Как ни заглянешь в классную — сидит за огромной партой над своими тетрадками. А Лёвина парта чаще пустует. Занимается он больше для собственного удовольствия и чаще всего арифметикой. Всё остальное выполняет быстро, лишь бы отделаться и приняться за свои числа. Давид Львович не переставал удивляться, до чего же быстро мальчик усвоил четыре арифметических действия.
Даже гулять Льва выпроваживали насильно. Но что это за гулянье! Заберётся в сарай на чёрном дворе, найдёт какую-нибудь доску и давай писать на ней цифры. Думает, родители не знают про его убежище, а мать просто виду не подаёт, что ей всё известно.
Этот малыш заставляет уважать себя. Даже мальчишки во дворе относятся к нему сочувственно: предводитель ватаги Ашот дал приказ — Левку с третьего этажа не бить, потому что он не фискал и не зануда.
Любовь Вениаминовна рано заметила необыкновенные способности сына и упорство, граничащее с упрямством. Правда, разумными доводами его почти всегда удавалось переубедить, но не всё же можно доказать, как теорему.
Однажды Лев чуть не заболел от огорчения, когда ему без его согласия поставили термометр.
– Не хочу, чтоб термометр стоял! — сквозь слёзы кричал мальчик.
– Лёвинька, но ведь он уже стоит, — успокаивала его мама.
– Хочу, чтоб и раньше не стоял, — рыдал сын.
Порой её пугала его одержимость: он ничего на свете не хотел знать, кроме чисел.
Некоторое время родители Льва возлагали надежды на музыку. Сонечка делает большие успехи, учитель находит, что у неё талант, может, и у Лёвиньки есть способности? Однако надежды не оправдались. Сын не пожелал заниматься музыкой.
– Нужно учить насильно, — настаивал Давид Львович.
– Его насильно не заставишь.
– Всех заставляют. Лёва, зайди ко мне! Слушай и запоминай: я буду тебя наказывать, если ты станешь прятаться от учителя музыки и не будешь сидеть за роялем по часу в день. Ты понял меня?
Лёва молчал. Он старался не глядеть на отца. Любовь Вениаминовна вышла. Муж, конечно, прав: надо сломить упрямство сына, но невыносимо смотреть на худенькое бледное личико с ненавидящими глазами. Господи, до чего же трудный ребёнок!
За дверью отец повысил голос:
– Будешь ты заниматься музыкой, я тебя спрашиваю?
– Не буду.
– Почему?
– Потому что я её не люблю.
– Освоишь технику игры — и полюбишь. И ещё будешь мне благодарен за то, что я заставил тебя учиться.
– Нет.
Наступила пауза.
– Хорошо. Даю тебе день на размышление. Завтра вернёмся к этому разговору.
Когда Любовь Вениаминовна зашла поцеловать сына перед сном, Лёвинька крепко обнял её.
– Ты будешь послушным мальчиком? — спросила она.
Он кивнул.
– Не будешь расстраивать маму?
– Нет.
– Будешь учиться играть на рояле?
Сын отрицательно покачал головой.
Больше заниматься музыкой Льва не заставляли.
В гимназии Лев Ландау шёл первым по точным наукам, но постоянно не ладил с учителем словесности. Тот возненавидел ученика, едва взглянул на его тетрадь.
– Такого почерка я никогда не видывал! — гремел с кафедры учитель. — Да у меня, батенька мой, глаза на лоб полезут, если я стану разбирать такие почерки. Ясно?
– Ясно.
– Что вам ясно?
– Что писаря из меня не получится.
– Боюсь, что из вас вообще ничего не получится. Извольте менять почерк, я не могу понять эти убогие каракули.
С годами конфликт обострялся. Лев любил читать Гоголя, Пушкина, Некрасова, Лермонтова, а сочинения ненавидел всей душой. Как-то учитель прислал письмо Давиду Львовичу. Пока отец читал письмо, Лев тоскливо слонялся по коридору. Вот получил единицу за сочинение о Евгении Онегине. А за что? Ни одной ошибки. Написал: «Татьяна была довольно скучная особа» — и единица. Неужели нельзя «сметь своё суждение иметь»? Сейчас папа дочитает письмо от учителя, позовёт в кабинет и заведёт один из бесконечных нудных разговоров. Странно, всё, что говорит папа, умно, обоснованно, но до чего скучно! За окном — солнце, ветер, свобода, а тут стой с покорным видом и слушай то, что тебе давно известно.
– Лев! Войди!
– Я здесь, папа.
– Неужели ты не в состоянии получить приличной отметки по такому лёгкому предмету, как словесность?
– Есть предметы, по которым стыдно получать оценку выше тройки.
– Стыдно или не стыдно, меня не интересует. Я требую, чтобы словесность у тебя шла отлично. И пиши поаккуратней, круглыми буквами, с наклоном.
– Это насилие, папа. А всякое насилие мерзко, грубо и недостойно человека.
– Ну, со мной ты этот тон оставь. И что с тобой будет, когда ты вырастешь? Имей в виду, завтра тебя спросят на уроке словесности. Готовься!
– Я готов.
Первый урок — словесность. Лермонтов. Если бы учитель знал, что он почти все стихи Лермонтова наизусть помнит, и даже прозу. Да разве со словесником можно говорить всерьёз!
– Ландау! Скажите, о чём думал Лермонтов, когда писал «Героя нашего времени»?
– На этот вопрос мог бы ответить только один человек.
– Уж не вы ли?
– Ни в коем случае.
– Я так и полагал. Так кто же?
– Михаил Юрьевич Лермонтов.
– Садитесь. Единица! В этом году вы кончаете гимназию, а как легкомысленно относитесь к учению! Как жаль, что у такого почтенного человека, как Давид Львович Ландау, такой неудачный сын!
В 1920 году Лев получил аттестат зрелости. Двенадцати лет в университет не брали. И раньше Лев почти не готовил уроков, а теперь мог окончательно разлениться. Отец весь день на службе, мать в больнице, Соня за уроками, а потом садится за рояль — все работают. Любовь Вениаминовна искала способ заставить сына как следует заниматься и из чисто педагогических соображений допекала мальчика разговорами о том, что ничего путного из него не выйдет, что кто ничего не делает, тот лодырь, паразит — живёт трудами других.
– Одних способностей мало. Если не трудиться, они заглохнут, и человек превратится в полнейшее ничтожество, — без конца повторяла она.
Мать хотела задеть самолюбие сына, но, по-видимому, зашла слишком далеко. Злополучная педагогика чуть не привела к трагедии, потому что на тринадцатом году жизни Лев решил кончить жизнь самоубийством. Он уже обдумывал, каким способом проще это сделать, но, к счастью, родители постановили определить его вместе с сестрой Соней и кузиной Тёмой в Коммерческое училище.
В училище готовились вместе: Соня, Лёва и Тёма. Давид Львович помогал по алгебре, геометрии и тригонометрии. Он был строгим учителем: в задачнике Шапошникова и Вальцова не осталось ни одной задачи, которую бы не прорешали его ученики. Правда, Лёве тут было делать нечего. Занимался самостоятельно. Ведь он уже умел и дифференцировать, и интегрировать. Дифференцировать научился в двенадцать лет, интегрировать — в тринадцать. Мрачные мысли ушли. Занятия математикой доставляли ему такую радость, что он забывал обо всём на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35