом взяла лист с карандашом и энергичными штрихами набросала портрет, который он теперь хранит как сокровище. Давид спрятал его от родителей, но часто, заперев дверь, доставал, чтобы полюбоваться, как богатый коллекционер в одиночестве любуется украденным из музея шедевром, который нельзя никому показать. Он провел перед ним много времени, изучая длину и частоту линий, интенсивность контуров, глубину теней. Ему казалось, этот простой рисунок обладает способностью настоящих произведений искусства отражать модель с большей правдивостью, чем зеркало. Глории удались его губы, тонкие и чуть сердитые, волосы, падавшие на взмокший и высокий лоб, чуть раздувшиеся ноздри, которые будто пытались поймать ее аромат. Даже крошечные точки угрей нашли свое место на бумаге. Он обратил внимание на глаза, в одно и то же время полные робости, удивления и желания, и ему стало интересно, знала ли она, как он в нее влюблен? Несомненно, она о чем-то догадывалась, потому что на портрете можно было разглядеть мучительное беспокойство, возникающее, когда человек никак не может удовлетворить свое желание. «Когда я научусь так рисовать? – спросил он себя. – Будет ли у меня время наверстать упущенные годы?» Возможно, теперь, благодаря наследству, будет. Благодаря наследству Глории. Он перевернул рисунок и прочитал ее посвящение: «Не ищи понапрасну. Все краски – в твоих глазах». Внезапно он поднял голову, вслушиваясь в дремлющее эхо, разбуженное этими словами и похожее на далекий-далекий колокол в покинутом скиту. Он прочитал еще раз и вспомнил слова Глории о тайнике, где хранился ее дневник. Удостоверившись, что сестра не сердится на его любопытство, он осмелился вслух высказать предположение, что надо бы держать его в надежном месте и не оставлять вот так, открытым. В голове всплыл ее ответ: «Никто его не найдет. Можно открывать и закрывать дверь тайника, но дневник все равно останется незаметным». Тогда эти слова озадачили его, он начал соображать, что бы они значили, но так и не понял и в результате забыл о них. Теперь же они воскресли в памяти, вслед за надписью на портрете, которую после ее смерти он перечитывал впервые.
Хотя было поздно, Давид надел ботинки и тихо выскользнул на улицу, ничего не сказав родителям. Пять минут спустя он звонил в дверь Купидо. Детектив как раз начинал ужинать и пригласил его пройти, предложив пива.
– Я тут вспомнил о дневнике, – сказал парень дрожащим голосом, так как нервничал, да и бежал всю дорогу.
– Что именно? – заинтересовался детектив. За субботу Рикардо ни на шаг не продвинулся в расследовании. Утром у него были кое-какие дела, а остаток дня он провел, читая, смотря по телевизору футбол и ожидая результатов из лаборатории, которые в понедельник должны уже быть у лейтенанта. Детектив чувствовал себя неуютно из-за того, что день пропал зря, и неожиданный визит Давида немного смягчил его угрызения совести.
– Я был дома, достал свой портрет, который нарисовала Глория, и, когда прочитал посвящение, вдруг вспомнил. Она кое-что сказала о дневнике: «Никто его не найдет. Можно открывать и закрывать дверь тайника, но дневник все равно останется незаметным».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79