— Подтверждаю. В запальчивости… Но он сам на меня кинулся. Я защищался только.
— Федот Тимофеевич, да что вы такое говорите? — не выдержал Нартахов. — Как такое может быть?
Волков резко вскинул голову, и Нартахов увидел на его лице ножевой шрам, уходящий к виску. И всё как будто встало на свои места: не было в прежней жизни Нартахова ни подполковника Васильева, ни этого кабинета, но лицо с ножевым шрамом было и никогда не уходило из его памяти.
— Слушайте, вы, повернитесь ко мне!.. — срывающимся голосом выкрикнул Семён Максимович.
Волков не пошевелился, молча и угрюмо смотрел в пол, будто просьба Нартахова не имела к нему никакого отношения.
Глаза Нартахова заузились, стали тёмными и холодными.
— Покажите лицо! Лицо! — потребовал Нартахов.
— Гражданин Волков, повернитесь к свидетелю, — спокойным и тихим голосом сказал Васильев, но в голосе явно послышался приказ.
Волков медленно, всем корпусом, повернулся к Нартахову, поднял голову. Косой шрам, уходящий к виску, наливался тёмной кровью. Побелевшими от напряжения пальцами Семён Максимович сдавил спинку стула и стал подниматься.
— Стецко! Павло Стецко! А ты узнал ли меня?
И всё закружилось перед глазами Нартахова и исчезло в темноте.
В больнице Нартахова уложили в постель, строго-настрого запретив подниматься. Едва Нартахов с помощью уколов более или менее пришёл в себя, как хлопотавшая около него Сусанна Игнатьевна принялась ругать себя за слабохарактерность и клятвенно заверила, что никогда в жизни она больше не пойдёт на поводу у больных, называя себя слабой женщиной и плохим врачом.
В другой раз Нартахов, скорее всего, покаялся бы за доставленные неприятности, извинился бы, успокоил бы как-то Сусанну Игнатьевну, но сейчас, едва почувствовав себя способным говорить, настойчиво стал просить:
— Позовите Скворцова. Немедленно позовите Скворцова.
Сусанна Игнатьевна, поняв, что это не совсем обычная просьба и Нартахов не успокоится до тех пор, пока не увидит своего Скворцова, отправила за парнем медсестру.
Скворцов неспешно, по-журавлиному выкидывая ноги, прошествовал по коридору и остановился около кровати Нартахова.
— Виктор Егорович, возьмите стул, сядьте поближе. Вчера вы начали что-то рассказывать об Уварове и Волкове. И не закончили рассказ, ушли…
— Да вроде и не о чем особенно рассказывать.
— А всё-таки.
— Вам на разговор три минуты, — предупредила Сусанна Игнатьевна. — Поспешите.
— Ну… Вот, значит… — Скворцов начал собираться с мыслями. — В общем, не так давно Уваров ездил в деревню неводить. Ездил и Волков. И там вроде у них началась какая-то ссора. В тот же вечер, когда они вернулись с рыбалки, я пошёл к старику Уварову, чтобы пилу отдать. Подошёл к комнате Уварова — дверь приоткрыта. А в комнате слышится ругань. Заглянул — смотрю, у старика в гостях Волков. Кричал в основном один старик. А Волков только уговаривал его, а о чём — непонятно. Говорил он примерно так: человек во сне над собой не властен, мало ли что может наболтать, когда ему какая-нибудь чушь приснится. А Уваров кричал: «Иди, заяви на себя, или я это сделаю!» А потом из комнаты выскочил Волков и следом за ним бутылка водки вылетела и разбилась о стенку… Вот и всё вроде.
— Когда это было?
— Как раз за день до пожара.
— Виктор, слышите, — заволновался Семён Максимович, — немедленно позвоните в милицию Козлову и расскажите ему то, что вы знаете.
— Стоит ли звонить, — засомневался Скворцов. — Обычная пьяная ссора.
— Немедленно позвоните, — Нартахов начал приподниматься на локте.
— Лежите, больной, — приказала Сусанна Игнатьевна. — А вы, Скворцов, пойдите сейчас в мой кабинет. Там есть телефон.
— Спасибо, Сусанна Игнатьевна, — Нартахов устало, словно выполнил тяжёлую физическую работу, откинулся на подушку.
Через несколько дней, когда состояние Нартахова настолько улучшилось, что можно было уже говорить о выписке, в больницу — в который уже раз — пришёл подполковник Васильев.
— Что-то ваш главврач всё ещё на меня не очень ласково смотрит, — начал он разговор с шутки.
— И на меня так же смотрит. Только вчера немного оттаяла. Клянётся, что никогда больше не отпустит больного до выписки.
— Да, мы все тогда за вас перепугались.
— Не о чем говорить.
— Я ведь попрощаться пришёл. Сегодня в район уезжаю, — Васильев положил руку на плечо Семёна Максимовича. — Удивительные штуки порой жизнь откалывает. Кто бы мог подумать, что через сорок лет жизнь снова сведёт вас с этим полицаем.
— Это верно, — согласился Нартахов. — А как же перекрестились пути Стецко и Уварова?
— Следствие, правда, ещё только началось, но уже можно с уверенностью сказать, да это подтверждают и показания Скворцова, что кое-что о преступном прошлом этого Стецко случайно стало известно Уварову. Одно преступление порождает другое. Стецко пошёл на убийство, чтобы обезопасить себя. Если бы он узнал вас раньше, то и ваша жизнь могла бы подвергнуться смертельной опасности.
— Тогда многое становится на свои места, — согласился Нартахов.
— Да, конечно, — согласился и Васильев. — Ну, а сейчас я поехал.
— А я на Украину нынче поеду, — вдруг задумчиво сказал Семён Максимович. — Сколько я там уже лет не был?!
Давнее прошлое властно заполнило собою весь мир Нартахова, и он даже не слышал, как ушёл Васильев. Он опять видел дымы пожарищ, свой танк, лицо лейтенанта Еремина, ласковые глаза Леси и всех тех, кто жили, живут и будут жить в его душе, пока жив он сам.
— Свет! Свет!
Нартахов проснулся, разбуженный громкими и радостными голосами, и не сразу сообразил, что полутёмный коридор больницы, где он лежал, был залит ярким электрическим светом. Во всю свою силу сияли лампочки под потолком, светились улыбками лица людей, и сердце Нартахова наполнилось радостью.
— Свет!
1979
Айык-кы-ы!.. — возглас боли.
Убай — старший брат.
Огоннер — старец.
Дыраастый — здравствуй.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35