— Если верить людям.
— Ну вот и познакомились, Полина Сидоровна, — Нартахов не дал санитарке уйти в свои, похоже, невесёлые воспоминания. — Вы тут привыкли всех называть больной да больной, а у меня тоже имя есть: Семён Максимович Нартахов. Я и больным-то не хочу называться.
— Весёлый вы человек, видно.
— Да нет, не весёлый. Скорее, наоборот. Не весёлый и, как я вам уже говорил, не сладкоежка. Да и зубы у меня от конфет болят. Так что вам придётся меня выручать, — Семён Максимович взял с тумбочки пакет и сунул его под локоть санитарки.
Женщина растерянно смотрела на Нартахова, не готовая ещё принять угощение, но уже и не способная ответить привычной резкостью. Нартахов заметил колебания женщины.
— Спасибо, Полина Сидоровна, — сказал он шёпотом.
Долгое мгновение стояла санитарка молча, сосредоточенно смотрела на оплывшее льдом окно, потом губы её и подбородок чуть дрогнули, она круто повернулась и бросила, не оборачиваясь:
— Я ещё приду.
Утренняя жизнь больницы набирала привычный ритм. Только ушла санитарка, как появилась медсестра — высокая статная девушка с густо накрашенными синими веками. Семён Максимович подумал, глядя на медсестру, что её бы можно назвать красивой, не сожги она осветляющей перекисью свои чудные золотистые волосы, живая прядка которых сохранилась около розового уха. Нартахов послушно взял из рук девушки градусник.
Потом появилась лаборантка и взяла кровь из пальца и из вены.
— Неужели вам мало одного пальца? — просительно поглядел Нартахов на лаборантку.
— Эх вы, мужчины, мужчины, — покровительственно усмехнулась женщина. — Как вы на фронте-то воевали, если чуть не каждого из вас, едва он иголку увидит, в пот бросает?
— Да воевали как-то, — слабо защитился Семён Максимович.
Потом принесли завтрак. Снова появилась медсестра, положила на блюдце несколько таблеток. Семён Максимович положил их в рот, пожевал немного и запил водой.
Утомлённый всей этой утренней суетой и полагая, что он работу свою сделал, Семён Максимович решил подремать. Отгораживаясь от шума и дневного света, Нартахов натянул на голову одеяло. Но уснуть так и не удалось. Вскоре он почувствовал, как кто-то осторожно приподнял край одеяла, и услышал дрогнувший голос Маайи:
— Ой, да что это такое с ним? Семён… Семён, ты меня слышишь?
— Да как мне тебя не слышать, если ты кричишь так, как будто чудище какое увидела, а не мужа своего. Ну что ты панику поднимаешь? Ну, обжёгся, пустяки. А бинтов уж постарались на меня намотать!
— Да какой же это пустяк, — Маайа опустилась на край кровати, — если тебе даже не разрешают вставать.
Нартахов продолжал ворчливо:
— Ты что, больничных порядков не знаешь? Раз попал сюда, обязан лежать. Не сидеть, а лежать. Видишь, здесь нет ни одного кресла, а одни кровати. А меня сегодня вечером или завтра утром отпустят.
— Ну да, так уж и отпустят, — Маайа с сомнением посмотрела на мужа.
— Конечно, отпустят. Ожоги можно лечить и амбулаторно. Только одна вот беда: лицо, данное человеку богом, похоже, будет попорчено. И ещё я боюсь… — Семён Максимович замолчал.
— Чего боишься? — насторожилась Маайа.
— Да вот… Снимут повязки с лица, а там шрамы. Ты посмотришь, посмотришь на меня и бросишь.
— Тебе бы на пожаре язык надо было прижечь, — Маайа улыбнулась. — Серьёзности в тебе никакой. Лежишь на больничной койке и посмеиваешься.
— Ну и прекрасно, что уж, в больнице шутить запрещено?!
— Не запрещено, но тебе не мешало бы хоть чуточку быть посерьёзнее. В твоём возрасте пора бы.
Эти слова из уст Маайи Нартахов слышал так часто, что перестал на них обращать внимание, но спросил лишь для того, чтобы поддержать разговор?
— Неужто я такой глупый?
— А ты ещё и сомневаешься? Кто из приискового руководства попал в больницу? Никто, кроме тебя. Наверняка есть люди, которые в большей мере, чем ты, отвечают за электростанцию, но никто из них самолично не полез в огонь. И правильно.
— Конечно, правильно.
— Ну, а ты что ж, Семён?! Не мальчик ведь, надо и поберечь себя. Или ты надеешься после смерти воскреснуть?
— Неплохо было бы. Но если бы я родился второй раз, Маайа, то опять непременно на тебе женился.
— Нет, этот подлиза неисправим, — в голосе Маайи послышались нежные нотки.
— Нартахова, заканчивайте свидание, — послышался из-за двери голос медсестры.
— Ухожу, ухожу, — заторопилась Маайа. — Да, Семён, забыла тебя спросить: что с человеком, который пострадал вместе с тобой? Как он себя чувствует?
— Ничего не знаю, — откровенно удивился Семён Максимович. — Какой человек?
— Да тот, кто тебя, может, от смерти спас. Что ты на меня смотришь такими удивлёнными глазами? Тебя бы бревно, которое с крыши падало, как мышонка, прибило бы, не оттолкни тебя этот человек. Он и сам из-за тебя пострадал.
— Да что ты говоришь?! — всполошился Семён Максимович. — Почему мне никто ничего не говорил?
— Нартахова, я же просила вас больного не беспокоить, — медсестра приоткрыла дверь в палату. — Да сейчас и не время для рассказов.
— Хорошо, хорошо, — Маайа поправила под головой мужа подушку. — Ты лежи и делай всё, как велят врачи. Не торопись выписываться, лечись как следует. Я сегодня и того человека разыщу, принесу ему что-нибудь вкусненького.
— Как его фамилия? — Семён Максимович приподнялся на локте.
— Не знаю. Знаю только, что он работает плотником. Ну, я его и так найду. Пошла я, — Маайа посмотрела на мужа долгим взглядом и вышла.
Семён Максимович расстроился. «Надо же так, — думал он, — просто рок какой-то меня преследует: опять меня спасают от гибели!»
Долго вытерпеть безвестность Нартахов уже не мог.
— Сестра! — позвал он громко. — Сестра!
Пришла давешняя блондинка.
— Что случилось?
— Скажите, как вас зовут?
— Вы за этим меня позвали? Если за этим, то должна сказать, что мне некогда: я одна на пятьдесят больных.
— Да нет, нет, — заторопился Семён Максимович. — Но всё равно, надо же как-то обратиться. Я не умею без имени…
— Ну, Людмила.
— Людмила, Людочка, скажите, кто ночью, кроме меня, поступил с ожогами?
Сестра на мгновение задумалась, тронула розовым пальцем щеку.
— В третьей палате. Волков.
— Как его состояние?
— Удовлетворительное.
— А если точнее?
— Это вам может сказать только лечащий врач.
— Как бы мне сходить в эту палату?
Сестра насторожилась.
— Ни в коем случае. Вам нельзя вставать.
— Тогда пусть Волков придёт ко мне, — не сдавался Нартахов.
— И ему нельзя ходить.
— И так нельзя, и эдак нельзя, — расстроился Нартахов. — Ну, хоть привет Волкову передайте. Это-то, надеюсь, можно?
— Можно, — улыбнулась сестра. — Это можно.
«Волков… Волков… — Семён Максимович напрягал память. — Плотник…» Он мысленно перебирал знакомые и малознакомые лица, но ни с кем фамилия Волков не ассоциировалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Ну вот и познакомились, Полина Сидоровна, — Нартахов не дал санитарке уйти в свои, похоже, невесёлые воспоминания. — Вы тут привыкли всех называть больной да больной, а у меня тоже имя есть: Семён Максимович Нартахов. Я и больным-то не хочу называться.
— Весёлый вы человек, видно.
— Да нет, не весёлый. Скорее, наоборот. Не весёлый и, как я вам уже говорил, не сладкоежка. Да и зубы у меня от конфет болят. Так что вам придётся меня выручать, — Семён Максимович взял с тумбочки пакет и сунул его под локоть санитарки.
Женщина растерянно смотрела на Нартахова, не готовая ещё принять угощение, но уже и не способная ответить привычной резкостью. Нартахов заметил колебания женщины.
— Спасибо, Полина Сидоровна, — сказал он шёпотом.
Долгое мгновение стояла санитарка молча, сосредоточенно смотрела на оплывшее льдом окно, потом губы её и подбородок чуть дрогнули, она круто повернулась и бросила, не оборачиваясь:
— Я ещё приду.
Утренняя жизнь больницы набирала привычный ритм. Только ушла санитарка, как появилась медсестра — высокая статная девушка с густо накрашенными синими веками. Семён Максимович подумал, глядя на медсестру, что её бы можно назвать красивой, не сожги она осветляющей перекисью свои чудные золотистые волосы, живая прядка которых сохранилась около розового уха. Нартахов послушно взял из рук девушки градусник.
Потом появилась лаборантка и взяла кровь из пальца и из вены.
— Неужели вам мало одного пальца? — просительно поглядел Нартахов на лаборантку.
— Эх вы, мужчины, мужчины, — покровительственно усмехнулась женщина. — Как вы на фронте-то воевали, если чуть не каждого из вас, едва он иголку увидит, в пот бросает?
— Да воевали как-то, — слабо защитился Семён Максимович.
Потом принесли завтрак. Снова появилась медсестра, положила на блюдце несколько таблеток. Семён Максимович положил их в рот, пожевал немного и запил водой.
Утомлённый всей этой утренней суетой и полагая, что он работу свою сделал, Семён Максимович решил подремать. Отгораживаясь от шума и дневного света, Нартахов натянул на голову одеяло. Но уснуть так и не удалось. Вскоре он почувствовал, как кто-то осторожно приподнял край одеяла, и услышал дрогнувший голос Маайи:
— Ой, да что это такое с ним? Семён… Семён, ты меня слышишь?
— Да как мне тебя не слышать, если ты кричишь так, как будто чудище какое увидела, а не мужа своего. Ну что ты панику поднимаешь? Ну, обжёгся, пустяки. А бинтов уж постарались на меня намотать!
— Да какой же это пустяк, — Маайа опустилась на край кровати, — если тебе даже не разрешают вставать.
Нартахов продолжал ворчливо:
— Ты что, больничных порядков не знаешь? Раз попал сюда, обязан лежать. Не сидеть, а лежать. Видишь, здесь нет ни одного кресла, а одни кровати. А меня сегодня вечером или завтра утром отпустят.
— Ну да, так уж и отпустят, — Маайа с сомнением посмотрела на мужа.
— Конечно, отпустят. Ожоги можно лечить и амбулаторно. Только одна вот беда: лицо, данное человеку богом, похоже, будет попорчено. И ещё я боюсь… — Семён Максимович замолчал.
— Чего боишься? — насторожилась Маайа.
— Да вот… Снимут повязки с лица, а там шрамы. Ты посмотришь, посмотришь на меня и бросишь.
— Тебе бы на пожаре язык надо было прижечь, — Маайа улыбнулась. — Серьёзности в тебе никакой. Лежишь на больничной койке и посмеиваешься.
— Ну и прекрасно, что уж, в больнице шутить запрещено?!
— Не запрещено, но тебе не мешало бы хоть чуточку быть посерьёзнее. В твоём возрасте пора бы.
Эти слова из уст Маайи Нартахов слышал так часто, что перестал на них обращать внимание, но спросил лишь для того, чтобы поддержать разговор?
— Неужто я такой глупый?
— А ты ещё и сомневаешься? Кто из приискового руководства попал в больницу? Никто, кроме тебя. Наверняка есть люди, которые в большей мере, чем ты, отвечают за электростанцию, но никто из них самолично не полез в огонь. И правильно.
— Конечно, правильно.
— Ну, а ты что ж, Семён?! Не мальчик ведь, надо и поберечь себя. Или ты надеешься после смерти воскреснуть?
— Неплохо было бы. Но если бы я родился второй раз, Маайа, то опять непременно на тебе женился.
— Нет, этот подлиза неисправим, — в голосе Маайи послышались нежные нотки.
— Нартахова, заканчивайте свидание, — послышался из-за двери голос медсестры.
— Ухожу, ухожу, — заторопилась Маайа. — Да, Семён, забыла тебя спросить: что с человеком, который пострадал вместе с тобой? Как он себя чувствует?
— Ничего не знаю, — откровенно удивился Семён Максимович. — Какой человек?
— Да тот, кто тебя, может, от смерти спас. Что ты на меня смотришь такими удивлёнными глазами? Тебя бы бревно, которое с крыши падало, как мышонка, прибило бы, не оттолкни тебя этот человек. Он и сам из-за тебя пострадал.
— Да что ты говоришь?! — всполошился Семён Максимович. — Почему мне никто ничего не говорил?
— Нартахова, я же просила вас больного не беспокоить, — медсестра приоткрыла дверь в палату. — Да сейчас и не время для рассказов.
— Хорошо, хорошо, — Маайа поправила под головой мужа подушку. — Ты лежи и делай всё, как велят врачи. Не торопись выписываться, лечись как следует. Я сегодня и того человека разыщу, принесу ему что-нибудь вкусненького.
— Как его фамилия? — Семён Максимович приподнялся на локте.
— Не знаю. Знаю только, что он работает плотником. Ну, я его и так найду. Пошла я, — Маайа посмотрела на мужа долгим взглядом и вышла.
Семён Максимович расстроился. «Надо же так, — думал он, — просто рок какой-то меня преследует: опять меня спасают от гибели!»
Долго вытерпеть безвестность Нартахов уже не мог.
— Сестра! — позвал он громко. — Сестра!
Пришла давешняя блондинка.
— Что случилось?
— Скажите, как вас зовут?
— Вы за этим меня позвали? Если за этим, то должна сказать, что мне некогда: я одна на пятьдесят больных.
— Да нет, нет, — заторопился Семён Максимович. — Но всё равно, надо же как-то обратиться. Я не умею без имени…
— Ну, Людмила.
— Людмила, Людочка, скажите, кто ночью, кроме меня, поступил с ожогами?
Сестра на мгновение задумалась, тронула розовым пальцем щеку.
— В третьей палате. Волков.
— Как его состояние?
— Удовлетворительное.
— А если точнее?
— Это вам может сказать только лечащий врач.
— Как бы мне сходить в эту палату?
Сестра насторожилась.
— Ни в коем случае. Вам нельзя вставать.
— Тогда пусть Волков придёт ко мне, — не сдавался Нартахов.
— И ему нельзя ходить.
— И так нельзя, и эдак нельзя, — расстроился Нартахов. — Ну, хоть привет Волкову передайте. Это-то, надеюсь, можно?
— Можно, — улыбнулась сестра. — Это можно.
«Волков… Волков… — Семён Максимович напрягал память. — Плотник…» Он мысленно перебирал знакомые и малознакомые лица, но ни с кем фамилия Волков не ассоциировалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35