Но такому варианту что-то недостает: какого-то
хлопка, что ли, вспышки в пустоте. Чего-то, сделанного из иной
материи.
Троппау (Опава) находится на границе Силезии и Моравии,
добираться туда следовало, верно, через Краков и Сандомир.
В Кракове в свое время Ч. вступал в масоны. Повторное посещение
тех же мест плохо сказывается на субъекте, посетившем их впервые
во второй раз. Tschaad, надо полагать, думает о масонстве и,
находя себя заметно продвинувшимся в сравнении с прежним,
считает его неудовлетворительным для своей личности и,
следовательно, вносит коррективы в свое ощущение ее масштаба.
Если разумно исходить из того, что все вещи на свете происходят
как вспышка и хлопок, то сам этот момент особенно драматургичен
в месте, где слабы непрерывность и связность отдельных
поступков. Легко предположить, что выйдя из своей щегольской
кибитки размяться, г-н Чаадаев оказался застигнутым врасплох
неважно чем: сообщением, пришедшим со скоростью побежавшей по
стеклу трещины. И - что-то хрустнуло в затылке.
Над ним прошло что-то вроде чужой силы, и он понял, что едет к
абсолютному духу, победившему Европу, а также что его,
Tschaad'a, карьера зависит не от выслуги, но от иного. А как
иначе - Гегель, увидев Наполеона на белом коне, сказал, что в
город на белом коне въехал Абсолютный дух, но Александр же
победил Наполеона, значит - его Абсолютный дух оказался круче.
Это, похоже, история ап.Павла наоборот, - воспринявшего
неведомый зов и ставшего Савлом по дороге из Дамаска. Петр
возвращается в Симона, упав после странного озарения в мир
своевольных умопостроений.
Это рассказ о Петре Чаадаеве, небольшой родинке на коже
российской истории - ежели, конечно, у этой истории есть тело, -
тогда о некоторых ее повадках можно судить и по движениям этой
родинки, пусть даже и приблизительно.
Но, собственно, и не об истории. Все это просто о том, как на
свете с людьми бывает.
Отягчающие обстоятельства
Считается, что в период, предшествовавший поездке, Чаадаев
интен-сивно общался с Пушкиным. Tschaad жил в Демутовом трактире
Петербурга (набережная Мойки, 40; одна из шикарных гостиниц того
времени) и там, регулярно встречаясь с пиитом, способствовал его
общему развитию. По воспоминаниям г-на Анненкова, "Чаадаев уже
то-гда читал в подлиннике Локка и мог указать Пушкину,
воспитанному на сенсуалистах и Руссо, как извратили первые
философскую систему английского мыслителя своим упрощением ее и
как мало научного опыта лежит у второго в его теориях
происхождения обществ и государств". Младшему - 19 лет, старшему
- 25. Оба обсуждают Локка в подлиннике, веселенькое занятие.
Вдохновленный беседами, Пушкин напишет несколько стихотворений о
Чаадаеве, строками одного из которых, "Он в Риме был бы Брут, в
Афинах Периклес, а здесь он - офицер гусарской", Tschaad украсил
свой быт: "В наемной квартире своей принимал он посетителей,
сидя на возвышенном месте под двумя лавровыми деревьями в
кадках; справа находился портрет Наполеона, слева - Байрона, а
напротив - его собственный, в виде скованного гения." (Вигель,
но вряд ли врет), - там и были пушкинские строчки.
Согласно некоторым гипотезам, в те годы Чаадаев вдохновлялся
героическими планами, среди которых, как полагают, был и план
убийства государя. Верится в это, честно говоря, слабо, но
пушкинские стихи соответствующего толка окружают 1821 год со
всех сторон: по-сле Троппау - "Кинжал", до - "к Чаадаеву", в
котором "на обломках самовластья напишут" их имена. Из этого, в
частности, Оксман выводил план смертоубийства Александра: в те
годы оснований быть зафиксированными на обломках самовластья у
обоих было мало, так что оставалась единственная возможность -
оказаться на скрижалях в качестве двуглавого Брута.
Император
Следствия подобных идей всегда схожи: человек растет в своих
глазах, собственные качества видятся ему более выпуклыми - и
даже не из гордыни; он воспринимает их в качестве уникального
инструмента, ему дарованного. В результате же слишком
пристального сведения всего, что происходит на свете, к себе,
для себя, он становится стеклянным шаром. Прозрачным - для него,
для остальных - мутным.
Любопытно, что это произошло ровно накануне встречи с решительно
прозрачным шаром, каковым - отчасти против своей воли - был
Император. Но тому некуда было деться - служебное положение: он
же был главой единственной в тот момент мировой сверхдержавы.
В Троппау император "обсуждал меры борьбы против поднимающихся
революционных движений в различных странах Европы" - как о том
сообщает "Всемирная история" издания 1959 года, том 6-й.
Конгрессы следовали один за другим: Аахен - 1818, Троппау -
1820, Лайбах - 1821, Верона - 1822. Европейские венценосцы и
бюрократы уже настолько сплелись в коллективный орган управления
Европой, что расстаться не могли и не хотели.
Но вот с революционерами было густо: в январе 1820-го близ
Кадиса восстал полк Рафаэля Риего, освободивший мятежного
генерала Антония Кирогу. В июле 1820-го были собраны Кортесы,
объявившие такие перемены, что Священный союз, уже из Вероны,
потребовал вернуть все на место, после чего французы отправились
громить Мадрид (в 1823 году), а г-н Гоголь написал историю про
Поприщина, обеспокоенного тем, что в Испании нет короля.
Да и карбонарии: в июле того же 1820-го года они, под
начальством генерала Пепе, взяли власть в Неаполитанском
королевстве... Так что история с семеновцами попадала в масть. А
в те годы Чаадаев еще не был лыс и вполне даже смахивал
буйностью шевелюры и несколько широкоскулым строением лица на
карбонария.
Из свидания толка не вышло, Tschaad не разделял тревог государя
за состояние вооруженных сил державы и, верно, разочаровался в
нем, увидя. Плешивый щеголь, враг труда его не заинтересовал,
тем более, что теперь Tschaad уже знал, что испанский король
нашелся и это - он. Тут же речь шла о какой-то другой истории,
не о той, которую он предполагал для себя в пути.
Разговор с императором, впрочем, длился более часа. "О чем мог
так длинно говорить гвардейский ротмистр со всероссийским
императором?" - недоумевал Жихарев, добавляя, что "серьезная
сущность и самая занимательная, любопытная часть разговора,
который Чаадаев имел с государем, навсегда останутся
неизвестными, и это неоспоримо доказывает, что в нем было что-то
такое, чего пересказывать Чаадаев вовсе не имел охоты". Встреча
закончилась словами императора "Adieu monsier le liberal" и его
же напутствием "мы скоро будем служить вместе". Судьба
семеновцев не переменилась.
Tschaad же после поездки подает в отставку, хотя его
флигель-адъю- тантство и решено. Александр как бы удивлен и даже
поручает передать, что коли Чаадаеву нужны деньги, то "он сам
лично готов ими снабдить".
1 2 3 4 5 6 7 8
хлопка, что ли, вспышки в пустоте. Чего-то, сделанного из иной
материи.
Троппау (Опава) находится на границе Силезии и Моравии,
добираться туда следовало, верно, через Краков и Сандомир.
В Кракове в свое время Ч. вступал в масоны. Повторное посещение
тех же мест плохо сказывается на субъекте, посетившем их впервые
во второй раз. Tschaad, надо полагать, думает о масонстве и,
находя себя заметно продвинувшимся в сравнении с прежним,
считает его неудовлетворительным для своей личности и,
следовательно, вносит коррективы в свое ощущение ее масштаба.
Если разумно исходить из того, что все вещи на свете происходят
как вспышка и хлопок, то сам этот момент особенно драматургичен
в месте, где слабы непрерывность и связность отдельных
поступков. Легко предположить, что выйдя из своей щегольской
кибитки размяться, г-н Чаадаев оказался застигнутым врасплох
неважно чем: сообщением, пришедшим со скоростью побежавшей по
стеклу трещины. И - что-то хрустнуло в затылке.
Над ним прошло что-то вроде чужой силы, и он понял, что едет к
абсолютному духу, победившему Европу, а также что его,
Tschaad'a, карьера зависит не от выслуги, но от иного. А как
иначе - Гегель, увидев Наполеона на белом коне, сказал, что в
город на белом коне въехал Абсолютный дух, но Александр же
победил Наполеона, значит - его Абсолютный дух оказался круче.
Это, похоже, история ап.Павла наоборот, - воспринявшего
неведомый зов и ставшего Савлом по дороге из Дамаска. Петр
возвращается в Симона, упав после странного озарения в мир
своевольных умопостроений.
Это рассказ о Петре Чаадаеве, небольшой родинке на коже
российской истории - ежели, конечно, у этой истории есть тело, -
тогда о некоторых ее повадках можно судить и по движениям этой
родинки, пусть даже и приблизительно.
Но, собственно, и не об истории. Все это просто о том, как на
свете с людьми бывает.
Отягчающие обстоятельства
Считается, что в период, предшествовавший поездке, Чаадаев
интен-сивно общался с Пушкиным. Tschaad жил в Демутовом трактире
Петербурга (набережная Мойки, 40; одна из шикарных гостиниц того
времени) и там, регулярно встречаясь с пиитом, способствовал его
общему развитию. По воспоминаниям г-на Анненкова, "Чаадаев уже
то-гда читал в подлиннике Локка и мог указать Пушкину,
воспитанному на сенсуалистах и Руссо, как извратили первые
философскую систему английского мыслителя своим упрощением ее и
как мало научного опыта лежит у второго в его теориях
происхождения обществ и государств". Младшему - 19 лет, старшему
- 25. Оба обсуждают Локка в подлиннике, веселенькое занятие.
Вдохновленный беседами, Пушкин напишет несколько стихотворений о
Чаадаеве, строками одного из которых, "Он в Риме был бы Брут, в
Афинах Периклес, а здесь он - офицер гусарской", Tschaad украсил
свой быт: "В наемной квартире своей принимал он посетителей,
сидя на возвышенном месте под двумя лавровыми деревьями в
кадках; справа находился портрет Наполеона, слева - Байрона, а
напротив - его собственный, в виде скованного гения." (Вигель,
но вряд ли врет), - там и были пушкинские строчки.
Согласно некоторым гипотезам, в те годы Чаадаев вдохновлялся
героическими планами, среди которых, как полагают, был и план
убийства государя. Верится в это, честно говоря, слабо, но
пушкинские стихи соответствующего толка окружают 1821 год со
всех сторон: по-сле Троппау - "Кинжал", до - "к Чаадаеву", в
котором "на обломках самовластья напишут" их имена. Из этого, в
частности, Оксман выводил план смертоубийства Александра: в те
годы оснований быть зафиксированными на обломках самовластья у
обоих было мало, так что оставалась единственная возможность -
оказаться на скрижалях в качестве двуглавого Брута.
Император
Следствия подобных идей всегда схожи: человек растет в своих
глазах, собственные качества видятся ему более выпуклыми - и
даже не из гордыни; он воспринимает их в качестве уникального
инструмента, ему дарованного. В результате же слишком
пристального сведения всего, что происходит на свете, к себе,
для себя, он становится стеклянным шаром. Прозрачным - для него,
для остальных - мутным.
Любопытно, что это произошло ровно накануне встречи с решительно
прозрачным шаром, каковым - отчасти против своей воли - был
Император. Но тому некуда было деться - служебное положение: он
же был главой единственной в тот момент мировой сверхдержавы.
В Троппау император "обсуждал меры борьбы против поднимающихся
революционных движений в различных странах Европы" - как о том
сообщает "Всемирная история" издания 1959 года, том 6-й.
Конгрессы следовали один за другим: Аахен - 1818, Троппау -
1820, Лайбах - 1821, Верона - 1822. Европейские венценосцы и
бюрократы уже настолько сплелись в коллективный орган управления
Европой, что расстаться не могли и не хотели.
Но вот с революционерами было густо: в январе 1820-го близ
Кадиса восстал полк Рафаэля Риего, освободивший мятежного
генерала Антония Кирогу. В июле 1820-го были собраны Кортесы,
объявившие такие перемены, что Священный союз, уже из Вероны,
потребовал вернуть все на место, после чего французы отправились
громить Мадрид (в 1823 году), а г-н Гоголь написал историю про
Поприщина, обеспокоенного тем, что в Испании нет короля.
Да и карбонарии: в июле того же 1820-го года они, под
начальством генерала Пепе, взяли власть в Неаполитанском
королевстве... Так что история с семеновцами попадала в масть. А
в те годы Чаадаев еще не был лыс и вполне даже смахивал
буйностью шевелюры и несколько широкоскулым строением лица на
карбонария.
Из свидания толка не вышло, Tschaad не разделял тревог государя
за состояние вооруженных сил державы и, верно, разочаровался в
нем, увидя. Плешивый щеголь, враг труда его не заинтересовал,
тем более, что теперь Tschaad уже знал, что испанский король
нашелся и это - он. Тут же речь шла о какой-то другой истории,
не о той, которую он предполагал для себя в пути.
Разговор с императором, впрочем, длился более часа. "О чем мог
так длинно говорить гвардейский ротмистр со всероссийским
императором?" - недоумевал Жихарев, добавляя, что "серьезная
сущность и самая занимательная, любопытная часть разговора,
который Чаадаев имел с государем, навсегда останутся
неизвестными, и это неоспоримо доказывает, что в нем было что-то
такое, чего пересказывать Чаадаев вовсе не имел охоты". Встреча
закончилась словами императора "Adieu monsier le liberal" и его
же напутствием "мы скоро будем служить вместе". Судьба
семеновцев не переменилась.
Tschaad же после поездки подает в отставку, хотя его
флигель-адъю- тантство и решено. Александр как бы удивлен и даже
поручает передать, что коли Чаадаеву нужны деньги, то "он сам
лично готов ими снабдить".
1 2 3 4 5 6 7 8