Я знаю, что он приходил. Что он тебе напел? Имей в виду, он наверняка все врет!
– И ты знал? – чуть не задохнулась от возмущения я. Петечка еще что-то орал. И, кажется, клялся в любви, но я уже не слышала. Я повесила трубку. Потом, подумав, я ее вообще отключила. И выбросила в помойное ведро около остановки трамвая. Для надежности, а то еще потянет снова его включить. Потом я достала из рюкзачка жвачку и долго ее жевала, старательно пытаясь сменить вкус непонятной горечи на мятный. А потом села на трамвай и поехала. В целом, нельзя сказать, чтобы мне было плохо. Собственно говоря, в какой-то степени мне стало даже хорошо. Теперь можно было спокойно работать, не боясь того, что Света меня заставит уйти с работы в шесть часов, что было просто неприемлемо. И замуж можно не выходить. Ура. Маму вот только жалко, но ведь она сама, в конце концов, мне рассказала про Бориса. Значит, чувствовала, что не все так славно с этой свадьбой, как может показаться на первый взгляд. Покатаюсь на трамвае, вдруг мозги заработают и придумают что-то, что поможет мне вернуть Бориса. Вот ведь, блин. Оказывается, что у меня по-прежнему только этим голова и забита.
Глава 6.
Черт из табакерки
Не было бы счастья, да несчастье помогло – золотые слова для таких как я, потому что, хоть я оказалась в двусмысленном положении, при куче проблем и без сотового телефона, сидящей посреди трамвая, крутящего по кругу Строгино от конечной до конечной, мне вдруг захотелось улыбаться и плясать. Примерно на втором круге. К третьему я уже натурально улыбалась. В лабиринте судеб никогда нельзя быть ни в чем уверенной, в этом я убедилась еще в раннем детстве. Если, например, тебе ставят двойку по поведению, это совсем не факт что плохо. Хотя с виду это и ужасно, потому что дома придется стоять и краснеть, пока папа будет напряженно переговариваться с мамой в кухне, пытаясь понять, по чьей вине я выросла такой.
– Это все ты! – будет громко шептать он. – Я всегда говорил, что ей надо больше дисциплины. Больше порядка!
– Я не знаю, что бы из нее выросло, если бы ты принялся ее муштровать, как своих рядовых! – оглушительно шипела мама, вкладывая в слова все возмущение, на которое только была способна.
– И что? Оставить все как есть? Пусть и дальше творить что пожелает? – взывал к разуму папа. После чего меня без чего-нибудь оставляли. Например, без воскресного пикника на лесополосе, где все бы весело жарили на огне сосиски, насаженные на прутик. А папа бы там позволил себе расслабиться и выпить лишнего, после чего все бы принялись уговаривать его, пьяного, не буянить и спокойненько доехать до дома. Сомнительное удовольствие, потому что мой папашка пьет мало и редко, отчего закалки, что очевидно, никакой.
– Из-за острова на стрежень! На простор седой волны! – пел бы он, раскидывая в такт пению руки. Прохожие бы весело оглядывались и шушукались.
– Перестань, – пыжилась бы и скакала вокруг него мама. А Ларик бы сосредоточенно делал вид, что он не с нами.
– Вы-ы-плывают распис-с-с-ные Стеньки Разина челны, – допел бы папа. А я бы задорно ему подпевала, потому что обожала, когда папа перебирал лишнего. Как и все военные, он был насквозь пропитан субординацией, выслугой лет и офицерской честью, которая приучила его по возможности мало думать самому, а побольше слушать, что прикажет вышестоящий командир. Только при алкогольном опьянении он был способен выражать собственное индивидуальное мнение, проявлять инициативу и показывать темперамент.
– Ты просто прелесть! Спой еще, – подзуживала его я, чтобы потом наслаждаться жизнью вместе с ним. В такие дни мы с папой становились ближе, чем когда-либо. Поэтому если меня грозили оставить дома за то, что я пыталась расплавить стеклянную колбу в кабинете химии (потому что хотела попробовать выдувать стекло), я, конечно, начинала грустить. Кто бы порадовался, если бы в субботний день ему надо было сидеть дома и учить какие-то уроки. Но потом оказывалось, что родня уехала на пикник, забрав с собой исчадье по имени Ларик, а мы с Ленкой безнаказанно весь день перемеряли мамины тряпки, слушали музыку и разглагольствовали о мироздании, вечности и судьбе. Так что было еще неизвестно, кто из нас лучше провел время. Папа, которому не с кем было петь, мама, которой пришлось в одиночку дезактивировать папин задор, Ларик, которому некого было подкалывать и дразнить или мы с Ленкой. Наказанные, которым было так хорошо, словно в наказание их на денек отправили на курорт. Вот примерно такое чувство охватило меня на третьем круге трамвая. Словно бы все те, кому я доверяла и кто так мелочно и пошло мне наврали, вдруг уехали на пикник без меня, а для меня открылась некая казацкая вольница. Пей, шелупонь, гуляй, рванина.
– Девушка, а вы когда будете сходить? – спросил меня какой-то вздорный дедуля, который ехал со мной всю дорогу. Я вытянулась по стойке смирно и рефлекторно ответила.
– У метро.
– Видел я, как ты выходишь у метро. Уже второй раз с тобой еду. Граждане, да она просто катается! Я когда в собес ехал, она сидела. И обратно сидит! А кому-то места не хватает.
– А вам что за дело? – разобиделась я. Вот, и тут не дают мне, бедной, покоя.
– Наркоманка! – заорал дед. – Надо вызвать милицию.
– Сам старый пень, – тихонечко, сквозь зубы сказала я, чтобы никто не услышал. Терпеть не могу грубить старикам, но, видимо, у меня в тот момент было пробито биополе, и я не смогла устоять.
– Что-о? – взвыл дед. Дальше я целую остановку выслушивала все, что он обо мне думает. По его словам выходило, что именно из-за таких, как я, страна катится в тартарары, а также я – причина всех катаклизмов, кризисов и маленькой пенсии, на которую приходится домучиваться таким, как он.
– Она-то тут причем? – пытался защитить меня какой-то молодой парень в джинсовой куртке. И зря. Потому что за молодость и благопристойность он тут же был зачислен ко мне во враждебный лагерь. В итоге нас чуть не закидали тухлыми помидорами. Да и то только потому, что, видимо, помидоры были недостаточно тухлыми и их на нас пожалели. Пришлось срочно ретироваться из трамвая под победные возгласы пенсионной публики.
– Вот ведь орлы! – весело прокомментировал происходящее парень и подал мне руку.
– Да уж, попали, – сказала я и принялась судорожно придумать, куда податься. Все-таки, был уже вечер, пятница. Нормальные люди все сидели по домам и прочим норкам и начинали пить пиво. А я только-только отовсюду ушла. И не факт, что меня не объявили в розыск. В конце концов, мне, может, пора скрываться по хазам да малинам.
– Как вы? – заботливо спросил парень.
– Нормально. А что, по мне можно предположить, что все плохо? – поинтересовалась я.
– Ну, в общем… да. Можно такое предположить.
– Странно, – удивилась я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– И ты знал? – чуть не задохнулась от возмущения я. Петечка еще что-то орал. И, кажется, клялся в любви, но я уже не слышала. Я повесила трубку. Потом, подумав, я ее вообще отключила. И выбросила в помойное ведро около остановки трамвая. Для надежности, а то еще потянет снова его включить. Потом я достала из рюкзачка жвачку и долго ее жевала, старательно пытаясь сменить вкус непонятной горечи на мятный. А потом села на трамвай и поехала. В целом, нельзя сказать, чтобы мне было плохо. Собственно говоря, в какой-то степени мне стало даже хорошо. Теперь можно было спокойно работать, не боясь того, что Света меня заставит уйти с работы в шесть часов, что было просто неприемлемо. И замуж можно не выходить. Ура. Маму вот только жалко, но ведь она сама, в конце концов, мне рассказала про Бориса. Значит, чувствовала, что не все так славно с этой свадьбой, как может показаться на первый взгляд. Покатаюсь на трамвае, вдруг мозги заработают и придумают что-то, что поможет мне вернуть Бориса. Вот ведь, блин. Оказывается, что у меня по-прежнему только этим голова и забита.
Глава 6.
Черт из табакерки
Не было бы счастья, да несчастье помогло – золотые слова для таких как я, потому что, хоть я оказалась в двусмысленном положении, при куче проблем и без сотового телефона, сидящей посреди трамвая, крутящего по кругу Строгино от конечной до конечной, мне вдруг захотелось улыбаться и плясать. Примерно на втором круге. К третьему я уже натурально улыбалась. В лабиринте судеб никогда нельзя быть ни в чем уверенной, в этом я убедилась еще в раннем детстве. Если, например, тебе ставят двойку по поведению, это совсем не факт что плохо. Хотя с виду это и ужасно, потому что дома придется стоять и краснеть, пока папа будет напряженно переговариваться с мамой в кухне, пытаясь понять, по чьей вине я выросла такой.
– Это все ты! – будет громко шептать он. – Я всегда говорил, что ей надо больше дисциплины. Больше порядка!
– Я не знаю, что бы из нее выросло, если бы ты принялся ее муштровать, как своих рядовых! – оглушительно шипела мама, вкладывая в слова все возмущение, на которое только была способна.
– И что? Оставить все как есть? Пусть и дальше творить что пожелает? – взывал к разуму папа. После чего меня без чего-нибудь оставляли. Например, без воскресного пикника на лесополосе, где все бы весело жарили на огне сосиски, насаженные на прутик. А папа бы там позволил себе расслабиться и выпить лишнего, после чего все бы принялись уговаривать его, пьяного, не буянить и спокойненько доехать до дома. Сомнительное удовольствие, потому что мой папашка пьет мало и редко, отчего закалки, что очевидно, никакой.
– Из-за острова на стрежень! На простор седой волны! – пел бы он, раскидывая в такт пению руки. Прохожие бы весело оглядывались и шушукались.
– Перестань, – пыжилась бы и скакала вокруг него мама. А Ларик бы сосредоточенно делал вид, что он не с нами.
– Вы-ы-плывают распис-с-с-ные Стеньки Разина челны, – допел бы папа. А я бы задорно ему подпевала, потому что обожала, когда папа перебирал лишнего. Как и все военные, он был насквозь пропитан субординацией, выслугой лет и офицерской честью, которая приучила его по возможности мало думать самому, а побольше слушать, что прикажет вышестоящий командир. Только при алкогольном опьянении он был способен выражать собственное индивидуальное мнение, проявлять инициативу и показывать темперамент.
– Ты просто прелесть! Спой еще, – подзуживала его я, чтобы потом наслаждаться жизнью вместе с ним. В такие дни мы с папой становились ближе, чем когда-либо. Поэтому если меня грозили оставить дома за то, что я пыталась расплавить стеклянную колбу в кабинете химии (потому что хотела попробовать выдувать стекло), я, конечно, начинала грустить. Кто бы порадовался, если бы в субботний день ему надо было сидеть дома и учить какие-то уроки. Но потом оказывалось, что родня уехала на пикник, забрав с собой исчадье по имени Ларик, а мы с Ленкой безнаказанно весь день перемеряли мамины тряпки, слушали музыку и разглагольствовали о мироздании, вечности и судьбе. Так что было еще неизвестно, кто из нас лучше провел время. Папа, которому не с кем было петь, мама, которой пришлось в одиночку дезактивировать папин задор, Ларик, которому некого было подкалывать и дразнить или мы с Ленкой. Наказанные, которым было так хорошо, словно в наказание их на денек отправили на курорт. Вот примерно такое чувство охватило меня на третьем круге трамвая. Словно бы все те, кому я доверяла и кто так мелочно и пошло мне наврали, вдруг уехали на пикник без меня, а для меня открылась некая казацкая вольница. Пей, шелупонь, гуляй, рванина.
– Девушка, а вы когда будете сходить? – спросил меня какой-то вздорный дедуля, который ехал со мной всю дорогу. Я вытянулась по стойке смирно и рефлекторно ответила.
– У метро.
– Видел я, как ты выходишь у метро. Уже второй раз с тобой еду. Граждане, да она просто катается! Я когда в собес ехал, она сидела. И обратно сидит! А кому-то места не хватает.
– А вам что за дело? – разобиделась я. Вот, и тут не дают мне, бедной, покоя.
– Наркоманка! – заорал дед. – Надо вызвать милицию.
– Сам старый пень, – тихонечко, сквозь зубы сказала я, чтобы никто не услышал. Терпеть не могу грубить старикам, но, видимо, у меня в тот момент было пробито биополе, и я не смогла устоять.
– Что-о? – взвыл дед. Дальше я целую остановку выслушивала все, что он обо мне думает. По его словам выходило, что именно из-за таких, как я, страна катится в тартарары, а также я – причина всех катаклизмов, кризисов и маленькой пенсии, на которую приходится домучиваться таким, как он.
– Она-то тут причем? – пытался защитить меня какой-то молодой парень в джинсовой куртке. И зря. Потому что за молодость и благопристойность он тут же был зачислен ко мне во враждебный лагерь. В итоге нас чуть не закидали тухлыми помидорами. Да и то только потому, что, видимо, помидоры были недостаточно тухлыми и их на нас пожалели. Пришлось срочно ретироваться из трамвая под победные возгласы пенсионной публики.
– Вот ведь орлы! – весело прокомментировал происходящее парень и подал мне руку.
– Да уж, попали, – сказала я и принялась судорожно придумать, куда податься. Все-таки, был уже вечер, пятница. Нормальные люди все сидели по домам и прочим норкам и начинали пить пиво. А я только-только отовсюду ушла. И не факт, что меня не объявили в розыск. В конце концов, мне, может, пора скрываться по хазам да малинам.
– Как вы? – заботливо спросил парень.
– Нормально. А что, по мне можно предположить, что все плохо? – поинтересовалась я.
– Ну, в общем… да. Можно такое предположить.
– Странно, – удивилась я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66