.. Крамаренко.
Крамаренко свое знает. Говорит, что коробка со снайперскими патронами наготове… Все в порядке. Пацаны тоже в порядке, легли спать… Все нормально.
– Не задерживайтесь слишком. Всех делов не переделать… Вам тоже надо поспать, т-рищ майор.
Я, видно, среагировал на телефон. Поостыл… Перебил сам себя. Но теперь в постели заволновалась, задергалась женщина. Решила, что я уже ухожу… Что звонок был тревожный. Она стала благодарить и прощаться.
Это было немного странно. Это было сверх… Она набросилась на меня. Голая на голого… “Бог вас наградит! За вашу заботу о нас!.. О наших мальчиках!” Она бурно целовала меня. Она захлебывалась слезами. Я хотел освободиться. Отстранился… Я почти отбивался… Лавина нежностей. Я был оглушен. Весь в жиже ее слез. Даже растерян слегка… И думая, что ей мало, что маловато (на автопилоте о чем еще подумает мужчина в такую минуту?), я озаботился о хорошей добавке на прощанье, но нет, нет!.. Она, кажется, даже не заметила мой новый наезд.
– Бог обережет вас от вражьей пули. За наши слезы… За наших мальчиков! – повторяла она своей захлебывающейся скороговоркой. Целовала и благодарила. Обслюнявила нежно. Со всех сторон…Снова залила слезами. Если бы могла, она бы вывернулась наизнанку. Какая-то ненормальная!..
Бросилась надевать мне носки. Согнулась… И все время там, внизу, целовала колени, ноги… Трясущимися руками подавала мне одежду. И всхлипывала. В ее всхлипах, в ее святых слюнях и слезах сквозила какая-то тяжелая, пугающая женская простота… Мать.
Вернувшись поздно, я шел спать. Но вдруг толкнуло с ними проститься. Завтра с утра уже некогда – уже будет скорей, скорей!.. Это завтра уже унесет война. Не до прощанья, когда они оба будут топтаться и подпрыгивать, перед тем как влезть на ревущий БТР.
Хотя бы просто глянуть, как сопит Алик… Как мотает головой Олег… Я вошел в пакгауз совсем тихо. Маленькая складская ночная лампа… Тени застывшие. Чернота углов… Алик спал без слез, это я сразу увидел. Спал блаженно. Глаза закрыты досуха, иссушил свой левый. Все ли выплакал, бедный?
Я скользнул глазом по их ботинкам на полу. Ага! Почистились!
Единственным звуком в притихшем пакгаузе слышалось знакомое – шорк-шорк!.. шорк-шорк!.. Голова рядового Алабина работала ночами, как автомат. Туда-сюда. Я подошел ближе. Стоял около него с замороженной улыбкой… Возле лба Олега заметил мокрое пятно… Это его голова так намолотилась. До пота!
Такое не забудешь… Хотя бы памятью звука. Но ведь я и зашел к ним, чтобы что-то попомнить. Шорк-шорк!.. шорк-шорк!..
Чувство тепла расползалось у сердца. Я постоял еще. Затем мягкой ладонью все-таки придержал бьющуюся голову пацана. Остановил маятник.
– Поспи, – велел ему шепотом. – Поспи спокойно.
Я вдруг подумал, что сейчас я не хочу перемен. Не хочу, чтобы что-то менялось. Более того – я хочу, чтобы все застыло… Чтобы само время здесь стало по стойке “смир-рно!”. И замерло. И тогда, мол, больные пацаны уж точно будут при мне… всегда… рядом и в безопасности.
Смешно, но теперь я пугался, что они уедут… Что уедут и исчезнут тем самым навсегда. Не о том речь, что их убьют… Их не убьют… Их свои уж как-нибудь оберегут и пристроят… Но для меня, для майора Жилина, оба исчезнут… Уедут… Как-нибудь они кончат эту войну… Где-то там, вдалеке, они повзрослеют, потом постареют. Полысеют… Но для меня их уже не будет. Как только уедут завтра с колонной.
Их уже нет. Я, если вести счет, видел их здесь мало, поразительно мало – в день пять, ну, десять минут… Ни Алика не будет с его трепетным заиканием. Ни Олега… Я их уже потерял. Их уже нет. Без следа… Эта сука, жизнь!.. Я уже терял близких людей… Они исчезли, как исчезают в нас сны – простецкие наши сны. Исчезли невосстановимо. И ничего не осталось… Во мне – ничего.
Когда-нибудь и я для кого-то исчезну. Вот так же горько уйду… Просто уйду… С последним неуверенным смешком. И кто-то, может быть, скажет, даже попросит в последнюю минуту: “Не уходи, майор Жилин. Не уходи… Не движься… Застынь здесь навсегда”.
И попытается ухватить меня за руку… За рябую ткань камуфляжа.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Я поруливаю, и мой козелок-джип знай мчит по ночной дороге. Ночь крепкая!.. Фары вполсилы… Оба контузика на заднем сиденье. Подпрыгивают на неровностях дороги. Каждый в обнимку со своим автоматом. (В обнимку с надеждой!.. Наконец-то. Дождались.) Их боевые АК при них – как залог. Подтверждение, что теперь-то наверняка путь к своим.
А как жадно, едва проснувшись, они схватили принесенные Крамаренкой эти свои стволы!
По знакомым буграм я чувствую, уже узнаю землю под колесами. Слышу по шороху шин. Мой джип тоже все знает… Каждый бугор… Еще на чуть проезжаю вперед. Я за рулем мог бы найти эту пядь земли с закрытыми глазами.
Вот оно!.. Здесь Хворь будет утрясать колонну… Мои фары уже высветили (высвечивают!) знакомо покореженную землю. Следы бронетехники, не один раз совершавшей здесь маневр перестраивания… повороты и развороты… Я притормаживаю. Пядь земли… Ага! Приехали!
Фары бледным светом красят место, где я разойдусь наконец со своими контузиками… Проводы – уже формальность. Я молчу. (Уже вчера с ними простился.)
И как раз джип тряхнуло… На последней рытвине.
– Олег! – рядовой Евский, вскрикнув, толкает сидящего рядом рядового Алабина. – Олег!..
– А-а, – откликается тот, полуспящий.
Слышу, как оба жуют какие-то припасенные сухари. Оба в полудреме, однако уже хрустят. Молодцы! Вот это – уже солдаты.
Ждем. Я не знаю, вывел ли минута в минуту Хворостинин колонну из Грозного… Вывел… Наверняка… Но сейчас с ним уже не переговоришь. Мобильники вырублены. Никакой утечки. Грозненская сегодняшняя колонна прямо-таки супер-пупер. Топ-сикрет… Кого-то они там везут. Какую-то шишку, которая решилась (после изрядного перерыва) взглянуть на Ведено… Чин!.. Не дай бог, подстрелят.
Ждем.
Колонна должна быть здесь через… уже через пять минут. А огней не видно… Где? Где огни колонны? – спрашиваю я сам себя, впрочем, пока что спокойно. Спрашиваю, смотря во тьму.
Пусто… Темно… Пролетел вертолет… Еще один.
Я вышел из машины, чтобы оглядеться. Пацаны остались в джипе… Сидят молча.
Я не волнуюсь. Дело-то самое обычное – подсадить двух пацанов, закинуть их на какой-нибудь БТР… и пусть протрясут на броне все свое дерьмо… Еду, проглоченную вчера и позавчера. Все, что так вкусно елось!.. И пусть контузики мчат на крутой броне, не слезая, вплоть до своей воинской части.
Делаю круги возле машины. Круг никогда не кончается. Тем и хорош. Вкруговую ходить и ждать легче.
Но мать их!.. Уже пять минут опоздания сверх.
Десять минут сверх…
Ага! – дежурный в штабе берет трубку, едва я позвонил. Но голос холодный… Да, грозненцы задерживаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Крамаренко свое знает. Говорит, что коробка со снайперскими патронами наготове… Все в порядке. Пацаны тоже в порядке, легли спать… Все нормально.
– Не задерживайтесь слишком. Всех делов не переделать… Вам тоже надо поспать, т-рищ майор.
Я, видно, среагировал на телефон. Поостыл… Перебил сам себя. Но теперь в постели заволновалась, задергалась женщина. Решила, что я уже ухожу… Что звонок был тревожный. Она стала благодарить и прощаться.
Это было немного странно. Это было сверх… Она набросилась на меня. Голая на голого… “Бог вас наградит! За вашу заботу о нас!.. О наших мальчиках!” Она бурно целовала меня. Она захлебывалась слезами. Я хотел освободиться. Отстранился… Я почти отбивался… Лавина нежностей. Я был оглушен. Весь в жиже ее слез. Даже растерян слегка… И думая, что ей мало, что маловато (на автопилоте о чем еще подумает мужчина в такую минуту?), я озаботился о хорошей добавке на прощанье, но нет, нет!.. Она, кажется, даже не заметила мой новый наезд.
– Бог обережет вас от вражьей пули. За наши слезы… За наших мальчиков! – повторяла она своей захлебывающейся скороговоркой. Целовала и благодарила. Обслюнявила нежно. Со всех сторон…Снова залила слезами. Если бы могла, она бы вывернулась наизнанку. Какая-то ненормальная!..
Бросилась надевать мне носки. Согнулась… И все время там, внизу, целовала колени, ноги… Трясущимися руками подавала мне одежду. И всхлипывала. В ее всхлипах, в ее святых слюнях и слезах сквозила какая-то тяжелая, пугающая женская простота… Мать.
Вернувшись поздно, я шел спать. Но вдруг толкнуло с ними проститься. Завтра с утра уже некогда – уже будет скорей, скорей!.. Это завтра уже унесет война. Не до прощанья, когда они оба будут топтаться и подпрыгивать, перед тем как влезть на ревущий БТР.
Хотя бы просто глянуть, как сопит Алик… Как мотает головой Олег… Я вошел в пакгауз совсем тихо. Маленькая складская ночная лампа… Тени застывшие. Чернота углов… Алик спал без слез, это я сразу увидел. Спал блаженно. Глаза закрыты досуха, иссушил свой левый. Все ли выплакал, бедный?
Я скользнул глазом по их ботинкам на полу. Ага! Почистились!
Единственным звуком в притихшем пакгаузе слышалось знакомое – шорк-шорк!.. шорк-шорк!.. Голова рядового Алабина работала ночами, как автомат. Туда-сюда. Я подошел ближе. Стоял около него с замороженной улыбкой… Возле лба Олега заметил мокрое пятно… Это его голова так намолотилась. До пота!
Такое не забудешь… Хотя бы памятью звука. Но ведь я и зашел к ним, чтобы что-то попомнить. Шорк-шорк!.. шорк-шорк!..
Чувство тепла расползалось у сердца. Я постоял еще. Затем мягкой ладонью все-таки придержал бьющуюся голову пацана. Остановил маятник.
– Поспи, – велел ему шепотом. – Поспи спокойно.
Я вдруг подумал, что сейчас я не хочу перемен. Не хочу, чтобы что-то менялось. Более того – я хочу, чтобы все застыло… Чтобы само время здесь стало по стойке “смир-рно!”. И замерло. И тогда, мол, больные пацаны уж точно будут при мне… всегда… рядом и в безопасности.
Смешно, но теперь я пугался, что они уедут… Что уедут и исчезнут тем самым навсегда. Не о том речь, что их убьют… Их не убьют… Их свои уж как-нибудь оберегут и пристроят… Но для меня, для майора Жилина, оба исчезнут… Уедут… Как-нибудь они кончат эту войну… Где-то там, вдалеке, они повзрослеют, потом постареют. Полысеют… Но для меня их уже не будет. Как только уедут завтра с колонной.
Их уже нет. Я, если вести счет, видел их здесь мало, поразительно мало – в день пять, ну, десять минут… Ни Алика не будет с его трепетным заиканием. Ни Олега… Я их уже потерял. Их уже нет. Без следа… Эта сука, жизнь!.. Я уже терял близких людей… Они исчезли, как исчезают в нас сны – простецкие наши сны. Исчезли невосстановимо. И ничего не осталось… Во мне – ничего.
Когда-нибудь и я для кого-то исчезну. Вот так же горько уйду… Просто уйду… С последним неуверенным смешком. И кто-то, может быть, скажет, даже попросит в последнюю минуту: “Не уходи, майор Жилин. Не уходи… Не движься… Застынь здесь навсегда”.
И попытается ухватить меня за руку… За рябую ткань камуфляжа.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Я поруливаю, и мой козелок-джип знай мчит по ночной дороге. Ночь крепкая!.. Фары вполсилы… Оба контузика на заднем сиденье. Подпрыгивают на неровностях дороги. Каждый в обнимку со своим автоматом. (В обнимку с надеждой!.. Наконец-то. Дождались.) Их боевые АК при них – как залог. Подтверждение, что теперь-то наверняка путь к своим.
А как жадно, едва проснувшись, они схватили принесенные Крамаренкой эти свои стволы!
По знакомым буграм я чувствую, уже узнаю землю под колесами. Слышу по шороху шин. Мой джип тоже все знает… Каждый бугор… Еще на чуть проезжаю вперед. Я за рулем мог бы найти эту пядь земли с закрытыми глазами.
Вот оно!.. Здесь Хворь будет утрясать колонну… Мои фары уже высветили (высвечивают!) знакомо покореженную землю. Следы бронетехники, не один раз совершавшей здесь маневр перестраивания… повороты и развороты… Я притормаживаю. Пядь земли… Ага! Приехали!
Фары бледным светом красят место, где я разойдусь наконец со своими контузиками… Проводы – уже формальность. Я молчу. (Уже вчера с ними простился.)
И как раз джип тряхнуло… На последней рытвине.
– Олег! – рядовой Евский, вскрикнув, толкает сидящего рядом рядового Алабина. – Олег!..
– А-а, – откликается тот, полуспящий.
Слышу, как оба жуют какие-то припасенные сухари. Оба в полудреме, однако уже хрустят. Молодцы! Вот это – уже солдаты.
Ждем. Я не знаю, вывел ли минута в минуту Хворостинин колонну из Грозного… Вывел… Наверняка… Но сейчас с ним уже не переговоришь. Мобильники вырублены. Никакой утечки. Грозненская сегодняшняя колонна прямо-таки супер-пупер. Топ-сикрет… Кого-то они там везут. Какую-то шишку, которая решилась (после изрядного перерыва) взглянуть на Ведено… Чин!.. Не дай бог, подстрелят.
Ждем.
Колонна должна быть здесь через… уже через пять минут. А огней не видно… Где? Где огни колонны? – спрашиваю я сам себя, впрочем, пока что спокойно. Спрашиваю, смотря во тьму.
Пусто… Темно… Пролетел вертолет… Еще один.
Я вышел из машины, чтобы оглядеться. Пацаны остались в джипе… Сидят молча.
Я не волнуюсь. Дело-то самое обычное – подсадить двух пацанов, закинуть их на какой-нибудь БТР… и пусть протрясут на броне все свое дерьмо… Еду, проглоченную вчера и позавчера. Все, что так вкусно елось!.. И пусть контузики мчат на крутой броне, не слезая, вплоть до своей воинской части.
Делаю круги возле машины. Круг никогда не кончается. Тем и хорош. Вкруговую ходить и ждать легче.
Но мать их!.. Уже пять минут опоздания сверх.
Десять минут сверх…
Ага! – дежурный в штабе берет трубку, едва я позвонил. Но голос холодный… Да, грозненцы задерживаются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98