Так можно и нарваться...
В Питомнике мы обнаружили машину с шоколадом. Кому он предназначался? Уж, конечно, не тем немецким солдатам, которые грызли лошадиные копыта, чтоб не умереть с голоду... Потом попалась машина, груженная Железными крестами и другими орденами, медалями, эмблемами...
После Питомника был Гумрак. Фашисты оставили станцию после непродолжительного сопротивления. Заходим в концентрационный лагерь для советских военнопленных. Часть людей была на грани смерти, но все же живые, и их срочно вывезли в госпиталь. Несколько тысяч наших было замучено здесь... Я видел эти тысячи - штабелями сложенные в открытом поле...
Один ужас сменяется другим. Как выдюжить мне этот кошмар? Если от пули не погибнешь, то обязательно сойдешь с ума! Если останусь живым, напишу книгу... Буду рисовать войну такую, какая она есть, - совсем без романтики.
От Гумрака до Сталинграда всего пятнадцать километров. Фашисты совсем не сопротивляются - бегут.
Первое февраля 1943 года. Подходим к окраинам Сталинграда.
Разрушенный город... Сколько ни напрягай воображение, за словами не увидишь того, что предстало нашим глазам. Ни единого целого дома! Нет крыш, нет перекрытий. Голые стены с пустыми глазницами окон, в которые видны горы кирпичных завалов. Из уст в уста летит весть, что фашисты раздвоены на два котла. Но где они?..
Мы готовы к уличным боям: вооружены гранатами и ножами. Вещмешки набиты автоматными дисками. Все лишнее с себя долой! Просачиваемся в глубь города...
Артиллерия наша первый раз осталась не у дел. Посылать снаряды в "котел" уже нельзя - слишком мал его диаметр. Да и нам, минометчикам, приказано стрелять не далее чем через дом, через улицу...
Выстрел! Ага, фашисты себя обнаружили! Значит, все-таки вон в том доме, который лучше назвать грудой развалин, они есть. Живо с Фуатом устанавливаем миномет, и наши "гостинцы" отвесно летят на головы гитлеровцев. Далеко бить боязно: как бы не зацепить своих в соседнем доме. Нет отчетливого переднего края. Появилось у меня ощущение, что мы перемешаны с неприятелем как фигуры на шахматной доске. Каждый выстрел производи с великой осторожностью! Обидно, если кого-то из наших ребят, прошедших такой тяжелый путь до Сталинграда, срежет своим же осколком...
К вечеру выкуриваем немцев из очередного подвала и решаем передохнуть.
Наступало 2 февраля 1943 года.
Просыпаюсь от чьего-то изумленного возгласа. Рассветает. Несколько хлопцев, навалившись друг на друга, смотрят на противоположную сторону улицы. Что там еще такое?! Вскарабкался по спинам, чтоб тоже посмотреть, никто и не протестует - чего, мол, лезешь по живому, больно ведь: так увлечены зрелищем. Смотрю на пустые глазницы окон противоположного дома и тоже не сразу понимаю, что это обозначает. С подоконников косо-криво свисают белые полотнища. На грудах битого кирпича тоже аккуратно разложены обрывки белых тряпок. И тихо ни одного звука.
– Капитуляция.
Не помню, кто из хлопцев сказал это слово. Осторожно, будто боясь спугнуть.
Выйти из укрытия? А если это ловушка?! Еще вечером немцы дрались с ожесточением. Но любопытство одолевает: неужели правда капитуляция?! И что мы должны делать вот сейчас, в эту минуту? Я увидел вдруг, что хлопцы застеснялись, переглядываются с робкой радостной улыбкой: мол, чумазые мы как черти, в пыли, в саже... Принимать капитуляцию - это же не бой. Тут, наверное, нужен кто-то попредставительней... "Да где их искать, представительных, - с испугом подумал я. - Надо скорей принимать, а то немцы решат, что мы струсили, да передумают сдаваться!"
Спрыгнул я через головы хлопцев и пошел на середину улицы. Ноги как деревянные. Иду медленно. Белые тряпки и полотнища на многих домах, про которые мы и думать не думали, что там есть фашисты. Но где они сами?!
Поодаль от себя вижу таких же, как я, "представителей" - тоже нерешительно топчется каждый посреди улицы. Краем глаза друг на друга смущенно поглядываем: мол, вот, обрадовались, выставились как дураки... Кажется, раздайся сейчас выстрел, и в первый момент будет просто неловко друг перед другом...
Я свой автомат демонстративно перекинул через плечо: если смажут, думаю, все равно не успею воспользоваться...
И вдруг они полезли из-под развалин, из всех нор поперли одновременно. Тоже медленно шагают, бросают на снег автоматы и поднимают руки. К моему непредставительному виду они равнодушны. Вот пистолет упал к ногам. Только по этому и можно понять, что вон то завернутое в одеяло чучело - офицер. А пистолетом, сволочь, кинул в меня так, что мало не промахнулся. Злись на здоровье, сдавайся только!
Я вдруг с облегчением понял, что подвоха не будет: немцы народ дисциплинированный. И это самая что ни на есть настоящая капитуляция.
Хлопцы, увидев фашистов в таком виде, приосанились и тоже высыпали на улицу: гитлеровцы рядом с нами просто огородные пугала. Какое только тряпье на них не наверчено! Бросают оружие в кучи и молча становятся по восемь-десять человек в колонны.
* * *
Ну днем мы все же сходили посмотреть на тот самый универмаг, где был штаб Паулюса. Весь город в белых тряпках. Только расслабились - к вечеру известие: отдельные группы гитлеровцев продолжают сопротивляться. И еще неделю мы прочесывали улицы, выкуривая недобитых фанатиков из системы канализации.
Из разрушенного, но непокоренного города медленно потянулись мимо нас колонны пленных гитлеровцев. Больные и ослабленные плетутся в хвосте колонн, закутанные одеялами с головы до ног. Спрашиваю наших конвоиров:
– Куда их?
– В Гумрак, - нехотя отвечают конвоиры.
Вспоминаю чудовищные штабеля из скелетов наших военнопленных в гумракском лагере... Эти, я знаю, останутся живы. Для них война кончилась. Пусть смотрят на те штабеля. Пусть размышляют, что есть фашизм...
Всех нас, кто остался в живых, наградили медалями "За оборону Сталинграда". Но живых осталось мало. Из лично мне знакомых людей остались живыми после Сталинградской битвы:
Козлов Виктор Васильевич, минометчик, проживает в Днепропетровске;
Амбарцумьянц Георгий Леонтьевич, разведчик, из Ташкента;
Амбарцумьянц Антонина Антоновна, санитар-медсестра, Ташкент;
Картошенко Николай Михайлович, командир стрелковой роты, Курган;
Егоров Владимир Георгиевич, комиссар полка 1036, из Полтавы;
Егорова Анна Александровна, секретарь политотдела дивизии, Полтава;
Макаров Николай Васильевич, минометчик, однокашник мой по Ташкентскому пехотному училищу, живет в Москве;
Емельянов Афанасий Иванович, артиллерист, из Новоалтайска;
Луценко Мария Семеновна, медсестра, живет в Новотроицке;
Терехин Николай Андреевич, стрелок, Новотроицк;
Николаев Петр Сергеевич, стрелок, живет в Новотроицке;
Евстигнеев Иван Александрович, минометчик, живет в селе Пестровка Башкирской АССР;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
В Питомнике мы обнаружили машину с шоколадом. Кому он предназначался? Уж, конечно, не тем немецким солдатам, которые грызли лошадиные копыта, чтоб не умереть с голоду... Потом попалась машина, груженная Железными крестами и другими орденами, медалями, эмблемами...
После Питомника был Гумрак. Фашисты оставили станцию после непродолжительного сопротивления. Заходим в концентрационный лагерь для советских военнопленных. Часть людей была на грани смерти, но все же живые, и их срочно вывезли в госпиталь. Несколько тысяч наших было замучено здесь... Я видел эти тысячи - штабелями сложенные в открытом поле...
Один ужас сменяется другим. Как выдюжить мне этот кошмар? Если от пули не погибнешь, то обязательно сойдешь с ума! Если останусь живым, напишу книгу... Буду рисовать войну такую, какая она есть, - совсем без романтики.
От Гумрака до Сталинграда всего пятнадцать километров. Фашисты совсем не сопротивляются - бегут.
Первое февраля 1943 года. Подходим к окраинам Сталинграда.
Разрушенный город... Сколько ни напрягай воображение, за словами не увидишь того, что предстало нашим глазам. Ни единого целого дома! Нет крыш, нет перекрытий. Голые стены с пустыми глазницами окон, в которые видны горы кирпичных завалов. Из уст в уста летит весть, что фашисты раздвоены на два котла. Но где они?..
Мы готовы к уличным боям: вооружены гранатами и ножами. Вещмешки набиты автоматными дисками. Все лишнее с себя долой! Просачиваемся в глубь города...
Артиллерия наша первый раз осталась не у дел. Посылать снаряды в "котел" уже нельзя - слишком мал его диаметр. Да и нам, минометчикам, приказано стрелять не далее чем через дом, через улицу...
Выстрел! Ага, фашисты себя обнаружили! Значит, все-таки вон в том доме, который лучше назвать грудой развалин, они есть. Живо с Фуатом устанавливаем миномет, и наши "гостинцы" отвесно летят на головы гитлеровцев. Далеко бить боязно: как бы не зацепить своих в соседнем доме. Нет отчетливого переднего края. Появилось у меня ощущение, что мы перемешаны с неприятелем как фигуры на шахматной доске. Каждый выстрел производи с великой осторожностью! Обидно, если кого-то из наших ребят, прошедших такой тяжелый путь до Сталинграда, срежет своим же осколком...
К вечеру выкуриваем немцев из очередного подвала и решаем передохнуть.
Наступало 2 февраля 1943 года.
Просыпаюсь от чьего-то изумленного возгласа. Рассветает. Несколько хлопцев, навалившись друг на друга, смотрят на противоположную сторону улицы. Что там еще такое?! Вскарабкался по спинам, чтоб тоже посмотреть, никто и не протестует - чего, мол, лезешь по живому, больно ведь: так увлечены зрелищем. Смотрю на пустые глазницы окон противоположного дома и тоже не сразу понимаю, что это обозначает. С подоконников косо-криво свисают белые полотнища. На грудах битого кирпича тоже аккуратно разложены обрывки белых тряпок. И тихо ни одного звука.
– Капитуляция.
Не помню, кто из хлопцев сказал это слово. Осторожно, будто боясь спугнуть.
Выйти из укрытия? А если это ловушка?! Еще вечером немцы дрались с ожесточением. Но любопытство одолевает: неужели правда капитуляция?! И что мы должны делать вот сейчас, в эту минуту? Я увидел вдруг, что хлопцы застеснялись, переглядываются с робкой радостной улыбкой: мол, чумазые мы как черти, в пыли, в саже... Принимать капитуляцию - это же не бой. Тут, наверное, нужен кто-то попредставительней... "Да где их искать, представительных, - с испугом подумал я. - Надо скорей принимать, а то немцы решат, что мы струсили, да передумают сдаваться!"
Спрыгнул я через головы хлопцев и пошел на середину улицы. Ноги как деревянные. Иду медленно. Белые тряпки и полотнища на многих домах, про которые мы и думать не думали, что там есть фашисты. Но где они сами?!
Поодаль от себя вижу таких же, как я, "представителей" - тоже нерешительно топчется каждый посреди улицы. Краем глаза друг на друга смущенно поглядываем: мол, вот, обрадовались, выставились как дураки... Кажется, раздайся сейчас выстрел, и в первый момент будет просто неловко друг перед другом...
Я свой автомат демонстративно перекинул через плечо: если смажут, думаю, все равно не успею воспользоваться...
И вдруг они полезли из-под развалин, из всех нор поперли одновременно. Тоже медленно шагают, бросают на снег автоматы и поднимают руки. К моему непредставительному виду они равнодушны. Вот пистолет упал к ногам. Только по этому и можно понять, что вон то завернутое в одеяло чучело - офицер. А пистолетом, сволочь, кинул в меня так, что мало не промахнулся. Злись на здоровье, сдавайся только!
Я вдруг с облегчением понял, что подвоха не будет: немцы народ дисциплинированный. И это самая что ни на есть настоящая капитуляция.
Хлопцы, увидев фашистов в таком виде, приосанились и тоже высыпали на улицу: гитлеровцы рядом с нами просто огородные пугала. Какое только тряпье на них не наверчено! Бросают оружие в кучи и молча становятся по восемь-десять человек в колонны.
* * *
Ну днем мы все же сходили посмотреть на тот самый универмаг, где был штаб Паулюса. Весь город в белых тряпках. Только расслабились - к вечеру известие: отдельные группы гитлеровцев продолжают сопротивляться. И еще неделю мы прочесывали улицы, выкуривая недобитых фанатиков из системы канализации.
Из разрушенного, но непокоренного города медленно потянулись мимо нас колонны пленных гитлеровцев. Больные и ослабленные плетутся в хвосте колонн, закутанные одеялами с головы до ног. Спрашиваю наших конвоиров:
– Куда их?
– В Гумрак, - нехотя отвечают конвоиры.
Вспоминаю чудовищные штабеля из скелетов наших военнопленных в гумракском лагере... Эти, я знаю, останутся живы. Для них война кончилась. Пусть смотрят на те штабеля. Пусть размышляют, что есть фашизм...
Всех нас, кто остался в живых, наградили медалями "За оборону Сталинграда". Но живых осталось мало. Из лично мне знакомых людей остались живыми после Сталинградской битвы:
Козлов Виктор Васильевич, минометчик, проживает в Днепропетровске;
Амбарцумьянц Георгий Леонтьевич, разведчик, из Ташкента;
Амбарцумьянц Антонина Антоновна, санитар-медсестра, Ташкент;
Картошенко Николай Михайлович, командир стрелковой роты, Курган;
Егоров Владимир Георгиевич, комиссар полка 1036, из Полтавы;
Егорова Анна Александровна, секретарь политотдела дивизии, Полтава;
Макаров Николай Васильевич, минометчик, однокашник мой по Ташкентскому пехотному училищу, живет в Москве;
Емельянов Афанасий Иванович, артиллерист, из Новоалтайска;
Луценко Мария Семеновна, медсестра, живет в Новотроицке;
Терехин Николай Андреевич, стрелок, Новотроицк;
Николаев Петр Сергеевич, стрелок, живет в Новотроицке;
Евстигнеев Иван Александрович, минометчик, живет в селе Пестровка Башкирской АССР;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47