— Молод еще: пусть посидит.
Привязывать теперь Пассека к делу о покушении, да еще как единственного сообщника — ненадежно. Павел может вспомнить свое, сложившееся во время разговора, впечатление: низкий свод сырой камеры, обросшего, землистолицего человека без возраста — и не поверит.
Алексей Борисович отчаивался уже, перебрасывая торопливо, с хрустом страницы — и вдруг уперся взглядом в знакомую фамилию, вздохнул глубоко, со вкусом, стал не спеша читать. Показание было на то, что письмо подметное, взятое еще в 1796 году у шляхтича Елерского, хранилось одно время гвардейским офицером Евграфом Грузиновым. Почему более на сей счет в деле ничего не было, Куракин и думать не стал, ложный навет или иное что — главное, сейчас донос двухлетней давности был кстати. Выходил настоящий заговор, в котором участвовал человек, к государю, а тогда наследнику, близкий. С этим можно показать свою силу!
…Но показать ничего Куракин не сумел. Взяли Евграфа его люди бестолково, нашумев не в меру. Младший брат полковника нашел способ пожаловаться императору, и тот потребовал арестованного к себе, со всеми бумагами.
Говорить с Евграфом Павел пожелал наедине. Охрана осталась у прикрытой неплотно двери, оба слышали шорох, негромкий, разом обрывающийся звон шпор в соседней комнате, и оба сразу об этом забыли.
— Я думал, на этом свете осталась еще честь, — с порога, не здороваясь, выговорил император. Задержавшись у стола, он не сел, прошел к окну, глянул, качнулся на носках, оборотясь спиной к Грузинову.
— Мудрено ее сохранить, государь.
— Честь на то и дана, чтобы не к обстоятельствам примеряться, а следовать ей!
— Так ведь как самому честь разуметь. Если, скажем, я обещал, да не исполнил — бесчестие. А коли и не обещал ничего?
Хмурясь, Павел повернулся, посмотрел пристально:
— Дед твой об ином думал. Приехал защиты оружия российского от турок искать. С тобой говорил я, помнишь? О родине, которой ты не видел, но любишь. 11лан — взять Грузию под державное покровительство Российской, или восстановленной Византийской, империи не оставлен. Вот чему ты бы мог послужить!
— То деда мечта, не моя.
— И родину предать хочешь, не только государя? Грузинов усмехнулся:
— Мне родина — Дон.
— Хорошо. Сядь.
Император, положив Евграфу ладонь на локоть, подвел к оттоманке, усадил рядом с собой, коснувшись коленом упругого, сильного бедра.
— Скажи мне не как государю, как человеку, заметившему тебя восемнадцатилетним сотником, от которого ты, смею думать, не видел зла. Что тобой движет? Я не спрашиваю об обидах личных; в наше безумное время все мнят себя Брутами и Катонами. Так вот, я не спрашиваю, что я сделал дурного тебе; ответь, что я сделал дурного государству?
— Ничего.
— Я хочу слышать ответ!
— Мне иного сказать нечего.
— Или ты полагаешь, нравы прошлого царствования не требовали исправления?
— Нравы — нет. Государь, сказал бы — не дослушаешь.
Павел вздохнул шумно, вскинул надменно голову.
— Пороки вельмож, государь, что дождь — загородись чем, не мочит. Но идет же, и грязь оттого на земле. Худшие изгнаны, хоть и на смену им не святые пришли, только ничего доброго я в этом обмене не вижу. Людям помыслить пора не о том, как плохих вельмож на хороших поменять, а как без вельмож вовсе прожить.
Не говоря ни слова, Павел поднялся резко, стремительно подошел к столу, написал две строчки, поставил подпись и молча подал, бумагу Евграфу. То был приказ о заточении полковника Грузинова в Ревельскую крепость впредь до особого распоряжения, и единственное, чего хотел сейчас император, чтобы человек, стоящий перед ним, не сказал ни единого слова больше, потому что не рассуждающая ярость уже наливала тяжестью виски. Отвернувшись к окну, он услышал за спиной тихие, невоенные совсем, шаги; потом скрипнула дверь.
* * *
Оглядев вошедшего в кабинет канцлера, Павел недоуменно поднял брови:
— Сколь помню, впервые с пустыми руками… Александр Андреевич.
Безбородко, улыбнувшись хитро, поклонился, глянул вопросительно.
— Да садитесь же! Короток ваш доклад сегодня?
— Одного слова довольно, государь. Война. Павел, откинувшись резко на стуле, выбросил на стол
обе руки, прижимая ладони к холодному мрамору:
— Не вы ли год назад сетовали на невозможность такого предприятия?
— Тому год минул. Ныне мы готовы. Я бумаг не принес потому, что, коли обо всем теперь говорить, времени до вечера не хватит, да и не всякому делу я лучший судья. Позовем президентов коллегий, членов совета, доложит каждый свое. Я же могу теперь о целом судить: пора.
— Хорошо. Мы готовы. Но время ли? Оправдают результаты труды наши?
— Полностью, государь. Армия французская лучшая увязла в Египте, на море владычествует английский флот, коли на суше и не побьют мамелюки французов, все одно, в Европу им не вернуться. Прочие армии слабее, только сокрушить их некому: Австрия разбита, Пруссия мира ищет, англичане на суше воевать не станут, про неаполитанцев и говорить нечего. Время — наше!
— И все лишь выгодой мерить?
— Как иначе, государь? Война должна пользу державе нести, а польза в землях новых. За помощь нашу Австрии и Англии, полагаю, многие компенсации можно требовать.
— Где же?
— Прежде всего за турецкий счет. Повод пристойный есть: христиан в Порте притесняют. Вот и возьмем под защиту земли, для начала, до Дуная. Впрочем, как война пойдет. Если англичане Египет занять сумеют, медлить грех, Константинополю быть русским. К тому все готово, Константин Павлович давно греческий учит, к обычаям тамошним навык. Восстановим империю Византийскую, из которой свет христианства для Руси воссиял, разве не великое то дело? Далее подумать следует о севере. Шведы увертливы слишком, начав войну, потребуем с них строго, чтобы выделили корпус. Не дадут, будет повод округлить границу. Разве терпимо для нас, что столица российская их кораблям открыта?
— А коли пошлют?
— Ваше величество, повод сыскать дело нехитрое, важен расклад европейский, чтобы державы иные не возмутились. А ныне нам козыри пришли, ныне все можно, и грех перед потомками — промедлить!
— Так…
— Теперь — прочие виды. Грузия протекторат наш принять готова. Когда турок вразумим, дело решится легко. С персами заключим новый договор, коли англичане пакостить перестанут, наденем на шаха вожжи. Далее Хива.
— Вот кого усмирить следует! По сей день набеги чинят, пленных угоняют.
— Усмирить мало. Разумею так: Индия, конечно, англичанам принадлежит. Только где та Индия кончается? По их картам выходит — едва не у моря Каспийского, а по нашим может выйти иначе. Главное — города поставить, казачество расселить, а там двинемся и за Кандагар. Англичанам далеко, нам — близко. Полагаю, в годы ближайшие резонно границей меж нами Инд реку считать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67