Мы же в свое
время тоже хотели этого.
Миша горящим взором следил за Машей и упивался своим текстом.
Соловьев сказал:
- Какая чушь. И здесь - помойка. Помойка уже вышла на сцену! Что
делать, как противостоять американизации?!
- Сейчас бы нашу, русскую спеть, - промычал Алексей и без предуп-
реждения громко затянул:
Ой, цветет калина в поле у ручья, Парня молодого полюбила я, Парня
полюбила на свою беду: Не могу открыться - слова не найду!
- То-то и видно, что слов не найдешь, совсем оскотинились! - возму-
тился Соловьев.
Миша ушел с Машей в кулису.
- Как здорово ты прочитала этот монолог! - воскликнул Миша.
- Я рада, что тебе понравилось, но...
- Что "но"?
- Мне это не нравится. И - это видно по глазам - публика скучает.
Я, пожалуй, после твоего выхода прочитаю свой текст.
- Читай, - обиженно сказал Миша и пошел на сцену.
Ильинская подала реплику:
- Миша, вы знаете, что вороны и чайки - это одно и то же?
- Да, я знаю. Белые - над морем, черные - над полем. Но взрыв бого-
ненавистничества перетасовал карты: вороны теперь над морем летают,
падаль с поверхности подбирают, а чайки - над свалками кружатся и...
Вороны белеют, а чайки чернеют!
Соловьев прошелся перед рампой, руки по-прежнему в карманах брюк,
он сказал:
- Доллар мелкими шажками растет каждый день, людям уже нечего есть.
Сидят на картошке и макаронах, пухнут с голоду, какое потомство нас
ожидает?!
Абдуллаев подошел к своему черному "мерседесу" и достал из него бу-
кет великолепных роз на очень длинных ногах.
- Это вам, - сказал он, преподнося букет Маше.
- Ой! - вскрикнула Маша. - Укололась!
Александр Сергеевич сказал:
- Роза с шипами.
- Это банально, - сказала Ильинская. - Я всю жизнь мечтала сыграть
Заречную, но сволочи режиссеры не дали!
- Это печально, - сказал Соловьев. - Искусство в упадке, кинотеатры
закрыты, торгуют в них машинами, видеотехникой, мебелью. А кто все это
покупает? Ворье!
Миша вставил:
- И вы воруете?
- Я зарабатываю.
- Позвольте спросить: каким образом?
- Это коммерческая тайна, - отмахнулся Соловьев и ушел в кулису.
Там скрипнула половица.
Хромой врач кремлевки Алексей вышел с балалайкой и сел на табурет.
Он запел:
Услышь меня, хорошая, Услышь меня, красивая, - Заря моя вечерняя,
Любовь неугасимая...
Ильинская захлопала в ладоши. Миша улыбнулся. На сцене появилась
Маша. В руках у нее была тонкая книжечка собственных рассказов.
- Синие, синие, синие шеи в розовых, розовых, розовых чулках из
лоснящегося, переливающегося, утонченного китайского шелка, легким,
нежным, изысканным ветерком ласкаемые, просили великолепного, красиво-
го, живописного, картинного, блестящего, блистательного поглаживания,
которое вызывает горячую, беззаветную, бескорыстную, страстную любовь,
смешанную с влечением, увлечением, привязанностью, склонностью, нак-
лонностью, слабостью, страстью, пристрастием, преданностью, тяготени-
ем, манией, симпатией, верностью, благоволением, благорасположением,
благосклонностью, подхватываемую высоким, возвышенным эротизмом, лег-
кокрылым Эросом. Любите, любите, любите!
- Браво! - крикнул Миша.
Ильинская отщипнула от грозди черного винограда маленькую веточку,
положила ягоду на язык, склонилась к Александру Сергеевичу и спросила:
- Что это?
- Да так, - неопределенно махнул рукой Александр Сергеевич. - Сло-
веса. Помню, во время войны я снимался в роли комбрига. Входит капи-
тан, а я ему: "Как стоите перед комбригом?!" Да... Вот были роли! Вот
были тексты! А теперь... Одно недоразумение. Не могут о простом ска-
зать просто... Я всю жизнь играл в эпизодах, но! - Александр Сергеевич
поднял палец. - Играл генералов. Фактура у меня генеральская. Запуска-
ют фильм про войну, так режиссеры уже знают, кто генерала будет иг-
рать, звонят, страничку с текстом на дом привозят. У меня там десять
слов, но каких! Например: "Вторая армия ударяет в направлении Киев -
Житомир!" А я стою у огромной карты, указкой вожу по ней, подчиненные
мне командиры смотрят на меня во все глаза, каждое слово ловят! Вот
было время, вот были фильмы!
Ветер шевельнул занавеску на окне. Где-то в кустах запел соловей.
Затем вступила скрипка, поддержанная виолончелью.
- Маша, что вы хотели сказать этим отрывком? - спросила Ильинская.
- Им сказано то, что я хотела сказать, - сказала Маша. - Сейчас
нельзя писать так, как писали раньше. Русский язык в каноническом,
правильном употреблении умер. Нужны новые формы. Постмодернизм, аван-
гардизм, одним словом, андерграунд.
- Но нам это не понятно! - с чувством сказала Ильинская. - Почему
вы не хотите сказать прямо: "Я вас люблю!" - и все! Все! Больше ничего
не нужно.
Маша огорченно вздохнула, провела руками по бедрам в черных джин-
сах, сказала:
- Это не искусство.
Виолончель звучала со скрипкой.
Абдуллаев внимательно слушал и нарезал тонкие дольки ананаса.
Маша продолжила с некоторым возбуждением:
- Жизнь - это одно, а искусство - совершенно другое. Всякий раз как
я пытаюсь вязать текст, доставляющий мне удовольствие, я обретаю не
свою субъективность, а свою индивидуальность - фактор, определяющий
отграниченность моего тела от всех прочих тел и позволяющий ему испы-
тывать чувство страдания или удовлетворения: я обретаю свое тело-нас-
лаждение, которое к тому же оказывается и моим историческим субъектом.
Ведь именно сообразуясь с тончайшими комбинациями ушедших от жизненных
понятий слов, я и управляю противоречивым взаимодействием удовольствия
и наслаждения, одновременно оказываясь субъектом, неуютно чувствующим
себя в своей современности. Тайнопись. Слушайте:
Безмолвно-дружелюбная луна (почти что по Вергилию) с тобою, как в
тот, исчезнувший во мгле времен вечерний миг, когда неверным зреньем
ты наконец нашел ее навек в саду или дворе, истлевших прахом. Навек? Я
знаю, будет некий день и чей-то голос мне откроет въяве: "Ты больше не
посмотришь на луну. Исчерпана отпущенная сумма секунд, отмеренных тебе
судьбой. Хоть в целом мире окна с этих пор открой. Повсюду мрак. Ее не
будет". Живем то находя, то забывая луну, счастливый амулет ночей.
Вглядись позорче. Каждый раз - последний".
Ильинская вышла к рампе. Она сказала:
- Маша, вы только начинаете череду ошибок, которые я заканчиваю. Я
это понимаю так. Мы рождаемся бессознательно. Входим медленно в жизнь
и думаем, что до нас ничего не было. А если и было, то враждебно нам.
Человек жесток. Он хочет бороться с тем, что создано до него и не им.
Даже не пытаясь понять то, что создано не им. Понимание приходит к
тридцати - сорока годам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
время тоже хотели этого.
Миша горящим взором следил за Машей и упивался своим текстом.
Соловьев сказал:
- Какая чушь. И здесь - помойка. Помойка уже вышла на сцену! Что
делать, как противостоять американизации?!
- Сейчас бы нашу, русскую спеть, - промычал Алексей и без предуп-
реждения громко затянул:
Ой, цветет калина в поле у ручья, Парня молодого полюбила я, Парня
полюбила на свою беду: Не могу открыться - слова не найду!
- То-то и видно, что слов не найдешь, совсем оскотинились! - возму-
тился Соловьев.
Миша ушел с Машей в кулису.
- Как здорово ты прочитала этот монолог! - воскликнул Миша.
- Я рада, что тебе понравилось, но...
- Что "но"?
- Мне это не нравится. И - это видно по глазам - публика скучает.
Я, пожалуй, после твоего выхода прочитаю свой текст.
- Читай, - обиженно сказал Миша и пошел на сцену.
Ильинская подала реплику:
- Миша, вы знаете, что вороны и чайки - это одно и то же?
- Да, я знаю. Белые - над морем, черные - над полем. Но взрыв бого-
ненавистничества перетасовал карты: вороны теперь над морем летают,
падаль с поверхности подбирают, а чайки - над свалками кружатся и...
Вороны белеют, а чайки чернеют!
Соловьев прошелся перед рампой, руки по-прежнему в карманах брюк,
он сказал:
- Доллар мелкими шажками растет каждый день, людям уже нечего есть.
Сидят на картошке и макаронах, пухнут с голоду, какое потомство нас
ожидает?!
Абдуллаев подошел к своему черному "мерседесу" и достал из него бу-
кет великолепных роз на очень длинных ногах.
- Это вам, - сказал он, преподнося букет Маше.
- Ой! - вскрикнула Маша. - Укололась!
Александр Сергеевич сказал:
- Роза с шипами.
- Это банально, - сказала Ильинская. - Я всю жизнь мечтала сыграть
Заречную, но сволочи режиссеры не дали!
- Это печально, - сказал Соловьев. - Искусство в упадке, кинотеатры
закрыты, торгуют в них машинами, видеотехникой, мебелью. А кто все это
покупает? Ворье!
Миша вставил:
- И вы воруете?
- Я зарабатываю.
- Позвольте спросить: каким образом?
- Это коммерческая тайна, - отмахнулся Соловьев и ушел в кулису.
Там скрипнула половица.
Хромой врач кремлевки Алексей вышел с балалайкой и сел на табурет.
Он запел:
Услышь меня, хорошая, Услышь меня, красивая, - Заря моя вечерняя,
Любовь неугасимая...
Ильинская захлопала в ладоши. Миша улыбнулся. На сцене появилась
Маша. В руках у нее была тонкая книжечка собственных рассказов.
- Синие, синие, синие шеи в розовых, розовых, розовых чулках из
лоснящегося, переливающегося, утонченного китайского шелка, легким,
нежным, изысканным ветерком ласкаемые, просили великолепного, красиво-
го, живописного, картинного, блестящего, блистательного поглаживания,
которое вызывает горячую, беззаветную, бескорыстную, страстную любовь,
смешанную с влечением, увлечением, привязанностью, склонностью, нак-
лонностью, слабостью, страстью, пристрастием, преданностью, тяготени-
ем, манией, симпатией, верностью, благоволением, благорасположением,
благосклонностью, подхватываемую высоким, возвышенным эротизмом, лег-
кокрылым Эросом. Любите, любите, любите!
- Браво! - крикнул Миша.
Ильинская отщипнула от грозди черного винограда маленькую веточку,
положила ягоду на язык, склонилась к Александру Сергеевичу и спросила:
- Что это?
- Да так, - неопределенно махнул рукой Александр Сергеевич. - Сло-
веса. Помню, во время войны я снимался в роли комбрига. Входит капи-
тан, а я ему: "Как стоите перед комбригом?!" Да... Вот были роли! Вот
были тексты! А теперь... Одно недоразумение. Не могут о простом ска-
зать просто... Я всю жизнь играл в эпизодах, но! - Александр Сергеевич
поднял палец. - Играл генералов. Фактура у меня генеральская. Запуска-
ют фильм про войну, так режиссеры уже знают, кто генерала будет иг-
рать, звонят, страничку с текстом на дом привозят. У меня там десять
слов, но каких! Например: "Вторая армия ударяет в направлении Киев -
Житомир!" А я стою у огромной карты, указкой вожу по ней, подчиненные
мне командиры смотрят на меня во все глаза, каждое слово ловят! Вот
было время, вот были фильмы!
Ветер шевельнул занавеску на окне. Где-то в кустах запел соловей.
Затем вступила скрипка, поддержанная виолончелью.
- Маша, что вы хотели сказать этим отрывком? - спросила Ильинская.
- Им сказано то, что я хотела сказать, - сказала Маша. - Сейчас
нельзя писать так, как писали раньше. Русский язык в каноническом,
правильном употреблении умер. Нужны новые формы. Постмодернизм, аван-
гардизм, одним словом, андерграунд.
- Но нам это не понятно! - с чувством сказала Ильинская. - Почему
вы не хотите сказать прямо: "Я вас люблю!" - и все! Все! Больше ничего
не нужно.
Маша огорченно вздохнула, провела руками по бедрам в черных джин-
сах, сказала:
- Это не искусство.
Виолончель звучала со скрипкой.
Абдуллаев внимательно слушал и нарезал тонкие дольки ананаса.
Маша продолжила с некоторым возбуждением:
- Жизнь - это одно, а искусство - совершенно другое. Всякий раз как
я пытаюсь вязать текст, доставляющий мне удовольствие, я обретаю не
свою субъективность, а свою индивидуальность - фактор, определяющий
отграниченность моего тела от всех прочих тел и позволяющий ему испы-
тывать чувство страдания или удовлетворения: я обретаю свое тело-нас-
лаждение, которое к тому же оказывается и моим историческим субъектом.
Ведь именно сообразуясь с тончайшими комбинациями ушедших от жизненных
понятий слов, я и управляю противоречивым взаимодействием удовольствия
и наслаждения, одновременно оказываясь субъектом, неуютно чувствующим
себя в своей современности. Тайнопись. Слушайте:
Безмолвно-дружелюбная луна (почти что по Вергилию) с тобою, как в
тот, исчезнувший во мгле времен вечерний миг, когда неверным зреньем
ты наконец нашел ее навек в саду или дворе, истлевших прахом. Навек? Я
знаю, будет некий день и чей-то голос мне откроет въяве: "Ты больше не
посмотришь на луну. Исчерпана отпущенная сумма секунд, отмеренных тебе
судьбой. Хоть в целом мире окна с этих пор открой. Повсюду мрак. Ее не
будет". Живем то находя, то забывая луну, счастливый амулет ночей.
Вглядись позорче. Каждый раз - последний".
Ильинская вышла к рампе. Она сказала:
- Маша, вы только начинаете череду ошибок, которые я заканчиваю. Я
это понимаю так. Мы рождаемся бессознательно. Входим медленно в жизнь
и думаем, что до нас ничего не было. А если и было, то враждебно нам.
Человек жесток. Он хочет бороться с тем, что создано до него и не им.
Даже не пытаясь понять то, что создано не им. Понимание приходит к
тридцати - сорока годам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11