Похоже, что царь во всей этой истории
был весьма ироничен.
Причину отставки Tschaad объяснит тем, что считает забавным
выказать свое презрение людям, которые всех презирают.
Единственная проявленная тут эмоция Tschaad'a состояла в том,
что, удовлетворив его прошение об отставке, государь противу
обыкновения не присвоил ему следующего чина. По Жихареву, его
дядя до конца жизни имел слабость горевать об этом, потому как
"полковник - un grande fort sonore" - "очень уж звонкий чин-то".
Вояж
К лету 1823 года, не находя применения себе как внечеловеческому
и, соответственно, непристроенному к делу явлению, Tschaad впал
в некоторую прострацию, оформившуюся в признаваемую обществом
хандру, и отправился на три года в Европу. М.И.Муравьев-Апостол:
"Я проводил его до судна, которое должно было увезти его в
Лондон. Байрон наделал много зла, введя в моду искусственную
разочарованность, которой не обманешь того, кто умеет мыслить".
Перед отъездом Ч. отпишет Чаадаеву-второму, брату, также
испытывавшему приступы ипохондрии и физические недомогания:
"Болезнь моя совершенно одна с твоею - только что нет таких
сильных пальпитаций, как у тебя, потому что я не отравливаю себя
водкой, как ты". Пальпитации - это сердцебиения.
Ведет он себя в путешествии вполне по-сверхчеловечески.
В Берне, при русской дипломатической миссии, Tsсhaad обнаружил
своего дальнего родственника, князя Ф.А.Щербатова. И прижился. В
то время, много позже вспоминал чиновник посольства
Д.Н.Свербеев, Tschaad "не имел за собою никакого литературного
авторитета, но Бог знает почему и тогда уже, после семеновской
катастрофы, налагал своим присутствием каждому какое-то к себе
уважение. Все перед ним как будто преклонялись и как бы
сговаривались извинять в нем странности его обращения. Люди
попроще ему удивлялись и старались даже подражать его неуловимым
особенностям. Мне долго было непонятно, чем он мог надувать всех
без исключения, и я решил, что влияние его на окружающих
происходило от красивой его фигуры, поневоле внушавшей
уважение".
Свербеев знакомил нового русского путешественника с
иностранцами, которых сразу же раздражили странности Чаадаева,
среди которых имели место заданность позы, загадочность
молчания, а также - отказ от угощений. Впрочем, за десертом
Tschaad требовал себе бутылку лучшего шампанского, выпивал из
нее одну или две рюмки и торжественно удалялся - "Мы, конечно,
совестились пользоваться начатой бутылкой".
Причудой казалась и манера Чаадаева таскать с собой повсюду
камердинера Ивана Яковлевича. Слуга был двойником своего барина,
"...одевался еще изысканнее, хотя всегда изящно, как и сам Петр
Яковлевич, все им надеваемое стоило дороже. Петр Яковлев,
показывая свои часы, купленные в Женеве, приказывал Ивану
Яковлевичу принести свои, и действительно выходило, что часы
Ивана были вдвое лучше часов Петра..." Тайна Ивана Яковлевича
останется нераскрытой.
Соотечественников Tschaad запугивал речами, в особенности
-начальника миссии Крюднера: "Обзывал Аракчеева злодеем, высших
властей, военных и гражданских - взяточниками, дворян - подлыми
холопами, духовных - невеждами, все остальное - коснеющим и
пресмыкающимся в рабстве. Однажды, возмущенный такими
преувеличениями, я (Свербеев) напомнил ему славу нашей
Отечественной войны и победы над Наполеоном и просил пощады
русскому дворянству и нашему войску во имя его собственного в
этих подвигах участия. "Что вы мне рассказываете! Все это
зависело от случая, а наши герои тогда, как и гораздо прежде,
прославлялись и награждались по прихоти, по протекции." Говоря
это, Чаадаев вышел из себя и раздражился донельзя. Таким иногда
высказывался он до самой смерти, и изредка случалось и ему
выходить из пределов приличия; так было и в этот вечер. "Вот,
господа, прославляющие свою храбрость и свой патриотизм, я
приведу вам в пример... - На этих словах он призадумался. - Ну
да, пример моего отца. В шведскую войну, при Екатерине, оба они
с Чертковым были гвардейскими штабс-офицерами и за то, что во
время какого-то боя спрятались за скалой, получили Георгиевские
кресты. Им какой-то фаворит покровительствовал, да и удобно было
почему-то, чтобы гвардейские полковники воротились в Петербург с
явными знаками отличия за храбрость".
Вообще же, в своих евро-скитаниях Tschaad повторил типичный
маршрут русских путешественников той поры, более всего
соответствуя карамзинским письмам с поправкой на возраст героя.
Впрочем, в России история имеет обратную силу: следствия тут
всегда могут изменить причину.
Деньги
Проблемы с деньгами возникли у г-на Ч. еще в гвардии.
"Ты хочешь, чтобы я обстоятельно тебе сказал, зачем мне нужны
деньги? Я слишком учтив, чтобы с тобой спорить и потому
соглашаюсь, что ты туп, но есть мера и на тупость. Неужели ты не
знал, что 15000 мне мало? Неужели ты не видал, что я издерживал
всегда более? Неужели ты не знал, что это происходит от того,
что я живу в трактире? Неужели ты не знал, что живу я в трактире
для того, что не в состоянии нарядиться на квартире? Итак, вот
для чего мне нужны деньги. Если меня сделают шутом, то мне нужно
будет кроме тех 2000, которые я должен князю, по крайней мере 8,
чтобы монтироваться и поставить себя в состояние жить на
квартире", - пишет Tschaad брату, который тогда уже вышел в
отставку, а наследство между ними еще не было поделено.
Под словом "шут" подразумевается флигель-адъютантство Чаадаева,
что позволяет понять причины его отставки, равно как и тон
беседы Tschaad'a с императором в Троппау: конечно, он
предполагал для себя большее.
Вообще же, легко видеть, что г-н Ч. по характеру относился к
тому милому разряду людей, которым отчего-то постоянно должны
все окружающие. Что, разумеется, всецело способствовало развитию
его философических воззрений.
Карантин на таможне
В 1826 году Чаадаев въехал во внешние пределы Отечества, а
именно - в Варшаву. Отметим, что въезжает Tschaad в страну с
другим императором, с другими людьми - после декабристов. И
единственная память, оставшаяся от него в высшем свете, нынче
состоит в том, что "его императорское величество (имеется в виду
Александр) изволил отзываться о сем офицере весьма с невыгодной
стороны" - как отписал Николаю I его брат Константин Павлович,
инспектор всей кавалерии Е.И.В., намекая на то, что Tschaad'у не
помешает карантин на исконно российской границе.
Tschaad же в это время по обыкновенной слабости своего организма
хворал в Варшаве. Прохворав же, будто нарочно, время,
достаточное для циркуляции депеш между Варшавой и Питером, он
отправился далее и, уже ощущая ноздрями аромат давно не виденной
родины, оказался на таможне в Брест-Литовске.
1 2 3 4 5 6 7 8
был весьма ироничен.
Причину отставки Tschaad объяснит тем, что считает забавным
выказать свое презрение людям, которые всех презирают.
Единственная проявленная тут эмоция Tschaad'a состояла в том,
что, удовлетворив его прошение об отставке, государь противу
обыкновения не присвоил ему следующего чина. По Жихареву, его
дядя до конца жизни имел слабость горевать об этом, потому как
"полковник - un grande fort sonore" - "очень уж звонкий чин-то".
Вояж
К лету 1823 года, не находя применения себе как внечеловеческому
и, соответственно, непристроенному к делу явлению, Tschaad впал
в некоторую прострацию, оформившуюся в признаваемую обществом
хандру, и отправился на три года в Европу. М.И.Муравьев-Апостол:
"Я проводил его до судна, которое должно было увезти его в
Лондон. Байрон наделал много зла, введя в моду искусственную
разочарованность, которой не обманешь того, кто умеет мыслить".
Перед отъездом Ч. отпишет Чаадаеву-второму, брату, также
испытывавшему приступы ипохондрии и физические недомогания:
"Болезнь моя совершенно одна с твоею - только что нет таких
сильных пальпитаций, как у тебя, потому что я не отравливаю себя
водкой, как ты". Пальпитации - это сердцебиения.
Ведет он себя в путешествии вполне по-сверхчеловечески.
В Берне, при русской дипломатической миссии, Tsсhaad обнаружил
своего дальнего родственника, князя Ф.А.Щербатова. И прижился. В
то время, много позже вспоминал чиновник посольства
Д.Н.Свербеев, Tschaad "не имел за собою никакого литературного
авторитета, но Бог знает почему и тогда уже, после семеновской
катастрофы, налагал своим присутствием каждому какое-то к себе
уважение. Все перед ним как будто преклонялись и как бы
сговаривались извинять в нем странности его обращения. Люди
попроще ему удивлялись и старались даже подражать его неуловимым
особенностям. Мне долго было непонятно, чем он мог надувать всех
без исключения, и я решил, что влияние его на окружающих
происходило от красивой его фигуры, поневоле внушавшей
уважение".
Свербеев знакомил нового русского путешественника с
иностранцами, которых сразу же раздражили странности Чаадаева,
среди которых имели место заданность позы, загадочность
молчания, а также - отказ от угощений. Впрочем, за десертом
Tschaad требовал себе бутылку лучшего шампанского, выпивал из
нее одну или две рюмки и торжественно удалялся - "Мы, конечно,
совестились пользоваться начатой бутылкой".
Причудой казалась и манера Чаадаева таскать с собой повсюду
камердинера Ивана Яковлевича. Слуга был двойником своего барина,
"...одевался еще изысканнее, хотя всегда изящно, как и сам Петр
Яковлевич, все им надеваемое стоило дороже. Петр Яковлев,
показывая свои часы, купленные в Женеве, приказывал Ивану
Яковлевичу принести свои, и действительно выходило, что часы
Ивана были вдвое лучше часов Петра..." Тайна Ивана Яковлевича
останется нераскрытой.
Соотечественников Tschaad запугивал речами, в особенности
-начальника миссии Крюднера: "Обзывал Аракчеева злодеем, высших
властей, военных и гражданских - взяточниками, дворян - подлыми
холопами, духовных - невеждами, все остальное - коснеющим и
пресмыкающимся в рабстве. Однажды, возмущенный такими
преувеличениями, я (Свербеев) напомнил ему славу нашей
Отечественной войны и победы над Наполеоном и просил пощады
русскому дворянству и нашему войску во имя его собственного в
этих подвигах участия. "Что вы мне рассказываете! Все это
зависело от случая, а наши герои тогда, как и гораздо прежде,
прославлялись и награждались по прихоти, по протекции." Говоря
это, Чаадаев вышел из себя и раздражился донельзя. Таким иногда
высказывался он до самой смерти, и изредка случалось и ему
выходить из пределов приличия; так было и в этот вечер. "Вот,
господа, прославляющие свою храбрость и свой патриотизм, я
приведу вам в пример... - На этих словах он призадумался. - Ну
да, пример моего отца. В шведскую войну, при Екатерине, оба они
с Чертковым были гвардейскими штабс-офицерами и за то, что во
время какого-то боя спрятались за скалой, получили Георгиевские
кресты. Им какой-то фаворит покровительствовал, да и удобно было
почему-то, чтобы гвардейские полковники воротились в Петербург с
явными знаками отличия за храбрость".
Вообще же, в своих евро-скитаниях Tschaad повторил типичный
маршрут русских путешественников той поры, более всего
соответствуя карамзинским письмам с поправкой на возраст героя.
Впрочем, в России история имеет обратную силу: следствия тут
всегда могут изменить причину.
Деньги
Проблемы с деньгами возникли у г-на Ч. еще в гвардии.
"Ты хочешь, чтобы я обстоятельно тебе сказал, зачем мне нужны
деньги? Я слишком учтив, чтобы с тобой спорить и потому
соглашаюсь, что ты туп, но есть мера и на тупость. Неужели ты не
знал, что 15000 мне мало? Неужели ты не видал, что я издерживал
всегда более? Неужели ты не знал, что это происходит от того,
что я живу в трактире? Неужели ты не знал, что живу я в трактире
для того, что не в состоянии нарядиться на квартире? Итак, вот
для чего мне нужны деньги. Если меня сделают шутом, то мне нужно
будет кроме тех 2000, которые я должен князю, по крайней мере 8,
чтобы монтироваться и поставить себя в состояние жить на
квартире", - пишет Tschaad брату, который тогда уже вышел в
отставку, а наследство между ними еще не было поделено.
Под словом "шут" подразумевается флигель-адъютантство Чаадаева,
что позволяет понять причины его отставки, равно как и тон
беседы Tschaad'a с императором в Троппау: конечно, он
предполагал для себя большее.
Вообще же, легко видеть, что г-н Ч. по характеру относился к
тому милому разряду людей, которым отчего-то постоянно должны
все окружающие. Что, разумеется, всецело способствовало развитию
его философических воззрений.
Карантин на таможне
В 1826 году Чаадаев въехал во внешние пределы Отечества, а
именно - в Варшаву. Отметим, что въезжает Tschaad в страну с
другим императором, с другими людьми - после декабристов. И
единственная память, оставшаяся от него в высшем свете, нынче
состоит в том, что "его императорское величество (имеется в виду
Александр) изволил отзываться о сем офицере весьма с невыгодной
стороны" - как отписал Николаю I его брат Константин Павлович,
инспектор всей кавалерии Е.И.В., намекая на то, что Tschaad'у не
помешает карантин на исконно российской границе.
Tschaad же в это время по обыкновенной слабости своего организма
хворал в Варшаве. Прохворав же, будто нарочно, время,
достаточное для циркуляции депеш между Варшавой и Питером, он
отправился далее и, уже ощущая ноздрями аромат давно не виденной
родины, оказался на таможне в Брест-Литовске.
1 2 3 4 5 6 7 8