Вербицкий только вознамерился стыдливо отвести глаза, но Ирина, поглубже запахнувшись, уже скрылась за дверью.
Оставшиеся в комнате мужчины некоторое время молчали, сидя друг против друга. Наконец Никита разродился вопросом:
– Саша, тебе детали нужны?
Вербицкий в раздумье пожевал губами и ответил:
– Скорее, объяснения.
– Чего тут объяснять-то? – взвился вдруг Никита, вскочил с кресла, и махровая простыня упала на пол, обнажив не слишком привлекательную нижнюю часть компаньона Вербицкого.
Александр Ильич невольно улыбнулся и произнес:
– Вот скажи, Никитка, за что тебя бабы любят? Ты же страшный, как… я не знаю что… тощий, желтый, лысый, кривоногий, да еще и волосатый, как… орангутанг!
Прокофьев, еще не отойдя от шока, пожал тощими плечами, а потом все же сказал:
– Шут его знает! Может, за то, что я сам их люблю!
– Прямо так вот всех и любишь?!
– Ну… тех, кто находится в моей постели – обязательно!
– А потом?
– Потом?
– Ну да… когда из постели выскакивать приходится – продолжаешь любить?
Никита в раздумье почесал желтую залысину и ответил:
– Видишь ли, Саша… Мои женщины… они долго помнят, как я их… одаривал… как говорил комплименты, как любил… ну… в постели, а потому прощают все остальное…
– То, что ты их бросаешь?
– Я не бросаю. Я просто не женюсь на них, а если какая-нибудь опять захочет провести со мной ночь – я никогда не отказываю.
– Я начинается второй круг великой ночной любви?
– Ага, начинается…
– Ты – самый гнусный и циничный бабник из тех, с кем мне доводилось встречаться, – усмехнувшись, заявил Вербицкий.
Прокофьев широко улыбнулся, обнажив неровные, крупные, желтые, как залысины, зубы, сказал:
– И тем не менее эти самые бабы меня почему-то любят.
– Ирина – не баба! – резко бросил ему Вербицкий.
Никита тут же перестал улыбаться и очень серьезно сказал:
– Да, Ирина – не баба… Ирина – это Ирина…
– Что ты этим хочешь сказать, черт возьми!! – рявкнул Александр Ильич.
Прокофьев обернулся простыней, как римской тогой, и торжественно произнес:
– Кажется, я на ней женюсь, Саша.
– Чего-чего?! – Вербицкий посмотрел на него с ироничным прищуром. – Ты?! Женишься?! С какого перепугу?!
– Не с перепугу, а… кажется… по любви, в общем…
Александру хотелось еще сильнее прищуриться и уже не иронично, а как можно ядовитее повторить: «Чего-чего?!» – но вдруг он понял, что Прокофьев не шутит. У банкира тут же мелко задрожало колено больной ноги, и он вынужден был положить на него ладонь, чтобы успокоить его предательское трепыхание. Проглотив вязкий ком, который неизвестно откуда взялся у него во рту, Вербицкий проговорил жалким чужим голосом:
– Так она ж блондинка…
– Блондинка… – эхом отозвался Никита.
– А ты любишь брюнеток…
– Брюнеток…
– Так чего же вдруг поменял ориентацию?
– Кто его знает… Поменял, в общем… Говорю же – любовь… кажется…
– Так, может, только кажется? – схватился за соломинку Вербицкий.
Прокофьев поднял на него свои огромные вишневые глаза, и банкир вдруг понял, что только за них и можно влюбиться в Никиту. Понял, но принимать этого в сердце не хотел, а потому крикнул:
– Да ты посмотри на себя в зеркало, Никитка! Ты же чистое страшилище! Козлоногий сатир!
– Знаешь, Саша… Я ради Ирины готов был бы перекроить себя, наподобие Джексона… Хотел даже узнать адрес клиники, где Васька уродовался, но… В общем, все дело в том, что она… то есть Ирина, принимает меня в таком виде, в каком я вот тут перед тобой сижу… почти что голый и… действительно жутко страшный…
– Да в чем же дело, Никитка?! – с горечью воскликнул Александр Ильич. – Неужели я не замечаю, что давно воспринимаюсь женщинами ветхим стариком?!
– Да не в том дело, Саша! Ты до сих пор мужик – хоть куда! Ну… если и не Голливуд, то какая-нибудь наша киностудия – точно отдыхает…
– Тогда объясни, как так получилось, что ты увел у меня из-под носа женщину?
– Откуда я знаю! Может, все дело в том, что я как увидел ее в новом имидже у Ярушевичей, так сразу и влюбился! А ведь ты нет…
– Что «нет»?
– Ты ведь не влюбился?
– А кто ей этот новый имидж организовал? – ушел от ответа Вербицкий.
– Ты лучше ответь на мой вопрос, Александр Ильич: ты любишь Ирину?
– Я… я не знаю… возможно…
– Что и требовалось доказать. Некоторые женщины… такие, как Ирина… они чуткие… Им любовь подавай, а не содержание…
– А что с ней будет, когда ты ее бросишь, как бросал всех своих баб?! – опять взревел Вербицкий. – Она уже не девочка, и тылов у нее за спиной нет! Один сыночек – почти законченный наркоман чего стоит! И еще этот… который бармен Вадик, такой же гнусный бабник, как, собственно, и ты сам!
Никита усмехнулся и, пропустив мимо ушей бармена Вадика, спросил:
– А ты, выходит, хотел обеспечить ей тыл?
– Не вижу в этом ничего плохого!
– Плохого, конечно, ничего нет… Но я в дополнение к тылу, который тоже вполне могу обеспечить, буду еще и любить ее, Саша… сильно любить… И эту мою любовь она уже сейчас чувствует… А Вадику надо всего лишь пару раз дать в зубы – и всего делов…
– А я спросил, что будет, когда твоя так называемая любовь закончится?
– Она не закончится… Я ждал эту женщину всю жизнь… Может, потому и не женился…
– Как трогательно! Слезу вышибает! Прямо индийское кино!
– Думай что хочешь…
Вербицкий больше не сказал ничего, встал с дивана и, припадая на одну ногу сильнее, чем обычно, пошел к выходу.
– Мне освобождать кабинет в «Континентале»? – ударило его в спину.
– Дурррак! – пророкатал Александр Ильич и вышел из комнаты.
Положив руки на руль своей машины и не трогаясь с места, Вербицкий на некоторое время выпал из реальности. Он даже ни о чем особенном не думал. Так… летали в мозгу какие-то обрывки воспоминаний, видения, образы… И в конце концов из них, как из мозаичных кусочков или новомодных паззлов, сложился образ единственной женщины, которую одну только он и мог любить. Конечно, Никита прав. Он, Александр Вербицкий, не любил Ирину Кардецкую точно так же, как ни одну другую женщину до нее. С другими он проводил время, тешил свое тело, удовлетворяя сексуальный голод, но продолжал любить одну лишь свою жену Галочку, с которой, кстати говоря, и не разводился. Поскольку жениться ни на ком он не собирался, развод как юридическая процедура ему не требовался. Гале, видимо, тоже, поскольку за все годы разлуки она так и не дала о себе знать и развода ни разу не потребовала. Вербицкий вспомнил, как сбежал из дома в одном костюмчике, в котором ходил все время после свадьбы, и со школьным портфелем в руках. Он впопыхах накидал в его нутро кучу всякого хлама, никогда не пригодившегося ему впоследствии, и отправился на железнодорожный вокзал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Оставшиеся в комнате мужчины некоторое время молчали, сидя друг против друга. Наконец Никита разродился вопросом:
– Саша, тебе детали нужны?
Вербицкий в раздумье пожевал губами и ответил:
– Скорее, объяснения.
– Чего тут объяснять-то? – взвился вдруг Никита, вскочил с кресла, и махровая простыня упала на пол, обнажив не слишком привлекательную нижнюю часть компаньона Вербицкого.
Александр Ильич невольно улыбнулся и произнес:
– Вот скажи, Никитка, за что тебя бабы любят? Ты же страшный, как… я не знаю что… тощий, желтый, лысый, кривоногий, да еще и волосатый, как… орангутанг!
Прокофьев, еще не отойдя от шока, пожал тощими плечами, а потом все же сказал:
– Шут его знает! Может, за то, что я сам их люблю!
– Прямо так вот всех и любишь?!
– Ну… тех, кто находится в моей постели – обязательно!
– А потом?
– Потом?
– Ну да… когда из постели выскакивать приходится – продолжаешь любить?
Никита в раздумье почесал желтую залысину и ответил:
– Видишь ли, Саша… Мои женщины… они долго помнят, как я их… одаривал… как говорил комплименты, как любил… ну… в постели, а потому прощают все остальное…
– То, что ты их бросаешь?
– Я не бросаю. Я просто не женюсь на них, а если какая-нибудь опять захочет провести со мной ночь – я никогда не отказываю.
– Я начинается второй круг великой ночной любви?
– Ага, начинается…
– Ты – самый гнусный и циничный бабник из тех, с кем мне доводилось встречаться, – усмехнувшись, заявил Вербицкий.
Прокофьев широко улыбнулся, обнажив неровные, крупные, желтые, как залысины, зубы, сказал:
– И тем не менее эти самые бабы меня почему-то любят.
– Ирина – не баба! – резко бросил ему Вербицкий.
Никита тут же перестал улыбаться и очень серьезно сказал:
– Да, Ирина – не баба… Ирина – это Ирина…
– Что ты этим хочешь сказать, черт возьми!! – рявкнул Александр Ильич.
Прокофьев обернулся простыней, как римской тогой, и торжественно произнес:
– Кажется, я на ней женюсь, Саша.
– Чего-чего?! – Вербицкий посмотрел на него с ироничным прищуром. – Ты?! Женишься?! С какого перепугу?!
– Не с перепугу, а… кажется… по любви, в общем…
Александру хотелось еще сильнее прищуриться и уже не иронично, а как можно ядовитее повторить: «Чего-чего?!» – но вдруг он понял, что Прокофьев не шутит. У банкира тут же мелко задрожало колено больной ноги, и он вынужден был положить на него ладонь, чтобы успокоить его предательское трепыхание. Проглотив вязкий ком, который неизвестно откуда взялся у него во рту, Вербицкий проговорил жалким чужим голосом:
– Так она ж блондинка…
– Блондинка… – эхом отозвался Никита.
– А ты любишь брюнеток…
– Брюнеток…
– Так чего же вдруг поменял ориентацию?
– Кто его знает… Поменял, в общем… Говорю же – любовь… кажется…
– Так, может, только кажется? – схватился за соломинку Вербицкий.
Прокофьев поднял на него свои огромные вишневые глаза, и банкир вдруг понял, что только за них и можно влюбиться в Никиту. Понял, но принимать этого в сердце не хотел, а потому крикнул:
– Да ты посмотри на себя в зеркало, Никитка! Ты же чистое страшилище! Козлоногий сатир!
– Знаешь, Саша… Я ради Ирины готов был бы перекроить себя, наподобие Джексона… Хотел даже узнать адрес клиники, где Васька уродовался, но… В общем, все дело в том, что она… то есть Ирина, принимает меня в таком виде, в каком я вот тут перед тобой сижу… почти что голый и… действительно жутко страшный…
– Да в чем же дело, Никитка?! – с горечью воскликнул Александр Ильич. – Неужели я не замечаю, что давно воспринимаюсь женщинами ветхим стариком?!
– Да не в том дело, Саша! Ты до сих пор мужик – хоть куда! Ну… если и не Голливуд, то какая-нибудь наша киностудия – точно отдыхает…
– Тогда объясни, как так получилось, что ты увел у меня из-под носа женщину?
– Откуда я знаю! Может, все дело в том, что я как увидел ее в новом имидже у Ярушевичей, так сразу и влюбился! А ведь ты нет…
– Что «нет»?
– Ты ведь не влюбился?
– А кто ей этот новый имидж организовал? – ушел от ответа Вербицкий.
– Ты лучше ответь на мой вопрос, Александр Ильич: ты любишь Ирину?
– Я… я не знаю… возможно…
– Что и требовалось доказать. Некоторые женщины… такие, как Ирина… они чуткие… Им любовь подавай, а не содержание…
– А что с ней будет, когда ты ее бросишь, как бросал всех своих баб?! – опять взревел Вербицкий. – Она уже не девочка, и тылов у нее за спиной нет! Один сыночек – почти законченный наркоман чего стоит! И еще этот… который бармен Вадик, такой же гнусный бабник, как, собственно, и ты сам!
Никита усмехнулся и, пропустив мимо ушей бармена Вадика, спросил:
– А ты, выходит, хотел обеспечить ей тыл?
– Не вижу в этом ничего плохого!
– Плохого, конечно, ничего нет… Но я в дополнение к тылу, который тоже вполне могу обеспечить, буду еще и любить ее, Саша… сильно любить… И эту мою любовь она уже сейчас чувствует… А Вадику надо всего лишь пару раз дать в зубы – и всего делов…
– А я спросил, что будет, когда твоя так называемая любовь закончится?
– Она не закончится… Я ждал эту женщину всю жизнь… Может, потому и не женился…
– Как трогательно! Слезу вышибает! Прямо индийское кино!
– Думай что хочешь…
Вербицкий больше не сказал ничего, встал с дивана и, припадая на одну ногу сильнее, чем обычно, пошел к выходу.
– Мне освобождать кабинет в «Континентале»? – ударило его в спину.
– Дурррак! – пророкатал Александр Ильич и вышел из комнаты.
Положив руки на руль своей машины и не трогаясь с места, Вербицкий на некоторое время выпал из реальности. Он даже ни о чем особенном не думал. Так… летали в мозгу какие-то обрывки воспоминаний, видения, образы… И в конце концов из них, как из мозаичных кусочков или новомодных паззлов, сложился образ единственной женщины, которую одну только он и мог любить. Конечно, Никита прав. Он, Александр Вербицкий, не любил Ирину Кардецкую точно так же, как ни одну другую женщину до нее. С другими он проводил время, тешил свое тело, удовлетворяя сексуальный голод, но продолжал любить одну лишь свою жену Галочку, с которой, кстати говоря, и не разводился. Поскольку жениться ни на ком он не собирался, развод как юридическая процедура ему не требовался. Гале, видимо, тоже, поскольку за все годы разлуки она так и не дала о себе знать и развода ни разу не потребовала. Вербицкий вспомнил, как сбежал из дома в одном костюмчике, в котором ходил все время после свадьбы, и со школьным портфелем в руках. Он впопыхах накидал в его нутро кучу всякого хлама, никогда не пригодившегося ему впоследствии, и отправился на железнодорожный вокзал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46