темп его жизни был слишком стремителен. Теперь пришлось прожить за городом безвыездно три месяца подряд. Дача академика Ландау стоит в лесу под Звенигородом. Вековые ели подходят к самому порогу. Тишина, покой… Но журналисты и тут отыскали Дау. Иной раз приедет корреспондент, а Дау, хотя и чувствует себя плохо, говорит:
– Пусть зайдёт. В такую даль ехал, как же после этого его не принять?
– Лев Давидович, в Москву прибыл американец, он пишет о вас книгу, на которую у него заключён договор с издательствами в Нью-Йорке и в Париже.
– Ка-а-кая животрепещущая тема! — не без ехидства отвечает Дау.
Дау осаждали иностранные корреспонденты. Их интересовало, на что академик собирается потратить Нобелевскую премию, что из прожитого ему больше всего запомнилось, какой день в своей жизни он считает самым счастливым…
– Ваши основные жизненные принципы?
– Не мешать другим, — без запинки отвечает Дау.
– После выздоровления вы, вероятно, захотите отдохнуть. Как вы намерены провести свой отпуск?
– Я так устал отдыхать, что не потрачу на отдых ни одного дня. Как только выздоровлю, примусь за научные журналы. Надо ознакомиться с журналами, вышедшими за время моей болезни.
– Расскажите, пожалуйста, о вашей творческой лаборатории.
– Такого вообще не существует, — хмыкает Дау.
– Но ведь хочется знать, как работает физик, что его интересует.
– Меня интересуют только те явления, которые пока ещё не объяснены. Исследование их я не могу назвать работой. Это наслаждение, радость. «Творческая же лаборатория» могла бы привлечь внимание разве что «науковедов», если бы таковые появились.
Однажды в воскресенье в доме Ландау появился молодой журналист из «Комсомольской правды» Ярослав Голованов. Вначале он держался робко, почти не поднимал глаз от своего блокнота, а потом разговорился. Дау слушал его, как умел слушать тех, кто ему особенно нравился. Голованов рассказывал, что в Париже он встречался с Луи де Бройлем.
– Это очень известный физик, но сделал он мало, — заметил Лев Давидович.
Как-то к Дау пришёл незнакомый молодой человек, назвавшийся геологом Александром Портновым. Он рассказал, что ему посчастливилось открыть новый минерал, и просил разрешения назвать этот минерал ландауитом.
Дау медлил с ответом; когда он начал говорить, в голосе его чувствовалось сомнение:
– Как хотите, но должен вас предупредить, что я ничего не смыслю в геологии.
Выздоровление шло мучительно медленно.
– Иногда беру зеркало и удивляюсь, что я — это я, а не какая-нибудь ослиная морда с ушами, — говорил Дау Померанчуку.
Всё время Дау проводит с сыном. Он относится к нему чрезвычайно бережно. Он занимается с Гариком английским языком, математикой, физикой. Мальчик очень скромен. Как-то 1 сентября старенькая учительница, водя пальцем по классному журналу, наткнулась на его фамилию: «Ландау… Что-то знакомое. А у тебя тут брат или сестра не учились?» Игорь покраснел и отрицательно покачал головой. Он не стал объяснять, что у него папа академик.
– Гарик, как взять интеграл де-икс, делённый на синус-икс? — спрашивает отец.
Иногда Гарик отвечает сразу, иногда берётся за карандаш, а временами и вовсе не может решить. Отец смотрит на сына, выжидающе улыбаясь: что, трудно?
За время болезни Дау Гарик сильно вытянулся.
– Гарик, какой у тебя рост? — спрашивает Дау.
– 187. На пять сантиметров выше тебя.
– Я мог бы ответить тебе словами Наполеона: «Дурак, не выше, а длиннее», — смеётся Дау.
Гуляя по дорожке, Дау часто беседовал с молодой санитаркой Таней Близнец.
– Я тут предаюсь воспоминаниям, — сказал он однажды. — Проверяю память: рассказываю Танечке о своей жизни.
– А войны никогда не будет? — спрашивает Таня.
– Нет, — убеждённо отвечает Дау. — Физики оказали человечеству огромную услугу: они изобрели оружие столь страшное, что война стала невозможной: от победителя тоже мокрое место останется.
– Какая страшная была война, — вздыхает Таня. — Мне семь лет было, а я помню, как немцы сожгли нашу деревню. Подожгли со всех сторон и стояли, смотрели, как горит. Мать взяла на руки двоих, мы с сестрой Марусей сами оделись, а Алёша остался в люльке. Ему восемь месяцев было. Вышли, я из сеней вернулась. Стенка одна полыхает, Алеша смотрит на огонь и смеётся. До этого в холоде жили, а тут жарко, он и рад. Заметил меня — и давай прыгать, чуть из люльки не выскочил. Взяла я его прямо в простынке и спрятала под шубу. Выскочила на снег, край неба красный. Увидела мать Алешу: «Что ты, — плачет, — сдурела? Ты ж его не дотащишь!». Шли долго. Потом нас партизаны подобрали. Сейчас Алёша в Горьком, учится в институте. Мать ему всегда на меня показывает и говорит: вот она — твоя мама. Из огня тебя вынесла.
Лев Давидович внимательно слушает рассказ Тани. Он любит свою сиделку, а она души в нём не чает. «Таня-квадрат» — называет её Дау: фамилия Тани — Близнец и, кроме того, — они с сестрой Марусей близнецы.
Как-то вечером Таня включила телевизор. На экране появилось холёное лицо. Прищуривая глаза, закидывая голову, безбожно растягивая слова, некий искусствовед гладкими, замусоленными, штампованными фразами вещал об искусстве. Он был тошнотворно самодоволен, его так и распирало от важности.
– Ворюга, — с презрением прошептал Дау.
– Лев Давидович, — поинтересовалась Таня, — а почему вы думаете, что это вор?
– Потому что этот искусствовед за всю свою жизнь не создал ничего полезного. А деньги народные получает, и, вероятно, немалые.
– Сколько на свете жуликов! — ужасается Таня. — А я думала, одни карманники — воры.
– Что вы! Карманники — самые безобидные.
24 июля 1965 года. Телевидение рассказывает о Николае Ивановиче Вавилове, о том, какой это был талант, как его арестовали, как из-за невежественных людей были преданы забвению его труды. Просят телезрителей прислать письма и фотографии Николая Ивановича, если они у кого-нибудь сохранились. Дау слушает с сияющими глазами.
– Замечательная передача, — говорит он.
Однажды, когда Лев Давидович сидел в саду, скрипнула калитка и на дорожке показалась тоненькая фигурка. Дау встрепенулся.
– Коруша, — сказал он жене, — к нам идёт какая-то девушка. Кажется, очень хорошенькая.
Девушка поздоровалась, назвала себя.
– Я студентка факультета журналистики, — сказала она. — Разрешите задать вам несколько вопросов.
– Пожалуйста.
Она заглянула в свой вопросник:
– Здесь о стандарте мышления…
– О чём?
– Ну, что плохо, когда все мыслят одинаково…
– Почему? Если люди мыслят одинаково, но здраво, это неплохо. А если по-разному, но глупо, ничего хорошего в этом нет. Кроме того, надо говорить «мышле?ние», от слова «мысль». Если вы говорите «мы?шление», то это от слова «мышь».
Девушка покраснела, но продолжала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
– Пусть зайдёт. В такую даль ехал, как же после этого его не принять?
– Лев Давидович, в Москву прибыл американец, он пишет о вас книгу, на которую у него заключён договор с издательствами в Нью-Йорке и в Париже.
– Ка-а-кая животрепещущая тема! — не без ехидства отвечает Дау.
Дау осаждали иностранные корреспонденты. Их интересовало, на что академик собирается потратить Нобелевскую премию, что из прожитого ему больше всего запомнилось, какой день в своей жизни он считает самым счастливым…
– Ваши основные жизненные принципы?
– Не мешать другим, — без запинки отвечает Дау.
– После выздоровления вы, вероятно, захотите отдохнуть. Как вы намерены провести свой отпуск?
– Я так устал отдыхать, что не потрачу на отдых ни одного дня. Как только выздоровлю, примусь за научные журналы. Надо ознакомиться с журналами, вышедшими за время моей болезни.
– Расскажите, пожалуйста, о вашей творческой лаборатории.
– Такого вообще не существует, — хмыкает Дау.
– Но ведь хочется знать, как работает физик, что его интересует.
– Меня интересуют только те явления, которые пока ещё не объяснены. Исследование их я не могу назвать работой. Это наслаждение, радость. «Творческая же лаборатория» могла бы привлечь внимание разве что «науковедов», если бы таковые появились.
Однажды в воскресенье в доме Ландау появился молодой журналист из «Комсомольской правды» Ярослав Голованов. Вначале он держался робко, почти не поднимал глаз от своего блокнота, а потом разговорился. Дау слушал его, как умел слушать тех, кто ему особенно нравился. Голованов рассказывал, что в Париже он встречался с Луи де Бройлем.
– Это очень известный физик, но сделал он мало, — заметил Лев Давидович.
Как-то к Дау пришёл незнакомый молодой человек, назвавшийся геологом Александром Портновым. Он рассказал, что ему посчастливилось открыть новый минерал, и просил разрешения назвать этот минерал ландауитом.
Дау медлил с ответом; когда он начал говорить, в голосе его чувствовалось сомнение:
– Как хотите, но должен вас предупредить, что я ничего не смыслю в геологии.
Выздоровление шло мучительно медленно.
– Иногда беру зеркало и удивляюсь, что я — это я, а не какая-нибудь ослиная морда с ушами, — говорил Дау Померанчуку.
Всё время Дау проводит с сыном. Он относится к нему чрезвычайно бережно. Он занимается с Гариком английским языком, математикой, физикой. Мальчик очень скромен. Как-то 1 сентября старенькая учительница, водя пальцем по классному журналу, наткнулась на его фамилию: «Ландау… Что-то знакомое. А у тебя тут брат или сестра не учились?» Игорь покраснел и отрицательно покачал головой. Он не стал объяснять, что у него папа академик.
– Гарик, как взять интеграл де-икс, делённый на синус-икс? — спрашивает отец.
Иногда Гарик отвечает сразу, иногда берётся за карандаш, а временами и вовсе не может решить. Отец смотрит на сына, выжидающе улыбаясь: что, трудно?
За время болезни Дау Гарик сильно вытянулся.
– Гарик, какой у тебя рост? — спрашивает Дау.
– 187. На пять сантиметров выше тебя.
– Я мог бы ответить тебе словами Наполеона: «Дурак, не выше, а длиннее», — смеётся Дау.
Гуляя по дорожке, Дау часто беседовал с молодой санитаркой Таней Близнец.
– Я тут предаюсь воспоминаниям, — сказал он однажды. — Проверяю память: рассказываю Танечке о своей жизни.
– А войны никогда не будет? — спрашивает Таня.
– Нет, — убеждённо отвечает Дау. — Физики оказали человечеству огромную услугу: они изобрели оружие столь страшное, что война стала невозможной: от победителя тоже мокрое место останется.
– Какая страшная была война, — вздыхает Таня. — Мне семь лет было, а я помню, как немцы сожгли нашу деревню. Подожгли со всех сторон и стояли, смотрели, как горит. Мать взяла на руки двоих, мы с сестрой Марусей сами оделись, а Алёша остался в люльке. Ему восемь месяцев было. Вышли, я из сеней вернулась. Стенка одна полыхает, Алеша смотрит на огонь и смеётся. До этого в холоде жили, а тут жарко, он и рад. Заметил меня — и давай прыгать, чуть из люльки не выскочил. Взяла я его прямо в простынке и спрятала под шубу. Выскочила на снег, край неба красный. Увидела мать Алешу: «Что ты, — плачет, — сдурела? Ты ж его не дотащишь!». Шли долго. Потом нас партизаны подобрали. Сейчас Алёша в Горьком, учится в институте. Мать ему всегда на меня показывает и говорит: вот она — твоя мама. Из огня тебя вынесла.
Лев Давидович внимательно слушает рассказ Тани. Он любит свою сиделку, а она души в нём не чает. «Таня-квадрат» — называет её Дау: фамилия Тани — Близнец и, кроме того, — они с сестрой Марусей близнецы.
Как-то вечером Таня включила телевизор. На экране появилось холёное лицо. Прищуривая глаза, закидывая голову, безбожно растягивая слова, некий искусствовед гладкими, замусоленными, штампованными фразами вещал об искусстве. Он был тошнотворно самодоволен, его так и распирало от важности.
– Ворюга, — с презрением прошептал Дау.
– Лев Давидович, — поинтересовалась Таня, — а почему вы думаете, что это вор?
– Потому что этот искусствовед за всю свою жизнь не создал ничего полезного. А деньги народные получает, и, вероятно, немалые.
– Сколько на свете жуликов! — ужасается Таня. — А я думала, одни карманники — воры.
– Что вы! Карманники — самые безобидные.
24 июля 1965 года. Телевидение рассказывает о Николае Ивановиче Вавилове, о том, какой это был талант, как его арестовали, как из-за невежественных людей были преданы забвению его труды. Просят телезрителей прислать письма и фотографии Николая Ивановича, если они у кого-нибудь сохранились. Дау слушает с сияющими глазами.
– Замечательная передача, — говорит он.
Однажды, когда Лев Давидович сидел в саду, скрипнула калитка и на дорожке показалась тоненькая фигурка. Дау встрепенулся.
– Коруша, — сказал он жене, — к нам идёт какая-то девушка. Кажется, очень хорошенькая.
Девушка поздоровалась, назвала себя.
– Я студентка факультета журналистики, — сказала она. — Разрешите задать вам несколько вопросов.
– Пожалуйста.
Она заглянула в свой вопросник:
– Здесь о стандарте мышления…
– О чём?
– Ну, что плохо, когда все мыслят одинаково…
– Почему? Если люди мыслят одинаково, но здраво, это неплохо. А если по-разному, но глупо, ничего хорошего в этом нет. Кроме того, надо говорить «мышле?ние», от слова «мысль». Если вы говорите «мы?шление», то это от слова «мышь».
Девушка покраснела, но продолжала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35