..
И знаменитый советский скрипач вскоре вручил Кабалевскому этот необычный сувенир.
На большом куске розового шелка черной краской было отпечатано следующее. В центре, в рамке, образованной музыкальными произведениями, воспроизведен автограф великого дирижера Артуро Тосканини; по сторонам изображены театры мира, в которых дирижировал знаменитый маэстро; между ними - первые страницы партитур любимых симфонических произведений Тосканини, которыми он много раз дирижировал. Среди них увертюра «Вильгельм Телль» Россини, пьеса Дебюсси «Море», Четвертая симфония Брамса, симфоническая поэма Рихарда Штрауса «Смерть и просветление» и... увертюра Кабалевского к опере «Кола Брюньон».
Слов нет, дорогой подарок привез Дмитрию Борисовичу Леонид Коган. Но к радости скоро примешался привкус горечи - это было еще одним напоминанием. О чем?..
...Тридцатый год своей жизни Дмитрий Борисович встретил уже признанным мастером, автором многих произведений, в том числе крупных: трех симфоний, сонаты, фортепианного концерта, квартета. И все-таки он еще был довольно молодым человеком и молодым композитором. Конечно, появилась некоторая уверенность в своих силах, но робости было еще достаточно, ну хотя бы перед оперой. Очень уж хотелось взяться за нее, но как подступиться? Где найти хороший сюжет и каким он должен быть - этот хороший оперный сюжет?
Жизнь подарила задачу, решать которую композитору пришлось несколько десятков лет!
Прочитал Кабалевский повесть великого французского писателя Ромена Роллана «Кола Брюньон» - и потянуло его к сильному образу художника-мастера, человека, страстно влюбленного в жизнь, созданного талантом Роллана. И так захотелось подольше побыть наедине с этим неутомимым весельчаком и балагуром, рассказать в музыке об этой брызжущей радостью жизни, что Дмитрий Борисович даже... загрустил.
Еще бы не загрустить. Имеет ли он моральное право ступать во владения повести Роллана, этой, по выражению Алексея Максимовича Горького, «может быть, самой изумительной книги наших дней». Ну, а если решиться и взглянуть на повесть как на оперный сюжет (почему-то захотелось написать именно оперу)? И композитор еще больше засомневался в реальности своего замысла: в самой-то книге сюжета в общем нет, а что говорить об оперном... Ведь повесть написана как дневник, в котором Кола Брюньон вспоминает свою жизнь.
И еще от одной мысли становилось не по себе: Ромен Роллан был не только крупным писателем, но и широко известным музыковедом и критиком. Нетрудно догадаться, что он с особым вниманием отнесется к музыке, созданной по его произведению, и вряд ли кто лучше разберется в ее достоинствах и недостатках, в соответствии музыки духу оригинала. И неудача здесь была бы для композитора особенно огорчительной.
Не слишком ли много препятствий для одного замысла?
Но... не волен человек в своем выборе, если дело касается сердечных привязанностей. Уж очень точно, в унисон с собственным солнечным, радостным восприятием жизни Кабалевского звучал настрой повести Ромена Роллана и вызвал в его душе глубокий «музыкальный» резонанс.
И Кабалевский бросил вызов... самому себе. Сразу почему-то стало легче. Нашелся и либреттист - Владимир Брагин, который предложил сделать оперное либретто из «неоперной» повести Роллана!
На многие месяцы окунулся Кабалевский в сборники народных французских песен, стараясь найти в них музыкальные образы, которые войдут в оперу. А она, соответствуя повести Роллана, должна быть глубоко проникнута подлинным народным духом Франции.
Брагин же тем временем создавал либретто. В результате этой работы некоторые герои повести оказались в тени, и даже были опущены, а другие получили новое освещение, выступили на первый план.
И вот уже готовы первые музыкальные номера оперы, которой авторы решили дать имя не «Кола Брюньон», а «Мастер из Кламси», подчеркнув тем самым, что создают произведение вполне самостоятельное «по материалам и мотивам» повести. Теперь наступал самый ответственный и волнующий момент - надо написать Ромену Роллану и представить на его суд замысел оперы. Готовые фрагменты оперы Дмитрий Борисович не рискнул послать, но приложил к письму другие свои сочинения. С большим волнением в один из мартовских дней 1935 года взял Кабалевский в руки конверт, пришедший из Франции, - так он ждал его и таким неожиданным он все-таки оказался. Несколько дней назад это письмо держал в руках Ромен Роллан.
«10 марта 1935 г.
Дорогой товарищ Кабалевский!
Благодарю за Ваше письмо и за музыкальные произведения, которые Вы мне дружески прислали. Я с большим удовольствием их читал. Они мне кажутся ясными и красочными по стилю, вызывающими ощущение народных песен и продолжающими русские музыкальные традиции.
Я доволен, что Вы работаете над переложением на музыку моего Кола Брюньона. Я не думаю, что Вы должны быть слишком озабочены историческим характером; намного важнее - это народный характер, который, бесспорно, должен иметь французскую окраску, но всех времен.
И в самом деле, я выбрал эпоху Кола как промежуточную между двумя периодами французской прозы, из которых один - блестящий XVI, век Рабле - стал музейным предметом, но другой еще живет, и на его языке говорит народ французской провинции.
Кола - народный персонаж Кламси. Хотя он выдуман - его узнают. Я не был бы удивлен, если б однажды кламсийцы прибили бы дощечку на дом, где он живет. Толкуйте его в Вашей музыке как живого, а не как «привидение» из прошедших времен. Я намереваюсь в ближайшие дни написать Владимиру Брагину. Я вовсе не хочу рисковать тем, чтобы связывать вас обоих в вашей интепретации моего произведения. Вы должны совершенно свободно следовать своему вдохновению. Но я хочу только настоять на самой существенной черте Кола: веселость, несмотря ни на что, во всем и от начала до конца. Это является самым сюжетом произведения, его смыслом существования. Оптимист по природе, которого ничто и никогда не может сломить или повергнуть в уныние. Настоящий француз старой закваски, который всем несчастьям мира, льющимся на него, противопоставляет свой смех - смех искрящийся и насмешливый, «поскольку, - как говорит Рабле, - смех присущ человеку» (однако не человеку всех стран и всех времен, но, конечно, Франции хороших времен). И может быть, в этой способности к бодрому смеху наше время больше всего нуждается. Я его этим снабдил в моем Кола, как бутылкой старого бургундского.
За Ваше здоровье, мои друзья.
Дружески жму Вашу руку,
Ваш Ромен Роллан».
В письме отразились и ум, и такт, и великодушие писателя. Он ободрил авторов будущей оперы и проявил при этом настоящую заинтересованность в удачном завершении замысла, который, как он почувствовал, существенно отличается в трактовке образа Кола Брюньона, созданного им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
И знаменитый советский скрипач вскоре вручил Кабалевскому этот необычный сувенир.
На большом куске розового шелка черной краской было отпечатано следующее. В центре, в рамке, образованной музыкальными произведениями, воспроизведен автограф великого дирижера Артуро Тосканини; по сторонам изображены театры мира, в которых дирижировал знаменитый маэстро; между ними - первые страницы партитур любимых симфонических произведений Тосканини, которыми он много раз дирижировал. Среди них увертюра «Вильгельм Телль» Россини, пьеса Дебюсси «Море», Четвертая симфония Брамса, симфоническая поэма Рихарда Штрауса «Смерть и просветление» и... увертюра Кабалевского к опере «Кола Брюньон».
Слов нет, дорогой подарок привез Дмитрию Борисовичу Леонид Коган. Но к радости скоро примешался привкус горечи - это было еще одним напоминанием. О чем?..
...Тридцатый год своей жизни Дмитрий Борисович встретил уже признанным мастером, автором многих произведений, в том числе крупных: трех симфоний, сонаты, фортепианного концерта, квартета. И все-таки он еще был довольно молодым человеком и молодым композитором. Конечно, появилась некоторая уверенность в своих силах, но робости было еще достаточно, ну хотя бы перед оперой. Очень уж хотелось взяться за нее, но как подступиться? Где найти хороший сюжет и каким он должен быть - этот хороший оперный сюжет?
Жизнь подарила задачу, решать которую композитору пришлось несколько десятков лет!
Прочитал Кабалевский повесть великого французского писателя Ромена Роллана «Кола Брюньон» - и потянуло его к сильному образу художника-мастера, человека, страстно влюбленного в жизнь, созданного талантом Роллана. И так захотелось подольше побыть наедине с этим неутомимым весельчаком и балагуром, рассказать в музыке об этой брызжущей радостью жизни, что Дмитрий Борисович даже... загрустил.
Еще бы не загрустить. Имеет ли он моральное право ступать во владения повести Роллана, этой, по выражению Алексея Максимовича Горького, «может быть, самой изумительной книги наших дней». Ну, а если решиться и взглянуть на повесть как на оперный сюжет (почему-то захотелось написать именно оперу)? И композитор еще больше засомневался в реальности своего замысла: в самой-то книге сюжета в общем нет, а что говорить об оперном... Ведь повесть написана как дневник, в котором Кола Брюньон вспоминает свою жизнь.
И еще от одной мысли становилось не по себе: Ромен Роллан был не только крупным писателем, но и широко известным музыковедом и критиком. Нетрудно догадаться, что он с особым вниманием отнесется к музыке, созданной по его произведению, и вряд ли кто лучше разберется в ее достоинствах и недостатках, в соответствии музыки духу оригинала. И неудача здесь была бы для композитора особенно огорчительной.
Не слишком ли много препятствий для одного замысла?
Но... не волен человек в своем выборе, если дело касается сердечных привязанностей. Уж очень точно, в унисон с собственным солнечным, радостным восприятием жизни Кабалевского звучал настрой повести Ромена Роллана и вызвал в его душе глубокий «музыкальный» резонанс.
И Кабалевский бросил вызов... самому себе. Сразу почему-то стало легче. Нашелся и либреттист - Владимир Брагин, который предложил сделать оперное либретто из «неоперной» повести Роллана!
На многие месяцы окунулся Кабалевский в сборники народных французских песен, стараясь найти в них музыкальные образы, которые войдут в оперу. А она, соответствуя повести Роллана, должна быть глубоко проникнута подлинным народным духом Франции.
Брагин же тем временем создавал либретто. В результате этой работы некоторые герои повести оказались в тени, и даже были опущены, а другие получили новое освещение, выступили на первый план.
И вот уже готовы первые музыкальные номера оперы, которой авторы решили дать имя не «Кола Брюньон», а «Мастер из Кламси», подчеркнув тем самым, что создают произведение вполне самостоятельное «по материалам и мотивам» повести. Теперь наступал самый ответственный и волнующий момент - надо написать Ромену Роллану и представить на его суд замысел оперы. Готовые фрагменты оперы Дмитрий Борисович не рискнул послать, но приложил к письму другие свои сочинения. С большим волнением в один из мартовских дней 1935 года взял Кабалевский в руки конверт, пришедший из Франции, - так он ждал его и таким неожиданным он все-таки оказался. Несколько дней назад это письмо держал в руках Ромен Роллан.
«10 марта 1935 г.
Дорогой товарищ Кабалевский!
Благодарю за Ваше письмо и за музыкальные произведения, которые Вы мне дружески прислали. Я с большим удовольствием их читал. Они мне кажутся ясными и красочными по стилю, вызывающими ощущение народных песен и продолжающими русские музыкальные традиции.
Я доволен, что Вы работаете над переложением на музыку моего Кола Брюньона. Я не думаю, что Вы должны быть слишком озабочены историческим характером; намного важнее - это народный характер, который, бесспорно, должен иметь французскую окраску, но всех времен.
И в самом деле, я выбрал эпоху Кола как промежуточную между двумя периодами французской прозы, из которых один - блестящий XVI, век Рабле - стал музейным предметом, но другой еще живет, и на его языке говорит народ французской провинции.
Кола - народный персонаж Кламси. Хотя он выдуман - его узнают. Я не был бы удивлен, если б однажды кламсийцы прибили бы дощечку на дом, где он живет. Толкуйте его в Вашей музыке как живого, а не как «привидение» из прошедших времен. Я намереваюсь в ближайшие дни написать Владимиру Брагину. Я вовсе не хочу рисковать тем, чтобы связывать вас обоих в вашей интепретации моего произведения. Вы должны совершенно свободно следовать своему вдохновению. Но я хочу только настоять на самой существенной черте Кола: веселость, несмотря ни на что, во всем и от начала до конца. Это является самым сюжетом произведения, его смыслом существования. Оптимист по природе, которого ничто и никогда не может сломить или повергнуть в уныние. Настоящий француз старой закваски, который всем несчастьям мира, льющимся на него, противопоставляет свой смех - смех искрящийся и насмешливый, «поскольку, - как говорит Рабле, - смех присущ человеку» (однако не человеку всех стран и всех времен, но, конечно, Франции хороших времен). И может быть, в этой способности к бодрому смеху наше время больше всего нуждается. Я его этим снабдил в моем Кола, как бутылкой старого бургундского.
За Ваше здоровье, мои друзья.
Дружески жму Вашу руку,
Ваш Ромен Роллан».
В письме отразились и ум, и такт, и великодушие писателя. Он ободрил авторов будущей оперы и проявил при этом настоящую заинтересованность в удачном завершении замысла, который, как он почувствовал, существенно отличается в трактовке образа Кола Брюньона, созданного им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41