- спросил Миша.
- У нее была очень тяжелая смерть. Она знала, что умирает. Полгода
мучилась. И это в сорок три года! Я до сих пор вижу ее лицо! Что такое
смерть?
- Я не знаю, - тихо сказал Миша.
- Исчезновение, - сказала Маша. - Какие страшные слова: мама умер-
ла.
- В этом случае слова обрели свою изначальную сущность.
- Я не хочу этой сущности! - воскликнула Маша. - До чего же прими-
тивна классика! Я жизни своей не пожалею, чтобы бороться с этим прими-
тивизмом. Их время кончилось!
Миша осторожно положил руку ей на плечо, но Маша тут же отстрани-
лась.
- Не надо, - сказала она.
- Ты какая-то дикая.
- Я - ворона! Способна к сложным формам поведения, поэтому настоя-
щую жизнь я не пускаю в свои рассказы, поскольку настоящая эта жизнь
чужда искусству, надсмехается над искусством, убивает искусство. Не-
посредственная жизнь, составляющая, собственно, суть классической ли-
тературы, все эти историйки чичиковых, обломовых, гуровых, - примити-
вы, чтиво для плебса.
Из правой двери появилась Ильинская. Она слышала последние слова
Маши. Ильинская сказала:
- Извините, что вмешиваюсь, но плебс книг не читает.
Миша сложил руки на груди, сказал:
- В общем, это так. Зачем плебсу читать книги?
Следом за Ильинской вошли Александр Сергеевич и Алексей.
- О чем витийствуем? - спросил Александр Сергеевич.
Ильинская с улыбкой взглянула на него, сказала:
- О плебсе.
- Тема, достойная подробного рассмотрения, - сказал Александр Сер-
геевич и протянул Ильинской еловую шишку. - Посмотрите, какая краси-
вая!
Ильинская взяла шишку, стала ее рассматривать, нюхать.
- Как выразительно пахнет смолой, лесом и даже Новым годом!
- А ведь в этой шишке закодировано несколько жизней, - сказал Алек-
сандр Сергеевич. - Жаль, что елки не читают книг и относятся к плебсу!
Вся природа относится к низколобому плебсу!
Маша подошла к нему и, глядя в лицо, с некоторым раздражением ска-
зала:
- Вы этим хотите укорить меня, но я не обижаюсь. Я не обижаюсь! Ва-
ше время прошло! Вам не дано проникнуть в запредельность моей словес-
ной вязи!
- А я и не собираюсь проникать, - отшутился Александр Сергеевич. -
Мне Чехова достаточно: "Дуплет в угол... Круазе в середину..."
Из левой двери появились Абдуллаев с Соловьевым. У Соловьева в ру-
ках был пухлый скоросшиватель с квартальной отчетностью.
- Налоги режут без ножа! - фыркнул Соловьев.
- Загоняйте все в производство, - сказал Абдуллаев. - Прибыль пока-
жите самую минимальную.
- Все плохо! - воскликнул Соловьев. - Государство грабительскими
способами хочет сколотить бюджет. Но это у него не получается. Никто
не хочет отдавать девяносто процентов честно заработанных средств на
всех этих бывших коммунистов, номенклатуру.
- И это говорит бывший коммунист?! - усмехнулся Миша.
- Все мы - бывшие, - сказала Ильинская.
- А я - будущая! - из чувства противоречия сказала Маша.
- Бог в помощь, - сказал Александр Сергеевич.
Алексей вышел к рампе, нагнулся, взял балалайку, заиграл и запел:
Строем движется единым Большевистской рати мощь. Лётом сталинским,
орлиным Всё ведет нас мудрый вождь...
Миша подошел к Александру Сергеевичу, спросил:
- Вы читали Пруста?
- Кто это?
- Понятно, - сказал Миша.
- А мы чай будем пить? - спросила Ильинская.
- Да, я распорядился, - сказал Абдуллаев. - На террасе.
- Сегодня хорошая погода, - сказала Ильинская и села на скамейку.
- Я бы об этом сказала иначе, - начала Маша. - Примерно так: возды-
хать о воздушном воздухе воздушных замков, парить, не падая духом, в
розовых, розовых, розовых лепестках утренней зари, в умысле намерения
постичь непостижимое из ничего, поскольку из наличного и обычного ни-
когда не вычитать розовой, розовой, розовой истины зари!
- Вы прелестны, очаровательны! - с чувством сказал Абдуллаев. - И
чем непонятнее вы говорите, тем вы прекраснее!
- Я бы все это запретил, - сказал Соловьев.
Алексей тренькнул струнами балалайки и сказал:
- Ну что вы, господин Соловьев! Зачем запрещать человечеству разм-
ножаться? Нам нравится песня соловья? Нравится! А он от половозрелости
поет! Так и молодежь. Она во все века пела без смысла. Ну, вот, посу-
дите, я сейчас сыграю на этом отеческом инструменте хорошо знакомую
вам мелодию...
Играет "Не корите меня, не браните".
- Что эта мелодия выражает? Да ровным счетом ничего.
- Мелодия многое выражает, - заметила Ильинская.
- Слово дано для слова, а мелодия дана для мелодии, - вполне опре-
деленно выразился Соловьев.
Маша села на скамейку рядом с Ильинской, сказала:
- И пространство мое широко, оно распахнуто шире широкого.
- Маша права, - сказал Миша.
- В чем? - спросил Соловьев.
- В том, что наше пространство шире широкого.
- Мне Чехова достаточно: "От трех бортов в середину..." - сказал
Александр Сергеевич.
- Мы будем пить чай? - спросила Ильинская.
- Необлагаемая часть прибыли могла бы пойти на развитие искусства,
но этой части нет, - сказал Абдуллаев.
- Все обложили! - прошипел Соловьев. - Эта армия меня сведет с ума.
У соседа ночью забрали сына. Наряд милиции приехал! Сволочи! Крепост-
ное право, да и только!
Алексей еще раз тренькнул струнами, сказал:
- В развитии общества нет никакой логики. Все происходит стихийно.
А этот Маркс - просто дурак!
- Смело! - сказал Абдуллаев. - Раньше бы вас за эти слова...
- Эти слова в кремлевке я слышал каждый день, - сказал Алексей, -
да еще вперемешку с матом! Вот тебе и незаменимые правители коммуниз-
ма!
- Можно мне бросить стихотворную реплику? - спросила Маша.
- Бросай, - разрешил Миша.
Маша вышла на авансцену, свет погас, луч прожектора выхватил из
темноты ее лицо.
Когда, с бичом в руке над дышлом наклонен, Он держит на вожжах по-
лет четверки дикий, - Знай, варвар, в этот миг он, гордый и великий,
Стократ искуснее, чем сам Автомедон...
- Вы чэдная! Очаровательная! - воскликнул Абдуллаев, и на его смуг-
лом кавказском лице с тонкой ниткой усов отразился восторг.
- Можно и мне бросить стихотворную реплику? - спросил Александр
Сергеевич.
Откуда-то с небес мощно прозвучало божественно-режиссерское:
- Валяйте!
В свете прожектора старый актер бархатным голосом прочитал:
Веселое время!.. Ордынка... Таганка... Страна отдыхала, как пьяный
шахтер, И голубь садился на вывеску банка, И был безмятежен имперский
шатер. И мир, подустав от всемирных пожарищ, Смеялся и розы воскресные
стриг, И вместо привычного слова "товарищ" Тебя окликали: "Здорово,
старик!" И пух тополиный, не зная причала, Парил, застревая в пустой
кобуре, И пеньем заморской сирены звучало: Фиеста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
- У нее была очень тяжелая смерть. Она знала, что умирает. Полгода
мучилась. И это в сорок три года! Я до сих пор вижу ее лицо! Что такое
смерть?
- Я не знаю, - тихо сказал Миша.
- Исчезновение, - сказала Маша. - Какие страшные слова: мама умер-
ла.
- В этом случае слова обрели свою изначальную сущность.
- Я не хочу этой сущности! - воскликнула Маша. - До чего же прими-
тивна классика! Я жизни своей не пожалею, чтобы бороться с этим прими-
тивизмом. Их время кончилось!
Миша осторожно положил руку ей на плечо, но Маша тут же отстрани-
лась.
- Не надо, - сказала она.
- Ты какая-то дикая.
- Я - ворона! Способна к сложным формам поведения, поэтому настоя-
щую жизнь я не пускаю в свои рассказы, поскольку настоящая эта жизнь
чужда искусству, надсмехается над искусством, убивает искусство. Не-
посредственная жизнь, составляющая, собственно, суть классической ли-
тературы, все эти историйки чичиковых, обломовых, гуровых, - примити-
вы, чтиво для плебса.
Из правой двери появилась Ильинская. Она слышала последние слова
Маши. Ильинская сказала:
- Извините, что вмешиваюсь, но плебс книг не читает.
Миша сложил руки на груди, сказал:
- В общем, это так. Зачем плебсу читать книги?
Следом за Ильинской вошли Александр Сергеевич и Алексей.
- О чем витийствуем? - спросил Александр Сергеевич.
Ильинская с улыбкой взглянула на него, сказала:
- О плебсе.
- Тема, достойная подробного рассмотрения, - сказал Александр Сер-
геевич и протянул Ильинской еловую шишку. - Посмотрите, какая краси-
вая!
Ильинская взяла шишку, стала ее рассматривать, нюхать.
- Как выразительно пахнет смолой, лесом и даже Новым годом!
- А ведь в этой шишке закодировано несколько жизней, - сказал Алек-
сандр Сергеевич. - Жаль, что елки не читают книг и относятся к плебсу!
Вся природа относится к низколобому плебсу!
Маша подошла к нему и, глядя в лицо, с некоторым раздражением ска-
зала:
- Вы этим хотите укорить меня, но я не обижаюсь. Я не обижаюсь! Ва-
ше время прошло! Вам не дано проникнуть в запредельность моей словес-
ной вязи!
- А я и не собираюсь проникать, - отшутился Александр Сергеевич. -
Мне Чехова достаточно: "Дуплет в угол... Круазе в середину..."
Из левой двери появились Абдуллаев с Соловьевым. У Соловьева в ру-
ках был пухлый скоросшиватель с квартальной отчетностью.
- Налоги режут без ножа! - фыркнул Соловьев.
- Загоняйте все в производство, - сказал Абдуллаев. - Прибыль пока-
жите самую минимальную.
- Все плохо! - воскликнул Соловьев. - Государство грабительскими
способами хочет сколотить бюджет. Но это у него не получается. Никто
не хочет отдавать девяносто процентов честно заработанных средств на
всех этих бывших коммунистов, номенклатуру.
- И это говорит бывший коммунист?! - усмехнулся Миша.
- Все мы - бывшие, - сказала Ильинская.
- А я - будущая! - из чувства противоречия сказала Маша.
- Бог в помощь, - сказал Александр Сергеевич.
Алексей вышел к рампе, нагнулся, взял балалайку, заиграл и запел:
Строем движется единым Большевистской рати мощь. Лётом сталинским,
орлиным Всё ведет нас мудрый вождь...
Миша подошел к Александру Сергеевичу, спросил:
- Вы читали Пруста?
- Кто это?
- Понятно, - сказал Миша.
- А мы чай будем пить? - спросила Ильинская.
- Да, я распорядился, - сказал Абдуллаев. - На террасе.
- Сегодня хорошая погода, - сказала Ильинская и села на скамейку.
- Я бы об этом сказала иначе, - начала Маша. - Примерно так: возды-
хать о воздушном воздухе воздушных замков, парить, не падая духом, в
розовых, розовых, розовых лепестках утренней зари, в умысле намерения
постичь непостижимое из ничего, поскольку из наличного и обычного ни-
когда не вычитать розовой, розовой, розовой истины зари!
- Вы прелестны, очаровательны! - с чувством сказал Абдуллаев. - И
чем непонятнее вы говорите, тем вы прекраснее!
- Я бы все это запретил, - сказал Соловьев.
Алексей тренькнул струнами балалайки и сказал:
- Ну что вы, господин Соловьев! Зачем запрещать человечеству разм-
ножаться? Нам нравится песня соловья? Нравится! А он от половозрелости
поет! Так и молодежь. Она во все века пела без смысла. Ну, вот, посу-
дите, я сейчас сыграю на этом отеческом инструменте хорошо знакомую
вам мелодию...
Играет "Не корите меня, не браните".
- Что эта мелодия выражает? Да ровным счетом ничего.
- Мелодия многое выражает, - заметила Ильинская.
- Слово дано для слова, а мелодия дана для мелодии, - вполне опре-
деленно выразился Соловьев.
Маша села на скамейку рядом с Ильинской, сказала:
- И пространство мое широко, оно распахнуто шире широкого.
- Маша права, - сказал Миша.
- В чем? - спросил Соловьев.
- В том, что наше пространство шире широкого.
- Мне Чехова достаточно: "От трех бортов в середину..." - сказал
Александр Сергеевич.
- Мы будем пить чай? - спросила Ильинская.
- Необлагаемая часть прибыли могла бы пойти на развитие искусства,
но этой части нет, - сказал Абдуллаев.
- Все обложили! - прошипел Соловьев. - Эта армия меня сведет с ума.
У соседа ночью забрали сына. Наряд милиции приехал! Сволочи! Крепост-
ное право, да и только!
Алексей еще раз тренькнул струнами, сказал:
- В развитии общества нет никакой логики. Все происходит стихийно.
А этот Маркс - просто дурак!
- Смело! - сказал Абдуллаев. - Раньше бы вас за эти слова...
- Эти слова в кремлевке я слышал каждый день, - сказал Алексей, -
да еще вперемешку с матом! Вот тебе и незаменимые правители коммуниз-
ма!
- Можно мне бросить стихотворную реплику? - спросила Маша.
- Бросай, - разрешил Миша.
Маша вышла на авансцену, свет погас, луч прожектора выхватил из
темноты ее лицо.
Когда, с бичом в руке над дышлом наклонен, Он держит на вожжах по-
лет четверки дикий, - Знай, варвар, в этот миг он, гордый и великий,
Стократ искуснее, чем сам Автомедон...
- Вы чэдная! Очаровательная! - воскликнул Абдуллаев, и на его смуг-
лом кавказском лице с тонкой ниткой усов отразился восторг.
- Можно и мне бросить стихотворную реплику? - спросил Александр
Сергеевич.
Откуда-то с небес мощно прозвучало божественно-режиссерское:
- Валяйте!
В свете прожектора старый актер бархатным голосом прочитал:
Веселое время!.. Ордынка... Таганка... Страна отдыхала, как пьяный
шахтер, И голубь садился на вывеску банка, И был безмятежен имперский
шатер. И мир, подустав от всемирных пожарищ, Смеялся и розы воскресные
стриг, И вместо привычного слова "товарищ" Тебя окликали: "Здорово,
старик!" И пух тополиный, не зная причала, Парил, застревая в пустой
кобуре, И пеньем заморской сирены звучало: Фиеста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11