Если бы фашисты ультиматум приняли, если бы не было боя за Дмитриевку, мой дорогой друг и командир Суворов Павел Георгиевич мог бы остаться в живых. Я должен отомстить! Я должен крепко отомстить за Суворова!..
И вот с боем мы врываемся в местечко Питомник. Сколько жив буду, не забыть мне то аэродромное поле в Питомнике. Фашисты свезли сюда своих раненых, но эвакуировать их в Германию не успели. Раненые немцы погибали, замерзая на запорошенном снегом бетоне. Тысячи людей, замерзающих заживо... Некоторые ползли по аэродромному полю, опираясь на руки, с которых уже отвалились пальцы...
Смотрит на меня тускнеющими глазами немец, у которого носа практически нет и лицо отморожено, который не может двигать челюстью, худой и обросший, у которого еще не смерзся мозг и еще еле-еле бьется сердце... Вынести не могу, как мучается человек, взглядом вымаливая пулю, но добить его не поднимается рука... Другой свалился сам и уйдет в спасительное небытие через десять-пятнадцать минут... Спасти их невозможно: это уже необратимый процесс умирания, все конечности отморожены...
И стыдно мне этих мыслей, стыдно непрошеной жалости. Как бы кто из ребят наших не заметил: ведь у меня погиб друг, и я должен мстить!.. И вдруг вижу: один наш солдат так же испуганно, как я, смотрит в глаза немцу, который стоит на четвереньках. Оба смотрят то в глаза друг другу, то на пистолет, который в руках у солдата. Немец даже кивнуть не может, закоченел. Глазами моргнул: "Да..." Солдат выстрелил ему в висок... Человек уже мертвый, а не падает смерзся. Стоит как "козлина", как "скамейка", из пробитой головы не идет кровь... Мы скорей уходили оттуда, чтобы не смотреть на мучения тысяч умирающих немцев...
Фашизм тем и преступен, что не только допускает, но заранее предусматривает такие методы утверждения своей идеологии. Фашизм не разжалобишь человеческим страданием. Сколько людей было истреблено фашизмом без всякой на то военной необходимости, а лишь по признаку национальности. Истреблено аккуратно, без эмоций, с загодя подготовленными газовыми камерами, печами для сжигания трупов, приемниками для "отходов"... Страшная идеология. Не хочу сказать - варварская, потому что "фашизм" в моем восприятии звучит страшнее, чем "варварство".
Мы гордились, что к разгрому фашистов под Сталинградом наша дивизия хорошо приложила свой кулак. Начиная от прорыва немецкой обороны под Клетской 19 ноября 1942 года, от взятия Калача, Илларионовки, от боев под станицей Распопинской, где был целиком уничтожен фашистский полк и взято в плен около трех тысяч румынских солдат, от тяжелого боя за "пять курганов" северней Карповки, боев под Мариновкой - мы упорно пробивались к Сталинграду. Там, мы знали, бои идут за каждый метр. Держится еще Павлов, простой сержант, который с сентября обороняет дом в центре города...
21 января 1943 года - знаменательный день в хронике боевого пути нашей дивизии.
"...В боях за нашу Советскую Родину против немецких захватчиков 293-я стрелковая дивизия показала образцы мужества, отваги, дисциплины и организованности. Ведя непрерывные бои... дивизия нанесла огромные потери фашистским войскам и своими сокрушительными ударами уничтожала живую силу и технику противника, беспощадно громила немецких захватчиков..." - это строки из приказа No 34 от 21 января 1943 года, подписанного народным комиссаром обороны СССР И. Сталиным.
"...За проявленную отвагу в боях за Отечество, - говорилось далее в приказе, - за стойкость... за героизм личного состава преобразовать 293-ю стрелковую дивизию в 66-ю гвардейскую стрелковую... Преобразованной дивизии вручить гвардейское знамя..."
Мы - гвардейцы! Полк наш теперь - 193-й гвардейский!
Это была высокая награда. Не многие мои товарищи дожили до нее. Новый наш командир полка гвардии капитан Билаонов Павел Семенович по окончании Сталинградской битвы увезет с собой на Курскую дугу шестьсот тринадцать человек, да и тех большей частью из недавних пополнений. Ведь личный состав в ротах сменился полностью несколько раз.
Сколько замечательных ребят осталось лежать в земле на этом отрезке от Дона до Волги! Ценой своих жизней они помогли переломить ход войны.
Из газет и сводок Совинформбюро мы знали, что весь мир, затаив дыхание, следит за нашей схваткой с фашистами.
Мне пришло письмо из редакции Ташкентского радио. Сотрудник Рашидова извещала, что в связи с зимними трудностями доставки почты на рудник Саргардон в Тянь-Шаньских горах письма фронтовиков (в том числе и мои) были прочитаны по радио. Мне было и совестно, что мои письма заодно с родственниками слушало много незнакомых людей, и тепло на сердце от такой внимательной заботливости работников радио. "Все мы, - думал я, - и на фронте, и в тылу живем одним поскорее освободить нашу землю от захватчиков. Такой народ не может не победить!"
* * *
На аэродроме в Питомнике - горы посылок, подготовленных для отправки в Германию. В них - награбленные ценности...
Сам Питомник - несколько дворов. Но оказалось важным другое. Здесь была сосредоточена у фашистов автотранспортная техника, аккуратно законсервированная и установленная строгими рядами по подразделениям, - около семнадцати тысяч единиц! Со стороны было похоже на небольшой город с улицами, кварталами...
Заходим с Худайбергеновым Фуатом в один блиндаж. Настоящие апартаменты. И кухня, и спальня, и туалет тебе тут! Духами пахнет. Разные напитки и в бутылках, и во фляжках, и в термосах. Кофе еще теплый. На полу валяются порнографические открытки, правда, я тогда не знал такого слова. В коробке на одной из двухспальных кроватей - собачка. Лохматая, сослепительно белой кудрявой шерстью. Дрожит чего-то. Да, неплохо - причем до самого последнего момента - были устроены генералы тех замерзающих на аэродромном поле немецких солдат... В наших вещмешках была трофейная колбаса. Дали мы собачке колбасы и вышли. Закрыли дверь и написали углем: "Заминировано". Жалко, если кто-нибудь из наших сгоряча пристрелит дрожащую собачку. Собачка-то здесь при чем?..
Зашли в другой блиндаж. Тут проживали, наверное, холуи генералов, ничего интересного вроде бы нет. Но в одном углу - мне показалось - под толстым слоем одеял лежит на боку с поджатыми коленками человек. Я показал Фуату. Он кивнул: "Да". Отворачиваю одеяло за угол - лежит немецкий офицер в новом обмундировании.
– Хальт! Хенде хох! - подаю команду.
Офицер сел, смотрит на нас.
– Хальт, хальт, - показываю ему автоматом на руки, чтоб сдавался, значит, в плен.
Офицер вроде хочет встать, опершись левой рукой, но правую вдруг резко к кобуре... Что ж, не хочешь, как хочешь - короткая очередь из автомата не дала офицеру вытащить парабеллум. Вышли мы из блиндажа, решив быть более осторожными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47