Во всем последующем повинно ее неразумие; и в конце концов он скрылся с нею, потому что был к тому вынужден, но даже в ту минуту сожалел, что теряет Фанни, и еще горше сожалел, когда шум, вызванный этой связью, утих, и в первые же несколько месяцев разительное несходство между кузинами заставило его еще выше оценить кроткий нрав Фанни, чистоту ее души и возвышенность понятий.
Наказание, публичное наказание за бесчестье по справедливости приходится отчасти и на долю мужчины, но это, как мы знаем, не помогает обществу оградить добродетель. В нашем мире кара не всегда настолько соразмерна преступлению, как хотелось бы; но, не осмеливаясь надеяться на более справедливое возмездие в жизни будущей, мы вполне можем предположить, что человек здравомыслящий, каким был Генри Крофорд, испытывал немалую досаду и сожаленье, досаду, которая иной раз оборачивалась угрызениями совести, а сожаленье — горечью, оттого что так отблагодарил он за гостеприимство, разрушил мир и покой семьи, пожертвовал своим лучшим, самым достойным и дорогим сердцу знакомством и потерял ту, которую любил и умом и сердцем.
После того, что произошло и ранило и отдалило друг от друга семейства Бертрамов и Грантов, оставаться в таком близком соседстве им было бы весьма прискорбно; но последние отсутствовали несколько месяцев, намеренно откладывая возвращение, и разрешилось все счастливой необходимостью или по меньшей мере возможностью уехать навсегда. Доктор Грант, благодаря поддержке, на которую уже перестал надеяться, получил место каноника в Вестминстере, что дало ему случай покинуть Мэнсфилд, поселиться в Лондоне и получить больший доход, необходимый при возрастающих из-за такой перемены расходах, и очень устраивало и тех, кто уезжал, и тех, кто оставался.
Миссис Грант, словно созданная для того, чтобы любить и быть любимой, уехала, должно быть, сожалея о крае и людях, с которыми свыклась; но при ее счастливой натуре она в любом месте и в любом обществе найдет чему радоваться, и к тому же теперь она опять могла предложить Мэри крышу над головой; а Мэри за последние полгода уже пресытилась друзьями, пресытилась и тщеславием, и честолюбием, и любовью, и разочарованием, и потому нуждалась в истинной доброте сестры, в ее неизменном благоразумии и спокойствии. Мэри поселилась у нее; и когда из-за трех на протяжении одной недели обедов по случаю введения в сан с доктором Грантом случился апоплексический удар и он скончался, они не разлучились; Мэри твердо решила никогда более не связывать свою жизнь с младшим братом, однако среди блестящих молодых людей и праздных прямых наследников, готовых к услугам ее красоты и двадцати тысяч фунтов, она долго не могла сыскать ни одного, который отвечал бы ее утончившемуся в Мансфилде вкусу, ни одного, чья натура и поведение вселяли бы надежду на домашнее счастье, которое она научилась там ценить, или способны были вытеснить у ней из сердца Эдмунда Бертрама.
Эдмунд в этом отношении оказался несравнимо счастливее. Ему не надобно было ждать и искать кого-то, кто был бы достоин занять освободившееся в его сердце место Мэри Крофорд. Едва он перестал сожалеть об утрате Мэри и объяснять Фанни, что никогда он более не встретит другую такую девушку, ему пришло на мысль, а не подойдет ли ему девушка совсем иного склада… не будет ли это много лучше; не стала ли Фанни, со всеми ее улыбками, всеми обыкновениями, так дорога ему и так необходима, как никогда не была Мэри Крофорд; и нельзя ли, нет ли надежды уговорить ее, что сестринское тепло, с каким она относится к нему, послужит достаточным основанием для супружеской любви.
Я намеренно воздерживаюсь называть в этом случае сроки, пусть каждый будет волен назначить их сам, сознавая, что непросто излечиться от неодолимой страсти и перенести свою неизменную любовь на другого, на это разным людям потребно отнюдь не одинаковое время. Я единственно прошу каждого поверить, что в точности тогда, когда это стало естественно для Эдмунда, и ни одной неделей ранее, он потерял интерес к мисс Крофорд и так загорелся желанием жениться на Фанни, как только она сама того желала.
При том, как относился к ней Эдмунд с давних пор, какой нежностью отзывался на ее невинность и трогательную беспомощность и все более ценил ее растущие достоинства, что могло быть естественней такой перемены? Он по-братски любил ее, направлял, защищал с первых же дней, когда десяти лет от роду она появилась у них в доме, душа ее прежде всего воспитывалась его попечением, его доброта оберегала ее покой, на нее неизменно было направлено его пристальное и совсем особое внимание, и от сознания, что он занимает в ее жизни такое важное место, она была ему дороже всех в Мэнсфилде, — остается лишь прибавить, что ему предстояло научиться предпочитать мягкое сиянье светлых глаз блеску глаз темных. И при том, что он постоянно был с нею рядом и доверительно с нею беседовал, а чувствам его, как это всегда бывает, благоприятствовало недавнее разочарование, мягкому сиянью светлых глаз не потребовалось много времени, чтоб затмить все остальное.
Однажды ступив на сей путь к счастью и ощутив, что шаг сделан, Эдмунд не видел в этом ничего неблагоразумного, ничего, что могло бы его остановить или замедлить движение по этому пути; ни сомнений, достойна ли его Фанни, ни опасений, что у них противоположные вкусы, ни нужды отказываться от привычного представления о счастье из-за несходства нрава. Не таковы были душа Фанни, ее натура, ее мнения и привычки, чтобы их требовалось хотя отчасти утаивать или обольщаться ими в настоящем, надеясь, что в дальнейшем они станут совершенствоваться. Даже в разгар своей последней влюбленности он признавал Фаннино умственное превосходство. Как же должен он был ценить ее ум теперь? Конечно, она слишком хороша для него; но ведь каждый не прочь владеть тем, что слишком для него хорошо, и Эдмунд решительно и настойчиво стремился к этому благу, и едва ли возможно, чтоб ему пришлось долго ждать награды. Хотя была Фанни робка, полна волнения и сомнений, но так его любила, что не могла иной раз не подать ему твердую надежду на успех; однако лишь много позже поведала она ему всю дивную и удивительную правду. Когда он узнал, что так давно любим, что давно отдано ему такое сердце, счастье его было безгранично, и, высказывая его и себе и ей, он был вправе облечь свои чувства в слова самые выразительные; дивное, должно быть, то было счастье! Но счастлива была и другая душа, и того счастья словами не передашь. Пусть никто не воображает, будто способен описать чувства девушки, получившей заверения в любви, на которую она едва ли осмеливалась надеяться.
После того, как обоим стали известны их чувства друг к другу, их не ждали никакие затруднения, никакие преграды из-за бедности или несогласия родителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Наказание, публичное наказание за бесчестье по справедливости приходится отчасти и на долю мужчины, но это, как мы знаем, не помогает обществу оградить добродетель. В нашем мире кара не всегда настолько соразмерна преступлению, как хотелось бы; но, не осмеливаясь надеяться на более справедливое возмездие в жизни будущей, мы вполне можем предположить, что человек здравомыслящий, каким был Генри Крофорд, испытывал немалую досаду и сожаленье, досаду, которая иной раз оборачивалась угрызениями совести, а сожаленье — горечью, оттого что так отблагодарил он за гостеприимство, разрушил мир и покой семьи, пожертвовал своим лучшим, самым достойным и дорогим сердцу знакомством и потерял ту, которую любил и умом и сердцем.
После того, что произошло и ранило и отдалило друг от друга семейства Бертрамов и Грантов, оставаться в таком близком соседстве им было бы весьма прискорбно; но последние отсутствовали несколько месяцев, намеренно откладывая возвращение, и разрешилось все счастливой необходимостью или по меньшей мере возможностью уехать навсегда. Доктор Грант, благодаря поддержке, на которую уже перестал надеяться, получил место каноника в Вестминстере, что дало ему случай покинуть Мэнсфилд, поселиться в Лондоне и получить больший доход, необходимый при возрастающих из-за такой перемены расходах, и очень устраивало и тех, кто уезжал, и тех, кто оставался.
Миссис Грант, словно созданная для того, чтобы любить и быть любимой, уехала, должно быть, сожалея о крае и людях, с которыми свыклась; но при ее счастливой натуре она в любом месте и в любом обществе найдет чему радоваться, и к тому же теперь она опять могла предложить Мэри крышу над головой; а Мэри за последние полгода уже пресытилась друзьями, пресытилась и тщеславием, и честолюбием, и любовью, и разочарованием, и потому нуждалась в истинной доброте сестры, в ее неизменном благоразумии и спокойствии. Мэри поселилась у нее; и когда из-за трех на протяжении одной недели обедов по случаю введения в сан с доктором Грантом случился апоплексический удар и он скончался, они не разлучились; Мэри твердо решила никогда более не связывать свою жизнь с младшим братом, однако среди блестящих молодых людей и праздных прямых наследников, готовых к услугам ее красоты и двадцати тысяч фунтов, она долго не могла сыскать ни одного, который отвечал бы ее утончившемуся в Мансфилде вкусу, ни одного, чья натура и поведение вселяли бы надежду на домашнее счастье, которое она научилась там ценить, или способны были вытеснить у ней из сердца Эдмунда Бертрама.
Эдмунд в этом отношении оказался несравнимо счастливее. Ему не надобно было ждать и искать кого-то, кто был бы достоин занять освободившееся в его сердце место Мэри Крофорд. Едва он перестал сожалеть об утрате Мэри и объяснять Фанни, что никогда он более не встретит другую такую девушку, ему пришло на мысль, а не подойдет ли ему девушка совсем иного склада… не будет ли это много лучше; не стала ли Фанни, со всеми ее улыбками, всеми обыкновениями, так дорога ему и так необходима, как никогда не была Мэри Крофорд; и нельзя ли, нет ли надежды уговорить ее, что сестринское тепло, с каким она относится к нему, послужит достаточным основанием для супружеской любви.
Я намеренно воздерживаюсь называть в этом случае сроки, пусть каждый будет волен назначить их сам, сознавая, что непросто излечиться от неодолимой страсти и перенести свою неизменную любовь на другого, на это разным людям потребно отнюдь не одинаковое время. Я единственно прошу каждого поверить, что в точности тогда, когда это стало естественно для Эдмунда, и ни одной неделей ранее, он потерял интерес к мисс Крофорд и так загорелся желанием жениться на Фанни, как только она сама того желала.
При том, как относился к ней Эдмунд с давних пор, какой нежностью отзывался на ее невинность и трогательную беспомощность и все более ценил ее растущие достоинства, что могло быть естественней такой перемены? Он по-братски любил ее, направлял, защищал с первых же дней, когда десяти лет от роду она появилась у них в доме, душа ее прежде всего воспитывалась его попечением, его доброта оберегала ее покой, на нее неизменно было направлено его пристальное и совсем особое внимание, и от сознания, что он занимает в ее жизни такое важное место, она была ему дороже всех в Мэнсфилде, — остается лишь прибавить, что ему предстояло научиться предпочитать мягкое сиянье светлых глаз блеску глаз темных. И при том, что он постоянно был с нею рядом и доверительно с нею беседовал, а чувствам его, как это всегда бывает, благоприятствовало недавнее разочарование, мягкому сиянью светлых глаз не потребовалось много времени, чтоб затмить все остальное.
Однажды ступив на сей путь к счастью и ощутив, что шаг сделан, Эдмунд не видел в этом ничего неблагоразумного, ничего, что могло бы его остановить или замедлить движение по этому пути; ни сомнений, достойна ли его Фанни, ни опасений, что у них противоположные вкусы, ни нужды отказываться от привычного представления о счастье из-за несходства нрава. Не таковы были душа Фанни, ее натура, ее мнения и привычки, чтобы их требовалось хотя отчасти утаивать или обольщаться ими в настоящем, надеясь, что в дальнейшем они станут совершенствоваться. Даже в разгар своей последней влюбленности он признавал Фаннино умственное превосходство. Как же должен он был ценить ее ум теперь? Конечно, она слишком хороша для него; но ведь каждый не прочь владеть тем, что слишком для него хорошо, и Эдмунд решительно и настойчиво стремился к этому благу, и едва ли возможно, чтоб ему пришлось долго ждать награды. Хотя была Фанни робка, полна волнения и сомнений, но так его любила, что не могла иной раз не подать ему твердую надежду на успех; однако лишь много позже поведала она ему всю дивную и удивительную правду. Когда он узнал, что так давно любим, что давно отдано ему такое сердце, счастье его было безгранично, и, высказывая его и себе и ей, он был вправе облечь свои чувства в слова самые выразительные; дивное, должно быть, то было счастье! Но счастлива была и другая душа, и того счастья словами не передашь. Пусть никто не воображает, будто способен описать чувства девушки, получившей заверения в любви, на которую она едва ли осмеливалась надеяться.
После того, как обоим стали известны их чувства друг к другу, их не ждали никакие затруднения, никакие преграды из-за бедности или несогласия родителей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131