Стоя на первой ступеньке крыльца, она споткнулась о вторую и как-то неловко коснулась ее коленом. Дрожащим голосом, сквозь зубы, стучавшие как в лихорадке, она спросила:
– Это усадьба имения Нездолы?
– Да… – ответила хозяйка.
– Так вы, вероятно, пани Рудецкая?
– Да, это я…
– Мне сказали… Я узнала, что здесь лечился зимой раненый… Я ищу три месяца. Мне говорили… Это молодой человек. Брюнет. Худощавый. Высокий.
– А как фамилия?
– Фамилия Одровонж, имя – Юзеф.
– Так вы, может быть, его мать?
– Я его мать…
– Войдите, пожалуйста.
– Он здесь?
– Здесь.
– Жив?
– Жив.
– Боже мой! Здесь, в этом доме?
– Здесь. Войдите же, прошу вас.
Но у приезжей уже не было сил идти. Улыбка счастья, озарившая ее лицо, казалось, отняла у нее последние силы. Она упала на колени и, протянув руки к пани Рудецкой, потеряла сознание. Панна Саломея прибежала на помощь, подняла мать князя и, смочив ей виски, привела в чувство. Кучер, который слышал этот разговор, ударил кнутом по лошадям, повернул четверку и быстро уехал. Княгиню Одровонж внесли в комнату направо, подальше от спальни раненого. Едва придя в себя, она взглянула на панну Саломею и спросила:
– Это вы спасли от смерти моего мальчика?
– Откуда вам это известно?
– От доктора… – прошептала та.
– От доктора Кулевского?
– Да. Я искала повсюду, изъездила все поля, где были бои, все постоялые дворы, деревни, расспрашивала всех людей. Наконец…
– Но он тяжело болен…
– Болен! Что же с ним?
– Не знаю. Он был ранен.
– Про раны я знаю. В голову, в спину… Глаз… Доктор все мне рассказал. Эта пуля все еще в ране?
– Пули там уже нет.
– Уже нет…
– Но к нему привязалась какая-то болезнь.
– Боже! А где он?
– Сейчас вам нельзя его видеть, он может не пережить такого волнения.
– Он так тяжело болен?
– Так сказал фельдшер, который осматривал его.
– Вызовем доктора! – взволновалась мать.
– Хорошо… – по-прежнему тихо шепнула молодая девушка.
Они нагнулись друг к другу и, словно боясь, что их подслушает враг, стали шептаться о подробностях болезни, о малейших ее проявлениях, признаках, о предположениях, о средствах спасения. Они забыли обо всем на свете, сразу сроднившись, связанные узлом чувства, который тотчас затянулся и соединил их. Пани Одровонж сидела в углу дивана. Саломея подле нее на табурете. Мать князя обняла эту незнакомую девушку за талию, гладила ее шею, привлекла к себе, прижала к груди, и стала в порыве благодарности раскачиваться с ней из стороны в сторону. Гладила без конца своими нежными пальцами ее блестящие волосы и щеки. В припадке безумной радости она бессознательно схватила руки панны Мии и прижала к губам так внезапно, что та, вскрикнув, едва успела отнять их. Напротив них сидела в кресле пани Рудецкая. Она улыбалась светской улыбкой, изысканно спокойная, как полагается при гостях. С любопытством наклонив голову, она прислушивалась к разговору, сочувствуя радости матери, которая нашла сына на извилистых, обманчивых, далеких тропах польского восстания. Но на самом деле глаза ее не видели людей и она не слышала тех подробностей, которые так бесконечно занимали этих женщин. Глаза ее глядели сквозь них, куда-то в окно, или в шероховатые стены дома, в поля, в далекие лесные ямы, а может быть, дерзко смотрели в недосягаемые очи свирепого бога.
Княгиня, забыв обо всем на свете, о правилах приличия, обо всем, что принято в хорошем обществе, умоляла панну Саломею, чтобы та позволила ей увидеть сына. Но его юная покровительница не соглашалась. Зная слишком хорошо состояние больного, она понимала, что, если он увидит мать, лихорадка может усилиться и оказаться для него смертельной. Они долго спорили. Одна все умоляла, другая не уступала. Порешили, наконец, на том, что мать поглядит на своего единственного сына в дверную щель. Забыв о пани Рудецкой, они пошли на цыпочках через входные сени, в гостиную. Панна Саломея проскользнула через эту комнату, вошла в спальню и оставила дверь приоткрытой. В щель можно было разглядеть лицо больного. Пани Одровонж припала к этой щели так тихо, что Саломея не знала, подошла ли она к двери или нет. Между тем мать повстанца, приблизившись на цыпочках как можно тише к щели между косяком и дверью, опустилась на колени и смотрела. С молитвой на дрожащих губах, сквозь слезы, которые текли ручьем, смотрела она на любимое лицо. Так прошел час, другой. Панна Саломея не могла ни поднять ее, ни заставить уйти с этого места. Только под вечер, когда стемнело и больного уже не было видно, княгиню силой увели в одну из дальних комнат, где для нее была приготовлена постель.
XV
Другая жизнь началась в усадьбе. Чтобы спасти сына, княгиня вызывала врачей и щедро платила им за советы и опасность, которой они подвергались. Под разными предлогами она наняла прислугу для ухода за ним. Платила за все, сорила деньгами направо и налево, лишь бы ее любимый единственный сын выздоровел. В числе других заработал при этом и вышел в люди старый повар Щепан Подкурек. Когда панна Саломея рассказала, как этот старик столько раз спасал жизнь юноши, как подарил ему опорки и кормил кашей, сколько сделал для него, пани Одровонж просто не знала, чем вознаградить старика. А что же другое могла она для него сделать, как не осыпать деньгами? И она вручила ему кошелек, полный червонцев, расточая тысячи благодарностей. Старик спрятал кошелек за пазуху и берег его, как зеницу ока. Обладание таким количеством золота перевернуло все его мысли. Он по-прежнему ходил в посконной рубахе, в штанах, вытянувшихся на коленях, дырявых и грязных, в старых башмаках на деревянной подошве, с обнаженной как и раньше головой, ибо уже давным-давно у него не было ни шляпы, ни шапки. Он продолжал стряпать кушанья для господ и слуг, – он должен был готовить сам, по требованию приезжей дамы, все более и более изысканные блюда для больного барина. Таким образом, обладание деньгами было для него чем-то внешним и нереальным. Он то и дело совал руку за пазуху и сжимал свое сокровище, чтобы убедиться, не обманывают ли его чувства и в самом ли деле он, повар Щепан, и есть тот самый богач, который ему все время грезится. Но когда в кухне никого не было, он, по своей старой привычке, говорил с огнем. И речь теперь шла всегда о краже.
– Украл? – бросался он к огню с кулаками. – А у кого украл? Ну, говори же, если знаешь, – у кого? Украл! Слыхали, люди добрые… Этакий кошелек украл. А у кого? Был здесь у кого такой? Или, может, кто оставил тут? Так, что ли? Свиньи, а не люди! Пани мне дала, ясновельможная пани, за то, что я сына ее спас. За это она мне подарила кошелек! Да еще по роже потрепала меня ручкой и в лоб чмокнула своими губками. Вот, чтоб вы знали, свиньи вы, а не люди! Свидетеля, говорите, не было при этих чудесах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39