Flos,
floris. Интерфлорентка. Пожалуйста - это девушка, у которой
ребенок от интерферента, отнявшего у нее венок.
- Венок-то откуда взялся?
- Flos, floris - цветок. Лишение девичества - дефлорация.
Наверное, будут говорить "ревиденец" - ревизионно зачатый
младенец. Уверяю вас, мы уже собрали интереснейший материал.
Взять хотя бы проституанту - от конституанты, - да тут
открывается целый мир будущей нравственности!
- Вы, я вижу, энтузиаст этой новой науки. А может,
попробуем еще одно слово? Мусор.
- Почему бы и нет? Ничего, что вы такой скептик.
Пожалуйста. Итак... мусор. Гм-м... Намусорить. Астрономически
много мусора - космусор. Мусороздание. Мусороздание! Весьма
любопытно. Вы превосходно выбираете слова, господин Тихий!
Подумать только, мусороздание!
- А что тут такого? Это же ничего не значит.
- Во-первых, теперь говорят: не фармачит. "Не значит" -
анахронизм. Вы, я заметил, избегаете новых слов. Нехорошо! Мы еще
потолкуем об этом. А во-вторых: мусороздание пока ничего не
значит, но можно догадываться о его будущем смысле! Речь, знаете
ли, идет ни больше ни меньше, как о новой космологической теории.
Да, да! О том, что звезды - искусственного происхождения!
- А это откуда следует?
- Из слова "мусороздание". Оно означает, точнее, заставляет
предположить такую картину: за миллиарды лет мироздание
заполнилось мусором - отходами жизнедеятельности цивилизаций.
Девать его было некуда, а он мешал астрономическим наблюдениям и
космическим путешествиям; так что пришлось развести костры,
большие и очень жаркие, чтобы весь этот мусор сжигать, понимаете?
Они обладают, конечно, изрядной массой и поэтому сами притягивают
космусор; постепенно пустота очищается, и вот мы имеем звезды, те
самые космические костры, и темные туманности - еще не убранный
хлам.
- Вы это что, серьезно? Серьезно допускаете такую
возможность? Вселенная как всесожжение мусора?
- Дело не в том. Тихий, допускаю я или нет. Просто,
благодаря лингвистической футурологии, мы создали новый вариант
космогонии для будущих поколений! Неизвестно, примет ли его
кто-нибудь всерьез; несомненно одно: такую гипотезу можно
словесно выразить! Обратите внимание: если бы в двадцатом веке
существовала языковая экстраполяция, можно было бы предсказать
бумбы - вы их, я думаю, помните! - образовав это слово от бомб.
Возможности языка, господин Тихий, колоссальны, хотя и
небезграничны. Например, "утопиться": представив, что это слово
восходит к "утопии", вы поймете, почему так много
футурологов-пессимистов!
Наконец речь зашла о том, что гораздо больше меня занимало.
Я рассказал ему о своих опасениях и своем отвращении к новой
цивилизации. Он возмутился, но слушал внимательно и - добрая
душа! - посочувствовал мне. Он даже потянулся к жилетному
карманчику за сострадалолом, но остановился, вспомнив о моей
неприязни к психимикатам. Однако, когда я договорил, лицо его
приняло строгое выражение.
- Плохи ваши дела. Тихий. Ваши жалобы не затрагивают сути
вещей. Она вам попросту неизвестна. Вы даже не догадываетесь о
самом главном. По сравнению с этим "Прокрустикс" и вся остальная
псивилизация - мелочь!
Я не верил своим ушам.
- Но... но... - заикался я. - Что вы такое говорите,
профессор? Что может быть еще хуже?
Он наклонился ко мне через столик:
- Тихий, я открою вам профессиональную тайну. О том, на что
вы сейчас жаловались, знает каждый ребенок. Развитие и не могло
пойти по другому пути с тех пор, как на смену наркотикам и
прагаллюциногенам пришли так называемые психолокализаторы с
высокой избирательностью воздействия. Но настоящий переворот
совершился лишь четверть века назад, когда удалось синтезировать
масконы, или пуантогены, - то есть точечные галлюциногены.
Наркотики не изолируют от мира, а только изменяют его восприятие.
Галлюциногены заслоняют собою весь мир, в этом вы убедились сами.
Масконы же мир подделывают!
- Масконы... масконы... - повторил я за ним. - Знакомое
слово. А-а, концентрации массы под лунной корой, глубинные
скопления минералов? Но что у них общего?..
- Ничего. Теперь это слово значит - то есть фармачит -
нечто совершенно иное. Оно образовано от "маски". Введя в мозг
масконы определенного рода, можно заслонить любой реальный объект
иллюзорным - так искусно, что замаскированное лицо не узнает,
какие из окружающих предметов реальны, а какие - всего лишь
фантом. Если бы вы хоть на миг увидели мир, в котором живете на
самом деле - а не этот, припудренный и нарумяненный масконами,
- вы бы слетели со стула!
- Погодите. Какой еще мир? И где он? Где его можно увидеть?
- Где угодно - хоть здесь! - выдохнул он мне в самое ухо,
озираясь по сторонам. Он придвинулся ближе и, протягивая мне под
столом стеклянный флакончик с притертой пробкой, доверительно
прошептал: - Это очухан, из группы отрезвинов, сильнейшее
противопсихимическое средство, нитропакостная производная
омерзина. Даже иметь его при себе, не говоря уж о прочем, -
тягчайшее преступление! Откройте флакон под столом и вдохните
носом, один только раз, не больше, как аммиак. Ну, как
нюхательные соли. Но потом... Ради всего святого! Помните: нельзя
терять голову!
Трясущимися руками я отвернул пробку и едва вдохнул резкий
миндальный запах, как профессор отнял у меня флакон. Крупные
слезы выступили на глазах: я смахнул их кончиками пальцев и
остолбенел. Великолепный, покрытый паласами зал, со множеством
пальм, со столами, заставленными хрусталем, с майоликовыми
стенами и скрытым от глаз оркестром, под музыку которого мы
смаковали жаркое, - исчез. Мы сидели в бетонированном бункере,
за грубым деревянным столом, под ногами лежала потрепанная
соломенная циновка. Музыка звучала по-прежнему - из
репродуктора, который висел на ржавой проволоке. Вместо
сверкающих хрусталем люстр - голые, запыленные лампочки. Но
самое ужасное превращение произошло на столе. Белоснежная
скатерть исчезла; серебряное блюдо с запеченной в гренках
куропаткой обернулось дешевой тарелкой с серо-коричневым месивом,
прилипавшим к алюминиевой вилке, - потому что старинное серебро
столовых приборов тоже погасло. В оцепенении смотрел я на эту
гадость, которую только что с удовольствием разделывал,
наслаждаясь хрустом подрумяненной корочки, который, как в
контрапункте, прерывался более низким похрустыванием разрезаемой
гренки - сверху отлично подсушенной, снизу пропитанной соусом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
floris. Интерфлорентка. Пожалуйста - это девушка, у которой
ребенок от интерферента, отнявшего у нее венок.
- Венок-то откуда взялся?
- Flos, floris - цветок. Лишение девичества - дефлорация.
Наверное, будут говорить "ревиденец" - ревизионно зачатый
младенец. Уверяю вас, мы уже собрали интереснейший материал.
Взять хотя бы проституанту - от конституанты, - да тут
открывается целый мир будущей нравственности!
- Вы, я вижу, энтузиаст этой новой науки. А может,
попробуем еще одно слово? Мусор.
- Почему бы и нет? Ничего, что вы такой скептик.
Пожалуйста. Итак... мусор. Гм-м... Намусорить. Астрономически
много мусора - космусор. Мусороздание. Мусороздание! Весьма
любопытно. Вы превосходно выбираете слова, господин Тихий!
Подумать только, мусороздание!
- А что тут такого? Это же ничего не значит.
- Во-первых, теперь говорят: не фармачит. "Не значит" -
анахронизм. Вы, я заметил, избегаете новых слов. Нехорошо! Мы еще
потолкуем об этом. А во-вторых: мусороздание пока ничего не
значит, но можно догадываться о его будущем смысле! Речь, знаете
ли, идет ни больше ни меньше, как о новой космологической теории.
Да, да! О том, что звезды - искусственного происхождения!
- А это откуда следует?
- Из слова "мусороздание". Оно означает, точнее, заставляет
предположить такую картину: за миллиарды лет мироздание
заполнилось мусором - отходами жизнедеятельности цивилизаций.
Девать его было некуда, а он мешал астрономическим наблюдениям и
космическим путешествиям; так что пришлось развести костры,
большие и очень жаркие, чтобы весь этот мусор сжигать, понимаете?
Они обладают, конечно, изрядной массой и поэтому сами притягивают
космусор; постепенно пустота очищается, и вот мы имеем звезды, те
самые космические костры, и темные туманности - еще не убранный
хлам.
- Вы это что, серьезно? Серьезно допускаете такую
возможность? Вселенная как всесожжение мусора?
- Дело не в том. Тихий, допускаю я или нет. Просто,
благодаря лингвистической футурологии, мы создали новый вариант
космогонии для будущих поколений! Неизвестно, примет ли его
кто-нибудь всерьез; несомненно одно: такую гипотезу можно
словесно выразить! Обратите внимание: если бы в двадцатом веке
существовала языковая экстраполяция, можно было бы предсказать
бумбы - вы их, я думаю, помните! - образовав это слово от бомб.
Возможности языка, господин Тихий, колоссальны, хотя и
небезграничны. Например, "утопиться": представив, что это слово
восходит к "утопии", вы поймете, почему так много
футурологов-пессимистов!
Наконец речь зашла о том, что гораздо больше меня занимало.
Я рассказал ему о своих опасениях и своем отвращении к новой
цивилизации. Он возмутился, но слушал внимательно и - добрая
душа! - посочувствовал мне. Он даже потянулся к жилетному
карманчику за сострадалолом, но остановился, вспомнив о моей
неприязни к психимикатам. Однако, когда я договорил, лицо его
приняло строгое выражение.
- Плохи ваши дела. Тихий. Ваши жалобы не затрагивают сути
вещей. Она вам попросту неизвестна. Вы даже не догадываетесь о
самом главном. По сравнению с этим "Прокрустикс" и вся остальная
псивилизация - мелочь!
Я не верил своим ушам.
- Но... но... - заикался я. - Что вы такое говорите,
профессор? Что может быть еще хуже?
Он наклонился ко мне через столик:
- Тихий, я открою вам профессиональную тайну. О том, на что
вы сейчас жаловались, знает каждый ребенок. Развитие и не могло
пойти по другому пути с тех пор, как на смену наркотикам и
прагаллюциногенам пришли так называемые психолокализаторы с
высокой избирательностью воздействия. Но настоящий переворот
совершился лишь четверть века назад, когда удалось синтезировать
масконы, или пуантогены, - то есть точечные галлюциногены.
Наркотики не изолируют от мира, а только изменяют его восприятие.
Галлюциногены заслоняют собою весь мир, в этом вы убедились сами.
Масконы же мир подделывают!
- Масконы... масконы... - повторил я за ним. - Знакомое
слово. А-а, концентрации массы под лунной корой, глубинные
скопления минералов? Но что у них общего?..
- Ничего. Теперь это слово значит - то есть фармачит -
нечто совершенно иное. Оно образовано от "маски". Введя в мозг
масконы определенного рода, можно заслонить любой реальный объект
иллюзорным - так искусно, что замаскированное лицо не узнает,
какие из окружающих предметов реальны, а какие - всего лишь
фантом. Если бы вы хоть на миг увидели мир, в котором живете на
самом деле - а не этот, припудренный и нарумяненный масконами,
- вы бы слетели со стула!
- Погодите. Какой еще мир? И где он? Где его можно увидеть?
- Где угодно - хоть здесь! - выдохнул он мне в самое ухо,
озираясь по сторонам. Он придвинулся ближе и, протягивая мне под
столом стеклянный флакончик с притертой пробкой, доверительно
прошептал: - Это очухан, из группы отрезвинов, сильнейшее
противопсихимическое средство, нитропакостная производная
омерзина. Даже иметь его при себе, не говоря уж о прочем, -
тягчайшее преступление! Откройте флакон под столом и вдохните
носом, один только раз, не больше, как аммиак. Ну, как
нюхательные соли. Но потом... Ради всего святого! Помните: нельзя
терять голову!
Трясущимися руками я отвернул пробку и едва вдохнул резкий
миндальный запах, как профессор отнял у меня флакон. Крупные
слезы выступили на глазах: я смахнул их кончиками пальцев и
остолбенел. Великолепный, покрытый паласами зал, со множеством
пальм, со столами, заставленными хрусталем, с майоликовыми
стенами и скрытым от глаз оркестром, под музыку которого мы
смаковали жаркое, - исчез. Мы сидели в бетонированном бункере,
за грубым деревянным столом, под ногами лежала потрепанная
соломенная циновка. Музыка звучала по-прежнему - из
репродуктора, который висел на ржавой проволоке. Вместо
сверкающих хрусталем люстр - голые, запыленные лампочки. Но
самое ужасное превращение произошло на столе. Белоснежная
скатерть исчезла; серебряное блюдо с запеченной в гренках
куропаткой обернулось дешевой тарелкой с серо-коричневым месивом,
прилипавшим к алюминиевой вилке, - потому что старинное серебро
столовых приборов тоже погасло. В оцепенении смотрел я на эту
гадость, которую только что с удовольствием разделывал,
наслаждаясь хрустом подрумяненной корочки, который, как в
контрапункте, прерывался более низким похрустыванием разрезаемой
гренки - сверху отлично подсушенной, снизу пропитанной соусом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34