"Тут не дороги, а пороги", - мрачно шутили шоферы. Нет, это верная смерть.
- Можно и наоборот, - шепнул Тарас Тихонович. - Сюда... Срочно вызвать из района сюда... Главного хирурга. Пусть он...
Михаил Николаевич исподлобья опять метнул быстрый взгляд на фельдшера. Что ж, по-своему Тарас Тихонович прав. И по-житейски мудр. Да, вызвать сюда районного хирурга. Он опытнее, ему и решать.
Но тотчас Михаил Николаевич опять мысленно увидел эти разбитые проселки, эту хлябь, разболтанные колеи, по колено, как студнем, залитые жидкой грязью. Восемьдесят четыре километра многострадальной "глубинки". Раньше, чем через три часа, помощи не жди.
- Три часа, - сказал он. - Это слишком...
Тарас Тихонович молча, испытующе глядел на него.
"Куда ты лезешь? - говорил этот взгляд. - Шансов спасти парня почти нет. Скажем честно: один из ста. А вторая операция - и опять смерть..."
Да, Михаил Николаевич отлично понимал: вторая смерть на операционном столе - это крах... После такого уже не оправиться...
О, он не раз слышал рассказы отца и его приятелей - старых врачей. Стоило хирургу оплошать - и больные не отваживались больше обращаться к нему. Даже вскрыть пустяковый нарыв или вправить вывих шли к другому. Хирург, потерявший доверие, уже не хирург...
Клочки этих мыслей суматошно бились у него в голове, а руки продолжали быстро и четко делать свое, и голос, сам, словно независимо от Михаила Николаевича, отдавал распоряжения, готовя все к немедленной операции.
- Позвоните в район, главному хирургу, - велел Михаил Николаевич. Пусть немедленно выезжает...
Это так, на всякий случай. Так полагается. Может быть, хоть к концу операции успеет? Поможет.
А сам уже мысленно вел операцию. Ждать нельзя...
И снова Михаил Николаевич стоит у окна в своей маленькой комнате. И опять за окном уныло моросит. А Михаил Николаевич глядит в темноту и барабанит пальцами по мутному стеклу.
Барабанит, барабанит, барабанит...
Таисия Никифоровна опять топит печку и украдкой все поглядывает на главврача. И все вздыхает...
"Все правильно, - думает Михаил Николаевич. - Да, правильно. Этого и следовало ожидать".
И опять барабанит, барабанит, барабанит...
Пальцем он чертит на замутневшем стекле какие-то узоры. Нет, не какие-то... Вдруг он узнает - это же селезенка! Да, та самая раздавленная, кровоточащая селезенка, которую он удалил этому несчастному парню.
Пальцем он проводит черту по стеклу, по селезенке. Вот здесь был разрыв. И конечно, надо было удалить. Несомненно. Он прав, прав, тысячу раз прав!..
Прикрыв глаза, снова видит он судорожно стиснутые, оскаленные зубы парня, слышит, как сестра тревожно сообщает:
- Давление - шестьдесят...
- Сорок пять...
- Сорок...
- Тридцать...
- Ноль...
Таисия Никифоровна накрывает на стол. Движется она бесшумно и так же неслышно достает из шкафчика стакан, банку с вареньем, масло, сахар.
Таисия Никифоровна - пожилая, но еще крепкая, быстрая. В каждом ее движении - та сноровка, которая с годами вырабатывается у всех хозяйственных женщин, особенно на селе. Лицо у нее неприметное. Да и не только лицо - вся она какая-то незаметная, тихая.
"Да, - думает Таисия Никифоровна. - Вторая смерть. Кряду".
Нет, она ни в чем не винит Михаила Николаевича. Ни в чем.
Много лет проработав в больнице, она, хоть и не врач, привыкла по десяткам признаков "определять" больного. И едва взглянув на этого измолотого парня, вздохнула: нет, не жилец.
А ведь вчера лишь видела его. Сидел на скамье, возле волейбольной площадки. Смеялся. И на руке у него, от кисти до локтя, восемь штук часов нанизаны. И маленькие, и большие. Целая выставка. Вот оно как...
Но не о парне Таисия Никифоровна сейчас сокрушается. Тут уж плачь не плачь - без толку.
А вот Михаил Николаевич... Как он осунулся за последние дни! И пожелтел. И глаза... Говоришь с ним, он глядит на тебя, а ровно бы не видит. Глаза смотрят куда-то сквозь тебя, будто что-то важное находится там, дальше, за тобой.
И все больше напоминает он Таисии Никифоровне Володю. Ее Володю. У сына тоже иногда появлялся такой отрешенный взгляд. Особенно - когда он думал о своих радиоприемниках. Прямо-таки помешан был на приемниках.
И эта привычка то и дело ладонью приглаживать волосы... Ну, точь-в-точь Володя...
- Нет, спасибо, не хочется, - невпопад говорит Михаил Николаевич, скользнув взглядом по накрытому столу.
Накинув плащ, он выходит из дому. Вечер, дождь. Но в комнате слишком душно. И тесно. Стены нынче давят его.
Он идет по поселку. Темно. Лишь кое-где огоньки.
"Наш поселок - чем не город?! - вспоминается ему присказка разбитного одноглазого балагура, больничного сторожа,
Лишь дома пониже
Да асфальт пожиже!
"Асфальт" и впрямь пожиже! Сразу облепляет ботинки.
Михаил Николаевич доходит до конца улицы, уткнувшейся прямо в густой лесок, поворачивает, шагает обратно.
"Зайти? К кому? К Тарасу Тихоновичу?"
Но сразу перед глазами - квохчущие куры с опознавательными знаками на хвостах. Нет, к фельдшеру неохота. Тем более - он опять начнет ласково корить: мол, предупреждал же; не слушаетесь вы, молодые, вот и результат...
"К учительнице?"
Но они почти не знакомы. Да и нехорошо в паршивом настроении идти к кому-то. Своей тоской портить вечер другому.
Михаил Николаевич возвращается домой.
Таисия Никифоровна молча глядит на него. Стол все еще накрыт. И чайник фырчит на огне.
Михаил Николаевич подходит к магнитофону. Так ни разу и не включил его. Как приехал - ни разу. Вот тебе и музыкальный лекторий!
Наугад ставит какую-то катушку, щелкает кнопкой.
Уймитесь, волнения, страсти,
Засни безнадежное сердце,
звучит щемяще-тревожный романс Глинки.
Может быть, странно, но Михаил Николаевич, такой молодой, такой "современный", очень любит старинные романсы. Хоть и наивны они, хоть и сентиментальны. Но у всех свои чудачества. Свое "хобби".
Он слушает один романс, и другой, и третий... Потом выключает магнитофон, ложится на кушетку.
- А в Ленинграде сейчас у Казанского светло. И людей!.. - мечтательно произносит он. - Я у Казанского живу...
Таисия Никифоровна молчит. Может, ей не по душе, что он сейчас заговорил о Ленинграде. А может, не нравится эта форма - "живу". Жил, а не "живу". Сейчас ты, милый, здесь живешь...
- Попейте чайку, - в который раз приглашает Таисия Никифоровна.
Но он не пьет.
- Отец с матерью, наверно, сидят у телевизора, - говорит он. - А в Филармонии!.. Интересно, что сегодня в Филармонии?!
Таисия Никифоровна молчит.
С каждым днем новый главврач все больше по сердцу ей. Особенно после одного телефонного разговора. Она слышала, как он уверенно и резко возражал кому-то.
"Кому бы это?"
И вдруг:
- Нет, Максим Афанасьевич, я не согласен. Решительно не согласен.
Таисия Никифоровна даже тихонько ойкнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26