Эйкели Альберту Н. Уилмерту, эсквайру, Университет
Мискатоник
Эркхем, штат Массачусетс".
Чувства мои после прочтения и перечитывания этого странного и
непредвиденного письма были настолько смешаны, что это не поддается
описанию. Я сказал, что испытал одновременно чувство облегчения и тревогу,
но это лишь грубо передает те оттенки моих подсознательных ощущений, которые
пронизывали как облегчение, так и тревогу. Начать с того, что это послание
находилось в полном противоречии с предшествовавшей цепочкой посланий -
смена настроения с дикого ужаса на спокойное благодушие и даже воодушевление
была слишком полной и неожиданной, подобно удару молнии! Я с трудом мог
поверить, что один-единственный день мог так сильно изменить психологическое
состояние того, кто написал недавнее чудовищное изложение событий,
происшедших в среду, какие бы благоприятные открытия этот день ни принес.
Временами ощущение противоречивости побуждало меня задаваться вопросом, а не
была ли вся эта драма фантастических сил, происшедшая вдали от меня, неким
полубредом, созданным моим собственным воображением? Но тут я вспоминал о
записи фонографа и . чувствовал себя еще более озадаченным.
Менее всего мог я ожидать вот такого письма! Анализируя свои
впечатления, я смог выделить в них две совершенно различных фазы. Во-первых,
если предположить психическую нормальность Эйкели в данный момент и ранее,
то отмеченная перемена в нем представлялась слишком быстрой и невероятной.
Во-вторых, собственно манера Эйкели, его установка, его язык изменились
также чересчур кардинально. Вся его личность, казалось, подверглась какой-то
скрытой мутации - мутации настолько глубокой, что было очень сложно сочетать
два его образа, если предполагать, повторяю, что и тогда и теперь он был
вменяемым. Подбор слов, стиль - все было как будто несколько иное. Отличаясь
академической сензитивностью к особенностям изложения, я легко заметил
отклонения в ритмике и характере построения фраз. Разумеется, эмоциональное
потрясение или откровение, вызывающие столь радикальную перемену, должны
быть по-настоящему экстремальными! С другой стороны, во многом это было
письмо, весьма характерное для Эйкели. Та же старая склонность ссылаться на
вечность и бесконечность - та же типично научная дотошность. Я не мог даже
на мгновение - по крайней мере, больше, чем на мгновение, - поверить в
возможность фальшивки или злостной подмены. Разве приглашение - готовность
предоставить мне возможность лично убедиться в истине - не доказывало
подлинности письма?
Я не смог заснуть субботней ночью, а потому все время думал о смутных
моментах и чудесах, связанных с полученным письмом. Разум, уставший от
накопившихся страхов и чудовищных фактов, с которыми он столкнулся за
последние четыре месяца, безостановочно работал над этим потрясающим новым
материалом, снова и снова проходя циклы колебания и убеждения, уже не раз
пережитые при столкновении с прежними сенсациями. Безумен он или нормален,
подвергся какой-то метаморфозе или просто испытал облегчение, но похоже
было, что Эйкели действительно столкнулся с каким-то невероятным изменением
всей перспективы его опасных исследований; изменением, которое полностью
устранило чувство опасности - реальной или воображаемой, - и открыло новые
головокружительные сферы космического и сверхчеловеческого знания. Моя
собственная жажда познать неизведанное ничуть не уступала его стремлениям, и
я ощутил, что тоже захвачен ситуацией разрушения загадочного барьера.
Сбросить безумные и ограничивающие нас во всем путы пространства, времени и
естественных законов, - чтобы обрести связь с потусторонним - приблизиться к
бездонным пучинам бесконечности и ее секретам - ради этого, безусловно,
стоило рискнуть своей жизнью, своей душой и своим здравым рассудком! Да к
тому же Эйкели уверяет, что более нет никаких препятствий, - он сам
приглашает меня, в то время как ранее убедительно отговаривал от поездки.
При мысли о том, что он может мне сообщить, я просто задрожал от возбуждения
- возникло чувство какого-то столбняка от предвкушения того, что я буду
сидеть в одиноком и недавно подвергавшемся осаде сельском доме с человеком,
который общался с посланцами из открытого космоса; сидеть там с этой ужасной
звукозаписью и пачкой писем, в которых Эйкели суммировал свои ранние
заключения.
Итак, утром в воскресенье я телеграфировал Эйкели, что встречусь с ним
в Бреттлборо в следующую среду - 12 сентября, если, конечно, эта дата его
устраивает. Лишь в одном отношении я не последовал его совету - а именно, в
выборе поезда. Честно говоря, мне не хотелось приезжать в эту мрачную
местность Вермонта на ночь глядя; а потому я позвонил на станцию и выяснил
другие возможности. Встав пораньше и отправившись на поезде 8:07 утра в
Бостон, я мог успеть на утренний до Гринфилда в 9:25, который прибывал туда
в 12:22. Это давало возможность прибыть в Бреттлборо в 1:08 пополудни, то
есть время гораздо более подходящее, чем 10:01 вечера, чтобы встретиться с
Эйкели и ехать вместе с ним в район заброшенных, таинственных холмов.
Я сообщил о своем маршруте в телеграмме и был рад получить ответ уже
этим вечером, что мой вариант вполне устраивает корреспондента. Его
телеграмма гласила:
"УСЛОВИЯ ВПОЛНЕ ПОДХОДЯЩИЕ ВСТРЕЧАЮ ПОЕЗДОМ ОДИН НОЛЬ ВОСЕМЬ СРЕДУ НЕ
ЗАБУДЬ ЗАПИСЬ И ПИСЬМА И СНИМКИ СОХРАНИТЕ ЦЕЛЬ ПОЕЗДКИ ТАЙНЕ ОЖИДАЙТЕ ВАЖНЫХ
ОТКРЫТИЙ ЭЙКЕЛИ"
Получение этой телеграммы в ответ на мою, посланную Эйкели, и,
разумеется, доставленную к нему домой со станции Тауншенд либо официальным
посыльным, либо сообщенную по телефону, избавило меня от всяких
подсознательных сомнений относительно авторства ошеломляющего письма.
Облегчение мое было очевидным, оно было даже сильнее, чем я мог ожидать, -
видимо, все мои сомнения были запрятаны достаточно глубоко. Однако в эту
ночь я спал крепким и спокойным сном, а последующие два дня был занят
подготовкой к поездке.
VI
В среду я выехал согласно намеченному графику, захватив с собой
саквояж, заполненный всем необходимым в дорогу, научными материалами,
включающими запись фонографа, фотоснимки и целую папку с письмами Эйкели.
Как было условлено, я никому не сообщил о цели своей поездки, ибо понимал,
что дело требует максимальной секретности, даже если все будет складываться
для нас наилучшим образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Мискатоник
Эркхем, штат Массачусетс".
Чувства мои после прочтения и перечитывания этого странного и
непредвиденного письма были настолько смешаны, что это не поддается
описанию. Я сказал, что испытал одновременно чувство облегчения и тревогу,
но это лишь грубо передает те оттенки моих подсознательных ощущений, которые
пронизывали как облегчение, так и тревогу. Начать с того, что это послание
находилось в полном противоречии с предшествовавшей цепочкой посланий -
смена настроения с дикого ужаса на спокойное благодушие и даже воодушевление
была слишком полной и неожиданной, подобно удару молнии! Я с трудом мог
поверить, что один-единственный день мог так сильно изменить психологическое
состояние того, кто написал недавнее чудовищное изложение событий,
происшедших в среду, какие бы благоприятные открытия этот день ни принес.
Временами ощущение противоречивости побуждало меня задаваться вопросом, а не
была ли вся эта драма фантастических сил, происшедшая вдали от меня, неким
полубредом, созданным моим собственным воображением? Но тут я вспоминал о
записи фонографа и . чувствовал себя еще более озадаченным.
Менее всего мог я ожидать вот такого письма! Анализируя свои
впечатления, я смог выделить в них две совершенно различных фазы. Во-первых,
если предположить психическую нормальность Эйкели в данный момент и ранее,
то отмеченная перемена в нем представлялась слишком быстрой и невероятной.
Во-вторых, собственно манера Эйкели, его установка, его язык изменились
также чересчур кардинально. Вся его личность, казалось, подверглась какой-то
скрытой мутации - мутации настолько глубокой, что было очень сложно сочетать
два его образа, если предполагать, повторяю, что и тогда и теперь он был
вменяемым. Подбор слов, стиль - все было как будто несколько иное. Отличаясь
академической сензитивностью к особенностям изложения, я легко заметил
отклонения в ритмике и характере построения фраз. Разумеется, эмоциональное
потрясение или откровение, вызывающие столь радикальную перемену, должны
быть по-настоящему экстремальными! С другой стороны, во многом это было
письмо, весьма характерное для Эйкели. Та же старая склонность ссылаться на
вечность и бесконечность - та же типично научная дотошность. Я не мог даже
на мгновение - по крайней мере, больше, чем на мгновение, - поверить в
возможность фальшивки или злостной подмены. Разве приглашение - готовность
предоставить мне возможность лично убедиться в истине - не доказывало
подлинности письма?
Я не смог заснуть субботней ночью, а потому все время думал о смутных
моментах и чудесах, связанных с полученным письмом. Разум, уставший от
накопившихся страхов и чудовищных фактов, с которыми он столкнулся за
последние четыре месяца, безостановочно работал над этим потрясающим новым
материалом, снова и снова проходя циклы колебания и убеждения, уже не раз
пережитые при столкновении с прежними сенсациями. Безумен он или нормален,
подвергся какой-то метаморфозе или просто испытал облегчение, но похоже
было, что Эйкели действительно столкнулся с каким-то невероятным изменением
всей перспективы его опасных исследований; изменением, которое полностью
устранило чувство опасности - реальной или воображаемой, - и открыло новые
головокружительные сферы космического и сверхчеловеческого знания. Моя
собственная жажда познать неизведанное ничуть не уступала его стремлениям, и
я ощутил, что тоже захвачен ситуацией разрушения загадочного барьера.
Сбросить безумные и ограничивающие нас во всем путы пространства, времени и
естественных законов, - чтобы обрести связь с потусторонним - приблизиться к
бездонным пучинам бесконечности и ее секретам - ради этого, безусловно,
стоило рискнуть своей жизнью, своей душой и своим здравым рассудком! Да к
тому же Эйкели уверяет, что более нет никаких препятствий, - он сам
приглашает меня, в то время как ранее убедительно отговаривал от поездки.
При мысли о том, что он может мне сообщить, я просто задрожал от возбуждения
- возникло чувство какого-то столбняка от предвкушения того, что я буду
сидеть в одиноком и недавно подвергавшемся осаде сельском доме с человеком,
который общался с посланцами из открытого космоса; сидеть там с этой ужасной
звукозаписью и пачкой писем, в которых Эйкели суммировал свои ранние
заключения.
Итак, утром в воскресенье я телеграфировал Эйкели, что встречусь с ним
в Бреттлборо в следующую среду - 12 сентября, если, конечно, эта дата его
устраивает. Лишь в одном отношении я не последовал его совету - а именно, в
выборе поезда. Честно говоря, мне не хотелось приезжать в эту мрачную
местность Вермонта на ночь глядя; а потому я позвонил на станцию и выяснил
другие возможности. Встав пораньше и отправившись на поезде 8:07 утра в
Бостон, я мог успеть на утренний до Гринфилда в 9:25, который прибывал туда
в 12:22. Это давало возможность прибыть в Бреттлборо в 1:08 пополудни, то
есть время гораздо более подходящее, чем 10:01 вечера, чтобы встретиться с
Эйкели и ехать вместе с ним в район заброшенных, таинственных холмов.
Я сообщил о своем маршруте в телеграмме и был рад получить ответ уже
этим вечером, что мой вариант вполне устраивает корреспондента. Его
телеграмма гласила:
"УСЛОВИЯ ВПОЛНЕ ПОДХОДЯЩИЕ ВСТРЕЧАЮ ПОЕЗДОМ ОДИН НОЛЬ ВОСЕМЬ СРЕДУ НЕ
ЗАБУДЬ ЗАПИСЬ И ПИСЬМА И СНИМКИ СОХРАНИТЕ ЦЕЛЬ ПОЕЗДКИ ТАЙНЕ ОЖИДАЙТЕ ВАЖНЫХ
ОТКРЫТИЙ ЭЙКЕЛИ"
Получение этой телеграммы в ответ на мою, посланную Эйкели, и,
разумеется, доставленную к нему домой со станции Тауншенд либо официальным
посыльным, либо сообщенную по телефону, избавило меня от всяких
подсознательных сомнений относительно авторства ошеломляющего письма.
Облегчение мое было очевидным, оно было даже сильнее, чем я мог ожидать, -
видимо, все мои сомнения были запрятаны достаточно глубоко. Однако в эту
ночь я спал крепким и спокойным сном, а последующие два дня был занят
подготовкой к поездке.
VI
В среду я выехал согласно намеченному графику, захватив с собой
саквояж, заполненный всем необходимым в дорогу, научными материалами,
включающими запись фонографа, фотоснимки и целую папку с письмами Эйкели.
Как было условлено, я никому не сообщил о цели своей поездки, ибо понимал,
что дело требует максимальной секретности, даже если все будет складываться
для нас наилучшим образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25