Несколько дней искал он свидания с Энн без свидетелей, наконец дождался, вручил ей тысячу двести кентавров, но примирения, которого он так жаждал, не получилось. Несмотря на пылкие возражения, что он ей верит на слово, Энн выдала ему расписку в получении денег, принадлежащих его тяжело раненной невестке и племянникам, но от каких бы то ни было дальнейших объяснений с ним решительно отказалась.
Онли ожесточился и не стал настаивать. Он полагал, что, попав, помимо своего желания, в добровольцы, имел право на особенное сочувствие любого, тем более невесты. Он все еще не хотел признавать ее своей бывшей невестой.
– Это все твои новые приятели! – криво усмехнулся он, медля закрыть за собой дверь. – Для таких людей нет большего удовольствия, чем расстроить чужое семейное счастье.
Энн промолчала, и он ушел.
– Боже мой, какой дурак! – пробормотала тогда Энн и заплакала. – И какой негодяй!
Она вытерла глаза, умылась, вышла во двор, где Прауд, Дора, Джерри, фрау Гросс и мать Энн сообща пытались переоборудовать старинный погреб в бомбоубежище, взяла свою лопату и снова принялась за работу. Поодаль грелись на солнышке оба племянника бывшего ее жениха. Рози сидела у постели профессора и развлекала его рассуждениями насчет разницы между Кремпом и Фарабоном. Совсем близко, через три двора, догорали остатки жалкого деревянного домика, в который меньше часа тому назад угодила напалмовая бомба.
В такую летнюю погоду можно было ожидать повторного налета, и Энн и ее друзья старались не терять даром ни единой минуты.
Уже второй день, как люди во время воздушной тревоги перестали удирать за город: вражеские самолеты теперь исправно бомбили любое мало-мальски значительное скопление людей и за пределами городской черты. Это они выполняли новый боевой приказ. Срочно потребовались «полигонские зверства», чтобы поднять воинский дух атавских вооруженных сил. Эти зверства были совместно разработаны компетентными представителями обоих главных командований и сразу дали в высшей степени положительные результаты. Еще только утром полигонские летчики-асы из числа ветеранов корейской войны бомбили скопления мирных жителей, бежавших из Кремпа, Монморанси и других атавских населенных пунктов, а уже в три часа пополудни того же дня полигонские города Сюк (9500 жителей), Тэрри (7400 жителей) и Орнам (4700 жителей) были сравнены с землей атавскими асами, которые тоже неплохо закалили свои нервы во время той же корейской войны.
Легко поэтому понять, с какой лихорадочной торопливостью трудились в этот и последующие дни жители Кремпа и других пострадавших городов, пытаясь обеспечить себе хоть жалкое подобие бомбоубежищ, и какими проклятьями осыпали они в бессильной ярости и вражеских летчиков и собственных правителей, которые мало того, что оторвали Атавию от Земли, напустили на людей чуму и втянули страну в войну, но сейчас и палец о палец не хотят ударить, чтобы помочь честным налогоплательщикам уберечь себя и свои семьи от этих ужасных бомбардировок…
Так по сей день и неизвестно, кто первый крикнул, что надо идти к муниципалитету. Вряд ли эта идея могла возникнуть одновременно во всех концах города. Говорят, будто все пошло от рабочих велосипедного завода, будто именно они, несмотря на то, что считались состоящими на военной службе, бросили работу, лишь только до завода докатилось известие о жертвах сегодняшнего налета, хотя они не могли не знать, что по крайней мере половина погибших были негры. Другие утверждают, что все дело в листовках. Но ведь в листовках ничего еще не могло быть насчет сегодняшних жертв, а только рекомендовалось пораскинуть мозгами и подумать над тем, что происходит в Кремле, Монморанси и вообще во всей Атавии.
Как бы то ни было, но первые кучки народа стали собираться возле муниципалитета, когда еще не успел вернуться никто из его служащих. Кто-то вызвался сбегать за господином Пуком. Всем было известно, что ему и его семье разрешено пользоваться заводскими убежищами и что он никогда не торопится первым выходить на поверхность.
Покуда за ним бегали, остальные молча топтались на мостовой, подумывая, не убраться ли подобру-поздорову, покуда еще не нагрянула полиция. Кремп на военном положении, и демонстрации без разрешения начальства запрещены. Как бы не нагорело!
Именно в это время Дэн Вервэйс встретил Онли, уныло возвращавшегося от своей бывшей невесты в лавку.
– Там что-то заваривается! – закричал репортер, обращаясь к трижды несчастной «гордости Кремпа». – Убей меня бог, если там не потребуются настоящие атавцы!
И он потащил за собой Онли, который поначалу не мог никак взять в толк, куда именно его тащит неунывающий репортер.
– Или я ничего не понимаю в политике, – возбужденно размахивал руками Вервэйс, который чувствовал себя, как старый кавалерийский конь при звуках полкового оркестра, – или я ровным счетом ничего не понимаю в политике, или вы снова и на этот раз окончательно прославитесь на всю Атавию!
– Да объясните вы мне, наконец, толком, – разозлился Онли. – Куда вы меня волочите? И на кой черт мне ваша слава? Я уже ею по горло сыт!
– Куда я его волоку?! – воскликнул репортер, вращая глазами. – К муниципалитету, вот куда! Там собираются разные элементы… И все это пахнет государственной изменой…
– Да ну вас! – попытался Онли вырваться из цепких рук Вервэйса, но это ему не удалось. Онли нужен был репортеру для произнесения показательных патриотических высказываний, и он скорее лишился бы сейчас левой руки, чем подобного идеального человека для интервью.
На площади перед муниципалитетом Онли увидел и Энн. Но она была со своими друзьями и, кроме того, так недвусмысленно отвернулась, встретившись с его взглядом, что он решил покуда держаться подальше от нее.
– Дэн! – закричали тем временем люди, знавшие репортера. – Напиши в Эксепт! Пускай там пошевелят мозгами! Нас тут всех передавят, как слепых котят! Им там легко…
– А что я могу? – счастливо заорал в ответ Дэн Вервэйс, который больше всего боялся теперь, как бы все не обошлось мирно, без скандала. – Я только маленький провинциальный газетчик. А вы – сила! Обращайтесь к мэру! Вон он идет, господин Пук, к нему и обращайтесь…
Действительно, по площади в сопровождении изрядной толпы, ожесточенно жестикулировавшей и в чем-то пытавшейся убедить его, проследовал и скрылся в здании муниципалитета порядком перетрусивший Пук со сбившейся набок перевязкой. Вслед за ним величаво проследовали и вскоре показались рядом с ним на балконе второго этажа Довор и еще несколько видных городских деятелей.
К этому времени тремя густыми колоннами подошли рабочие велосипедного завода. Над их головами белели на деревянных палках куски картона с надписями:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Онли ожесточился и не стал настаивать. Он полагал, что, попав, помимо своего желания, в добровольцы, имел право на особенное сочувствие любого, тем более невесты. Он все еще не хотел признавать ее своей бывшей невестой.
– Это все твои новые приятели! – криво усмехнулся он, медля закрыть за собой дверь. – Для таких людей нет большего удовольствия, чем расстроить чужое семейное счастье.
Энн промолчала, и он ушел.
– Боже мой, какой дурак! – пробормотала тогда Энн и заплакала. – И какой негодяй!
Она вытерла глаза, умылась, вышла во двор, где Прауд, Дора, Джерри, фрау Гросс и мать Энн сообща пытались переоборудовать старинный погреб в бомбоубежище, взяла свою лопату и снова принялась за работу. Поодаль грелись на солнышке оба племянника бывшего ее жениха. Рози сидела у постели профессора и развлекала его рассуждениями насчет разницы между Кремпом и Фарабоном. Совсем близко, через три двора, догорали остатки жалкого деревянного домика, в который меньше часа тому назад угодила напалмовая бомба.
В такую летнюю погоду можно было ожидать повторного налета, и Энн и ее друзья старались не терять даром ни единой минуты.
Уже второй день, как люди во время воздушной тревоги перестали удирать за город: вражеские самолеты теперь исправно бомбили любое мало-мальски значительное скопление людей и за пределами городской черты. Это они выполняли новый боевой приказ. Срочно потребовались «полигонские зверства», чтобы поднять воинский дух атавских вооруженных сил. Эти зверства были совместно разработаны компетентными представителями обоих главных командований и сразу дали в высшей степени положительные результаты. Еще только утром полигонские летчики-асы из числа ветеранов корейской войны бомбили скопления мирных жителей, бежавших из Кремпа, Монморанси и других атавских населенных пунктов, а уже в три часа пополудни того же дня полигонские города Сюк (9500 жителей), Тэрри (7400 жителей) и Орнам (4700 жителей) были сравнены с землей атавскими асами, которые тоже неплохо закалили свои нервы во время той же корейской войны.
Легко поэтому понять, с какой лихорадочной торопливостью трудились в этот и последующие дни жители Кремпа и других пострадавших городов, пытаясь обеспечить себе хоть жалкое подобие бомбоубежищ, и какими проклятьями осыпали они в бессильной ярости и вражеских летчиков и собственных правителей, которые мало того, что оторвали Атавию от Земли, напустили на людей чуму и втянули страну в войну, но сейчас и палец о палец не хотят ударить, чтобы помочь честным налогоплательщикам уберечь себя и свои семьи от этих ужасных бомбардировок…
Так по сей день и неизвестно, кто первый крикнул, что надо идти к муниципалитету. Вряд ли эта идея могла возникнуть одновременно во всех концах города. Говорят, будто все пошло от рабочих велосипедного завода, будто именно они, несмотря на то, что считались состоящими на военной службе, бросили работу, лишь только до завода докатилось известие о жертвах сегодняшнего налета, хотя они не могли не знать, что по крайней мере половина погибших были негры. Другие утверждают, что все дело в листовках. Но ведь в листовках ничего еще не могло быть насчет сегодняшних жертв, а только рекомендовалось пораскинуть мозгами и подумать над тем, что происходит в Кремле, Монморанси и вообще во всей Атавии.
Как бы то ни было, но первые кучки народа стали собираться возле муниципалитета, когда еще не успел вернуться никто из его служащих. Кто-то вызвался сбегать за господином Пуком. Всем было известно, что ему и его семье разрешено пользоваться заводскими убежищами и что он никогда не торопится первым выходить на поверхность.
Покуда за ним бегали, остальные молча топтались на мостовой, подумывая, не убраться ли подобру-поздорову, покуда еще не нагрянула полиция. Кремп на военном положении, и демонстрации без разрешения начальства запрещены. Как бы не нагорело!
Именно в это время Дэн Вервэйс встретил Онли, уныло возвращавшегося от своей бывшей невесты в лавку.
– Там что-то заваривается! – закричал репортер, обращаясь к трижды несчастной «гордости Кремпа». – Убей меня бог, если там не потребуются настоящие атавцы!
И он потащил за собой Онли, который поначалу не мог никак взять в толк, куда именно его тащит неунывающий репортер.
– Или я ничего не понимаю в политике, – возбужденно размахивал руками Вервэйс, который чувствовал себя, как старый кавалерийский конь при звуках полкового оркестра, – или я ровным счетом ничего не понимаю в политике, или вы снова и на этот раз окончательно прославитесь на всю Атавию!
– Да объясните вы мне, наконец, толком, – разозлился Онли. – Куда вы меня волочите? И на кой черт мне ваша слава? Я уже ею по горло сыт!
– Куда я его волоку?! – воскликнул репортер, вращая глазами. – К муниципалитету, вот куда! Там собираются разные элементы… И все это пахнет государственной изменой…
– Да ну вас! – попытался Онли вырваться из цепких рук Вервэйса, но это ему не удалось. Онли нужен был репортеру для произнесения показательных патриотических высказываний, и он скорее лишился бы сейчас левой руки, чем подобного идеального человека для интервью.
На площади перед муниципалитетом Онли увидел и Энн. Но она была со своими друзьями и, кроме того, так недвусмысленно отвернулась, встретившись с его взглядом, что он решил покуда держаться подальше от нее.
– Дэн! – закричали тем временем люди, знавшие репортера. – Напиши в Эксепт! Пускай там пошевелят мозгами! Нас тут всех передавят, как слепых котят! Им там легко…
– А что я могу? – счастливо заорал в ответ Дэн Вервэйс, который больше всего боялся теперь, как бы все не обошлось мирно, без скандала. – Я только маленький провинциальный газетчик. А вы – сила! Обращайтесь к мэру! Вон он идет, господин Пук, к нему и обращайтесь…
Действительно, по площади в сопровождении изрядной толпы, ожесточенно жестикулировавшей и в чем-то пытавшейся убедить его, проследовал и скрылся в здании муниципалитета порядком перетрусивший Пук со сбившейся набок перевязкой. Вслед за ним величаво проследовали и вскоре показались рядом с ним на балконе второго этажа Довор и еще несколько видных городских деятелей.
К этому времени тремя густыми колоннами подошли рабочие велосипедного завода. Над их головами белели на деревянных палках куски картона с надписями:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128