Да и что еще
было в нашем захолустном городке замечательного и интересного! Театр спасал
нас от мещанства, от засасывающей тины провинциального болота. Театр давал
нам мировые горизонты, и душа наша трепетала в унисон с Софоклом, Шекспиром,
Шиллером и Гете. Откуда бы нам, мелким людишкам медвежьего угла знать о
страстях тонкого ума Гамлета, о пластической душе непреклонной Антигоны, о
горячих итальянских темпераментах, о глубине, о зорких раздумьях немецкого
гения, о французах с мистикой повседневной интимной жизни! Все это нам дал
театр. Перед нашими глазами вставала древняя скульптурная Греция,
великолепие и торжественное величие римской империи, вдохновенная красота и
духовные идеалы рыцарства. Мы видели с тобою королей, императоров, царей
всех веков и народов, их величие, их падение, их власть, их бессилие. Мы
изнутри чувствовали бедность, болезнь, жалкое и смиренное существование, мы
созерцали тайные пружины любви, власти и могущества, богатства, ненависти и
злобы. От нас не могла укрыться тоска гения, принимающего смерть от дикой
толпы, которая его не понимает, -- восторг и упоение любви, нашедшей свое
осуществление и свою благословенную взаимность среди грубой пошлости
обыденной жизни, -- страдания и подвиги героя, захотевшего положить свою
жизнь за свободу и счастье людей, -- мелкая и напряженная злоба человеческой
жизни, построенной на эгоизме, лжи, клевете, интригах и мести... Да разве
все перечислить! И все это нам дал с тобою театр!
А помнишь, милый Ваня, наше увлечение артистическим миром? Помнишь, с
каким трепетом ждали мы бенефиса того или иного исполнителя, с каким
нетерпением жаждали приезда той или другой знаменитости, чтобы приобщиться к
этому чудесному и вожделенному миру гениального искусства! Мы обсуждали с
тобою, что вот Муратов играет Гамлета, главным образом, как оскорбленного
сына, страдающего за честь своей матери, а вот Каширин видит в нем
государственного мужа, болеющего о судьбах трона. Майский же подчеркивает в
нем философа, мыслителя, углубленного аналитика, а вот здесь Гамлет --
истерик, невротик и в конце концов психопат и даже умалишенный, а вот там
Гамлет -- и сын, и принц, и философ, и психопат... Какая завораживающая и
волшебная картина умозрения, созерцания, понимания, проникновения и
фантазии! И все это мы с тобой знали, Ваня, знали 15--16-летним подростками,
все это мы отведали, вкусили, ко всему этому приобщились. И сердца наши
трепетали вместе с мировым пульсом всеобще-человеческого гения, талантов,
артистического духа и актерского творчества.
А как любили мы с тобою эту бездомную и бродячую, эту гениальную и
бесшабашную жизнь актерской среды! Актер -- всегда гуляка праздный, всегда
бездомен, всегда переходит с места на место. Сегодня он на сезоне в одном
городе, а завтра кончился сезон или прогорел антрепренер, и--он перелетел в
другой город, уже репетирует с новыми товарищами, для новой публики, новые
пьесы. Душа актера -- нецентрированная душа; она вечно меняет свою
субстанцию, вечно неузнаваема; она -- цепь бесконечных перевоплощений. И это
-- так заманчиво, так увлекательно! Для актера не существует морали, не
существует общественных обычаев, ему чужд устойчивый быт. Он вечно ищет и
создает, неутомимо возносится и парит. Он -- сама фантазия, само
непостоянство, сама неизменно клокочущая жизнь. Правда, отсюда же его
глубинная бесшабашность, беспринципность и анархизм; отсюда его аморальная
беспечность, неунывающий оптимизм и всегда готовая проявиться натура
энтузиаста. Но мы знаем с тобой, как артисту позволено то, что не позволено
другому. Да, шалит и резвится актер, но не как вы, мелкая и бездарная чернь,
живущая интересами кошелька и желудка! Нарушает мораль и грешит против ваших
законов, но -- не как вы, мелкая, бездарная дрянь и визгливая, самомнящая
глупость!
А помнишь, Ваня, наш маленький, милый театрик, это священное место
наших юных фантазий, нашей чистой молодой молитвы, этих сладких и туманных
мечтаний, которыми всегда богата талантливая молодость? Он был расположен на
площади около городского сада, -- старинное, маленькое, деревянное, но
изящное здание нашего театра. Кроме партера и амфитеатра он имел два яруса
лож, бенуар и бельэтаж и над ними так называемая галерея, место не для
низших сословий (которые никогда в театр не ходили), но, по-моему, для
самого высокого общества, отличавшегося от высшего света только отсутствием
денег и невозможностью заплатить за более дорогой билет. Этот театр воистину
был для нас с тобой священным местом. Мы знали в нем каждое место, знали,
где и какой номер и ряд, откуда что видно и слышно, знали всех швейцаров,
бритых, величественных, одетых в старинные торжественные мундиры, знали все
закоулки кулисов, где всегда с тобой подсматривали и подслушивали
выступающих артистов, и сезонных и в особенности приезжих. Только родная
школа, гимназия, да этот милый, уютный театрик и есть то, что осталось в
моей душе милого, родного, интимного -- от всей моей жизни, от всех
бесконечных впечатлений жизни!
Вот об этом-то своем и твоем святилище, об этой чудной храмине красоты
и искусства я и должен тебе рассказать. Не рассказать, а исповедоваться!
Нечего и говорить о том, что как только кончилась для меня гимназия,
так одновременно кончился и театр! Да, Ваня, кончилась чудная музыка
искусства, окончилась глубокая школа ума и жизни! Почему кончилась, зачем
кончилась? Не знаю, Ваня, сам не знаю! И не спрашивай, не знаю ничего. Знаю
только, что с почтовым ведомством театр не совместим. Конечно, это все
идиотизм, глупости, капризы... Но... Ничего не поделаешь! Кого в этом
винить, не знаю. Вероятно, меня самого надо винить, кого же больше? Однако,
что же пользы в том, что я виноват? Ну, пусть я виноват, а ведь от этого не
легче.
Кончивши гимназию и определившись почтовым чиновником, я перестал
ходить в театр. Поверишь или нет, но -- как отрезало! Вспоминал театр как
какую-то далекую несбыточную мечту. Вспоминал его как виденный много лет
тому назад сказочный сон. Вспоминаешь-вспоминаешь такой сон, и, кажется, что
вот-вот вспомнишь его, и -- никак не вспоминается, никак не ухватишься ни за
какую мысль, чтобы его восстановить в памяти. Так и я -- не мог и не мог
вспомнить, что такое театр и что это за чудные откровения он посылал; и сам
удивлялся, как эта память о столь недавнем счастье так бездейственна, так
бессильна и беспомощна!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
было в нашем захолустном городке замечательного и интересного! Театр спасал
нас от мещанства, от засасывающей тины провинциального болота. Театр давал
нам мировые горизонты, и душа наша трепетала в унисон с Софоклом, Шекспиром,
Шиллером и Гете. Откуда бы нам, мелким людишкам медвежьего угла знать о
страстях тонкого ума Гамлета, о пластической душе непреклонной Антигоны, о
горячих итальянских темпераментах, о глубине, о зорких раздумьях немецкого
гения, о французах с мистикой повседневной интимной жизни! Все это нам дал
театр. Перед нашими глазами вставала древняя скульптурная Греция,
великолепие и торжественное величие римской империи, вдохновенная красота и
духовные идеалы рыцарства. Мы видели с тобою королей, императоров, царей
всех веков и народов, их величие, их падение, их власть, их бессилие. Мы
изнутри чувствовали бедность, болезнь, жалкое и смиренное существование, мы
созерцали тайные пружины любви, власти и могущества, богатства, ненависти и
злобы. От нас не могла укрыться тоска гения, принимающего смерть от дикой
толпы, которая его не понимает, -- восторг и упоение любви, нашедшей свое
осуществление и свою благословенную взаимность среди грубой пошлости
обыденной жизни, -- страдания и подвиги героя, захотевшего положить свою
жизнь за свободу и счастье людей, -- мелкая и напряженная злоба человеческой
жизни, построенной на эгоизме, лжи, клевете, интригах и мести... Да разве
все перечислить! И все это нам дал с тобою театр!
А помнишь, милый Ваня, наше увлечение артистическим миром? Помнишь, с
каким трепетом ждали мы бенефиса того или иного исполнителя, с каким
нетерпением жаждали приезда той или другой знаменитости, чтобы приобщиться к
этому чудесному и вожделенному миру гениального искусства! Мы обсуждали с
тобою, что вот Муратов играет Гамлета, главным образом, как оскорбленного
сына, страдающего за честь своей матери, а вот Каширин видит в нем
государственного мужа, болеющего о судьбах трона. Майский же подчеркивает в
нем философа, мыслителя, углубленного аналитика, а вот здесь Гамлет --
истерик, невротик и в конце концов психопат и даже умалишенный, а вот там
Гамлет -- и сын, и принц, и философ, и психопат... Какая завораживающая и
волшебная картина умозрения, созерцания, понимания, проникновения и
фантазии! И все это мы с тобой знали, Ваня, знали 15--16-летним подростками,
все это мы отведали, вкусили, ко всему этому приобщились. И сердца наши
трепетали вместе с мировым пульсом всеобще-человеческого гения, талантов,
артистического духа и актерского творчества.
А как любили мы с тобою эту бездомную и бродячую, эту гениальную и
бесшабашную жизнь актерской среды! Актер -- всегда гуляка праздный, всегда
бездомен, всегда переходит с места на место. Сегодня он на сезоне в одном
городе, а завтра кончился сезон или прогорел антрепренер, и--он перелетел в
другой город, уже репетирует с новыми товарищами, для новой публики, новые
пьесы. Душа актера -- нецентрированная душа; она вечно меняет свою
субстанцию, вечно неузнаваема; она -- цепь бесконечных перевоплощений. И это
-- так заманчиво, так увлекательно! Для актера не существует морали, не
существует общественных обычаев, ему чужд устойчивый быт. Он вечно ищет и
создает, неутомимо возносится и парит. Он -- сама фантазия, само
непостоянство, сама неизменно клокочущая жизнь. Правда, отсюда же его
глубинная бесшабашность, беспринципность и анархизм; отсюда его аморальная
беспечность, неунывающий оптимизм и всегда готовая проявиться натура
энтузиаста. Но мы знаем с тобой, как артисту позволено то, что не позволено
другому. Да, шалит и резвится актер, но не как вы, мелкая и бездарная чернь,
живущая интересами кошелька и желудка! Нарушает мораль и грешит против ваших
законов, но -- не как вы, мелкая, бездарная дрянь и визгливая, самомнящая
глупость!
А помнишь, Ваня, наш маленький, милый театрик, это священное место
наших юных фантазий, нашей чистой молодой молитвы, этих сладких и туманных
мечтаний, которыми всегда богата талантливая молодость? Он был расположен на
площади около городского сада, -- старинное, маленькое, деревянное, но
изящное здание нашего театра. Кроме партера и амфитеатра он имел два яруса
лож, бенуар и бельэтаж и над ними так называемая галерея, место не для
низших сословий (которые никогда в театр не ходили), но, по-моему, для
самого высокого общества, отличавшегося от высшего света только отсутствием
денег и невозможностью заплатить за более дорогой билет. Этот театр воистину
был для нас с тобой священным местом. Мы знали в нем каждое место, знали,
где и какой номер и ряд, откуда что видно и слышно, знали всех швейцаров,
бритых, величественных, одетых в старинные торжественные мундиры, знали все
закоулки кулисов, где всегда с тобой подсматривали и подслушивали
выступающих артистов, и сезонных и в особенности приезжих. Только родная
школа, гимназия, да этот милый, уютный театрик и есть то, что осталось в
моей душе милого, родного, интимного -- от всей моей жизни, от всех
бесконечных впечатлений жизни!
Вот об этом-то своем и твоем святилище, об этой чудной храмине красоты
и искусства я и должен тебе рассказать. Не рассказать, а исповедоваться!
Нечего и говорить о том, что как только кончилась для меня гимназия,
так одновременно кончился и театр! Да, Ваня, кончилась чудная музыка
искусства, окончилась глубокая школа ума и жизни! Почему кончилась, зачем
кончилась? Не знаю, Ваня, сам не знаю! И не спрашивай, не знаю ничего. Знаю
только, что с почтовым ведомством театр не совместим. Конечно, это все
идиотизм, глупости, капризы... Но... Ничего не поделаешь! Кого в этом
винить, не знаю. Вероятно, меня самого надо винить, кого же больше? Однако,
что же пользы в том, что я виноват? Ну, пусть я виноват, а ведь от этого не
легче.
Кончивши гимназию и определившись почтовым чиновником, я перестал
ходить в театр. Поверишь или нет, но -- как отрезало! Вспоминал театр как
какую-то далекую несбыточную мечту. Вспоминал его как виденный много лет
тому назад сказочный сон. Вспоминаешь-вспоминаешь такой сон, и, кажется, что
вот-вот вспомнишь его, и -- никак не вспоминается, никак не ухватишься ни за
какую мысль, чтобы его восстановить в памяти. Так и я -- не мог и не мог
вспомнить, что такое театр и что это за чудные откровения он посылал; и сам
удивлялся, как эта память о столь недавнем счастье так бездейственна, так
бессильна и беспомощна!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30