Интересно, какой вид был бы у старика, поделись он с ним своими свежими впечатлениями. Похвалил бы тот его за следовательские успехи? Да, трудно доктору Карницкому. Ох как трудно! Труднее, чем многим другим. Притворяться сумасшедшим, будучи абсолютно нормальным! Страдать, прикрываясь смехом! Умение, которым мало кто может похвастать. Якуб Калас вдруг понял, что старому адвокату сейчас тяжелее всех. В этой истории с Крчем уж точно. Остальные отвечают только за свои грехи, а ему приходится прикрывать грехи сына.
20. Они встретятся. ПGройдет ночь, и будет новая встреча
Якуб Калас отказался от первоначального намерения. Незачем идти теперь к Игору Лакатошу. Все равно Алиса ему позвонила. Едва я закрыл за собой дверь, как она кинулась к телефону. Непременное правило конспирации.
Старшина остался дома, решил отдохнуть. Попробовал читать, но сосредоточиться не удавалось. Надуманные литературные истории его не привлекали. Только в «Крейцеровой сонате» он чувствовал подлинную жизнь. Этот человек, должно быть, действительно страдал. «Говорят ему ученики его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться». А я женился. Женился, и так все кончилось… Но и в одиночестве нет ничего хорошего. Не хочется жить в одиночку, ведь и одиноких женщин немало, и все же: повторять уже однажды испытанное? «В глубине души я с первых же недель почувствовал, что… женитьба не только не счастье, но нечто очень тяжелое…» Говорят, Толстой был мудрый человек. Ученый, философ. Мой опыт подтверждает его правоту, и все-таки что-то меня снова искушает. Неужели человек в самом деле неисправим? Сует пальцы в огонь, пока не сгорит целиком. Вот и Бене Крч сгорел. Не из-за любви или одиночества. О нем позаботились другие.
От весеннего воздуха и упадка сил у Каласа кружилась голова. Для стареющего мужчины нет ничего хуже, чем недостаток витаминов и диабет. И переизбыток забот. Неважно, приходят ли они незваными или ты их вызываешь сам. «Беньямин Крч для меня – худшее из зол», – решил Якуб Калас, но из дому уже никуда не вышел, не попытался чем-то отвлечь себя от этого зла. Ведь он в нем нуждался, почему-то оно было ему необходимо. Зло. Беньямин Крч, недостаток витаминов и диабет. И вся эта толпа жалких статистов, которые теснятся, пробиваясь наверх, делают все возможное, чтобы избежать повседневной скуки, чтобы устроить свою жизнь, как им нравится. Стараются, мельтешат, напрягают силенки, ничего не видят, не слышат, не желают очнуться, даже когда на их совести преступление… Якуб Калас предвкушал минуту, когда переступит порог дома Лакатошей. Откладывал, оттягивал эту минуту и все же напряженно ее ожидал. Визит к Алисе Селецкой был всего лишь прологом главного сражения. К молодой женщине Калас наведался, поскольку ему нужно было кое-что проверить, подтвердить, но прежде всего – из любопытства. Воспользовался поводом для разговора с ней. Получилось не бог весть как удачно. Не беда, зато по душам побеседовали.
Они квиты. Один-один. Правда, Якуб немного жалел Алису и никак не мог понять, почему такая женщина, как она, не сумела найти себе место в жизни, почему ей пришлось связаться с негодяями, действовать с ними заодно. Кто хоть раз оседлает тигра… Жестокая древняя мудрость. С другой стороны, его радовало, что он с самого начала учитывал ее роль в этой истории – и Алиса действительно оказалась последней нитью, которая привела его к решению загадки, связанной со смертью Крча.
Хорошо, что я к ней сходил. Это был честный жест. Стоило предупредить Алису о своих намерениях – она этого заслуживает. Калас не боялся, что Алиса Селецкая что-нибудь предпримет против него, а ведь могла бы. У нее-то наверняка немало связей!
Если кого Якуб и опасался, так это старого Матея Лакатоша. Боялся его, хотя пока тот выступал в роли второстепенного статиста. Хмурый старик никогда не стеснялся в выражениях, не скупился при случае на проклятья и ругательства, а у Якуба Каласа не было ни малейшего желания выслушивать его брань. Их взаимоотношения давно обострились, но старшина догадывался, что старый крестьянин особенно злится на него за весну шестьдесят восьмого года. Он без труда мог восстановить в памяти картину той поры: служебный кабинет в отделении милиции, старик стоит, широко расставив ноги в новехоньких черных сапогах. На нем все праздничное, в соответствии с этим Калас и повел с ним разговор, продолжавшийся недолго. Разошлись они, так ни к чему и не придя. У Каласа в голове застряли слова Матея Лакатоша, он явственно их слышал, они его преследовали, потому что старик умел говорить внушительно, не просил, а скорее повелевал:
– Я пришел к тебе, Якуб Калас, видишь, я тут, и обращаюсь к тебе, потому что ты лицо должностное, ты мне поможешь. Всякие там канцелярские крысы мне не помогут, у них достаточно собственных забот, а ты человек на своем месте, Калас. я тебя не люблю, что верно, то верно, и говорю тебе это прямо в глаза, но не могу не признать: ты настоящий мужчина, потому я и пришел к тебе за помощью. Дело-то пустячное, старшина, всего одна бумажка, и ты мне ее напишешь, ты знаешь, как пишутся такие бумажки, это будет прошение, всего несколько фраз, Калас, ты мне их составишь, сочинишь, накарябаешь, потому что мы земляки, односельчане и должны держаться сообща. Нынче все так делают, такова Уж мода, приятель, люди из одних мест держатся друг за дружку, родные места нынче важнее всего, это вещь первостатейная, определяющая всю жизнь, – те места, где мать произвела тебя на свет. Даже самый скромный, самый незначительный начальник окружает себя людьми из родных мест, из своего края, так он чувствует себя уверенней. И у нас не должно быть иначе. Якуб Калас, ты совершишь доброе дело, ежели напишешь бумажку, мне поможешь, а себе приобретешь союзника, обо всем старом будет забыто, а кроме того, весь свет увидит, что милиция способна не только преследовать людей. Ты прямо создан для того, чтобы мне помочь, чтобы довести дело до полного моего удовлетворения.
Якуб Калас слушал, широко раскрыв глаза и рот, навострив уши.
– Выражайтесь яснее, дядюшка, я вас слушаю, слушаю одним ухом, слушаю обоими, а понять не могу.
– Ничего, Якуб Калас, – старый Лакатош махнул рукой, – сейчас поймешь. Бери бумагу и перо или садись за машинку, поступай как хочешь, а прошение мне напиши, ты в таких вещах разбираешься. Небось рапортов написал целую гору! У меня отобрали молотилку, знаешь ведь, Якубко, и ты был при том, голубок, для порядка. Видел, как старый трактор потащил молотилку с моего двора, в кооператив ее поволокли, сердечную, даже «спасибо» забыли сказать, зачем благодарить без пяти минут кулака. Только и сказали: «Лакатош, вы подписали заявление о приеме в кооператив, так отдавайте, отдавай, Лакатош, ты теперь член кооператива, теперь кооперативу принадлежишь и ты, и твои машины, твоя молотилка, сеялка, косилка, конный привод…» Я и словечка не мог промолвить, Якуб Калас, ты видел, помнишь, как все это было в те времена, а молотилка хорошая, старая, но хорошая, ее даже на машинно-тракторную станцию хотели взять, да попала в кооператив, из сарая под открытое небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
20. Они встретятся. ПGройдет ночь, и будет новая встреча
Якуб Калас отказался от первоначального намерения. Незачем идти теперь к Игору Лакатошу. Все равно Алиса ему позвонила. Едва я закрыл за собой дверь, как она кинулась к телефону. Непременное правило конспирации.
Старшина остался дома, решил отдохнуть. Попробовал читать, но сосредоточиться не удавалось. Надуманные литературные истории его не привлекали. Только в «Крейцеровой сонате» он чувствовал подлинную жизнь. Этот человек, должно быть, действительно страдал. «Говорят ему ученики его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться». А я женился. Женился, и так все кончилось… Но и в одиночестве нет ничего хорошего. Не хочется жить в одиночку, ведь и одиноких женщин немало, и все же: повторять уже однажды испытанное? «В глубине души я с первых же недель почувствовал, что… женитьба не только не счастье, но нечто очень тяжелое…» Говорят, Толстой был мудрый человек. Ученый, философ. Мой опыт подтверждает его правоту, и все-таки что-то меня снова искушает. Неужели человек в самом деле неисправим? Сует пальцы в огонь, пока не сгорит целиком. Вот и Бене Крч сгорел. Не из-за любви или одиночества. О нем позаботились другие.
От весеннего воздуха и упадка сил у Каласа кружилась голова. Для стареющего мужчины нет ничего хуже, чем недостаток витаминов и диабет. И переизбыток забот. Неважно, приходят ли они незваными или ты их вызываешь сам. «Беньямин Крч для меня – худшее из зол», – решил Якуб Калас, но из дому уже никуда не вышел, не попытался чем-то отвлечь себя от этого зла. Ведь он в нем нуждался, почему-то оно было ему необходимо. Зло. Беньямин Крч, недостаток витаминов и диабет. И вся эта толпа жалких статистов, которые теснятся, пробиваясь наверх, делают все возможное, чтобы избежать повседневной скуки, чтобы устроить свою жизнь, как им нравится. Стараются, мельтешат, напрягают силенки, ничего не видят, не слышат, не желают очнуться, даже когда на их совести преступление… Якуб Калас предвкушал минуту, когда переступит порог дома Лакатошей. Откладывал, оттягивал эту минуту и все же напряженно ее ожидал. Визит к Алисе Селецкой был всего лишь прологом главного сражения. К молодой женщине Калас наведался, поскольку ему нужно было кое-что проверить, подтвердить, но прежде всего – из любопытства. Воспользовался поводом для разговора с ней. Получилось не бог весть как удачно. Не беда, зато по душам побеседовали.
Они квиты. Один-один. Правда, Якуб немного жалел Алису и никак не мог понять, почему такая женщина, как она, не сумела найти себе место в жизни, почему ей пришлось связаться с негодяями, действовать с ними заодно. Кто хоть раз оседлает тигра… Жестокая древняя мудрость. С другой стороны, его радовало, что он с самого начала учитывал ее роль в этой истории – и Алиса действительно оказалась последней нитью, которая привела его к решению загадки, связанной со смертью Крча.
Хорошо, что я к ней сходил. Это был честный жест. Стоило предупредить Алису о своих намерениях – она этого заслуживает. Калас не боялся, что Алиса Селецкая что-нибудь предпримет против него, а ведь могла бы. У нее-то наверняка немало связей!
Если кого Якуб и опасался, так это старого Матея Лакатоша. Боялся его, хотя пока тот выступал в роли второстепенного статиста. Хмурый старик никогда не стеснялся в выражениях, не скупился при случае на проклятья и ругательства, а у Якуба Каласа не было ни малейшего желания выслушивать его брань. Их взаимоотношения давно обострились, но старшина догадывался, что старый крестьянин особенно злится на него за весну шестьдесят восьмого года. Он без труда мог восстановить в памяти картину той поры: служебный кабинет в отделении милиции, старик стоит, широко расставив ноги в новехоньких черных сапогах. На нем все праздничное, в соответствии с этим Калас и повел с ним разговор, продолжавшийся недолго. Разошлись они, так ни к чему и не придя. У Каласа в голове застряли слова Матея Лакатоша, он явственно их слышал, они его преследовали, потому что старик умел говорить внушительно, не просил, а скорее повелевал:
– Я пришел к тебе, Якуб Калас, видишь, я тут, и обращаюсь к тебе, потому что ты лицо должностное, ты мне поможешь. Всякие там канцелярские крысы мне не помогут, у них достаточно собственных забот, а ты человек на своем месте, Калас. я тебя не люблю, что верно, то верно, и говорю тебе это прямо в глаза, но не могу не признать: ты настоящий мужчина, потому я и пришел к тебе за помощью. Дело-то пустячное, старшина, всего одна бумажка, и ты мне ее напишешь, ты знаешь, как пишутся такие бумажки, это будет прошение, всего несколько фраз, Калас, ты мне их составишь, сочинишь, накарябаешь, потому что мы земляки, односельчане и должны держаться сообща. Нынче все так делают, такова Уж мода, приятель, люди из одних мест держатся друг за дружку, родные места нынче важнее всего, это вещь первостатейная, определяющая всю жизнь, – те места, где мать произвела тебя на свет. Даже самый скромный, самый незначительный начальник окружает себя людьми из родных мест, из своего края, так он чувствует себя уверенней. И у нас не должно быть иначе. Якуб Калас, ты совершишь доброе дело, ежели напишешь бумажку, мне поможешь, а себе приобретешь союзника, обо всем старом будет забыто, а кроме того, весь свет увидит, что милиция способна не только преследовать людей. Ты прямо создан для того, чтобы мне помочь, чтобы довести дело до полного моего удовлетворения.
Якуб Калас слушал, широко раскрыв глаза и рот, навострив уши.
– Выражайтесь яснее, дядюшка, я вас слушаю, слушаю одним ухом, слушаю обоими, а понять не могу.
– Ничего, Якуб Калас, – старый Лакатош махнул рукой, – сейчас поймешь. Бери бумагу и перо или садись за машинку, поступай как хочешь, а прошение мне напиши, ты в таких вещах разбираешься. Небось рапортов написал целую гору! У меня отобрали молотилку, знаешь ведь, Якубко, и ты был при том, голубок, для порядка. Видел, как старый трактор потащил молотилку с моего двора, в кооператив ее поволокли, сердечную, даже «спасибо» забыли сказать, зачем благодарить без пяти минут кулака. Только и сказали: «Лакатош, вы подписали заявление о приеме в кооператив, так отдавайте, отдавай, Лакатош, ты теперь член кооператива, теперь кооперативу принадлежишь и ты, и твои машины, твоя молотилка, сеялка, косилка, конный привод…» Я и словечка не мог промолвить, Якуб Калас, ты видел, помнишь, как все это было в те времена, а молотилка хорошая, старая, но хорошая, ее даже на машинно-тракторную станцию хотели взять, да попала в кооператив, из сарая под открытое небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65