(продолжает продолжала рассказывать Лариса рассказывал Руслан как ни в чем не бывало присевшему неподалеку от ее ног бритоголовому Беку.) — Ты видел нас? Я пожал своими (какими-то) плечами. — Знаешь чего, — сказал Алеша, — хочешь, я же тебе помогу. — Это как? Не нужно. — Ну тебе же, я подумал, может быть, уже нужны девушки, женщины, наверное. Он засмеялся. — Нет, — солгал я, — я никогда о них не думаю давно не думаю о них. — Ну да! — не поверил мой сосед. — А то я тебе могу. Он отвернулся, и мне стало любопытно. — Хочешь? — Что? — Ну я договорюсь, уговорю, привезу, да заставлю, потому что мне жалко тебя. Мне за тебя обидно. Никто меня не посмеет отказаться у меня. — Нет, спасибо, — сказал я, — если мне понадобится, то мне это надо самому обязательно сделать, я решил. Без посторонней помощи. — Ну как хочешь, мое дело предложить. Кажется, он даже обиделся.
— И что было дальше? Так интересно, — спросил он меня, медленно закуривая свою египетскую (израильскую, турецкую) сигарету (длинную, короткую).
— Конечно, расскажу.
— Этот вечный поиск, который никогда неизвестно, чем закончится.
— Не знаю, не знаю…
— Почему нет?
— По-моему, обычная очень скучная текучка. Когда проживаешь какой-то отрезок, то всегда кажется, что могло быть и поинтереснее.
— Чем закончится, всегда на самом деле знаешь.
— Ну если Вы об этом, то это же тривиально.
— Да, да. И тогда начинаешь придумывать
— Передумывать, — строго поправил Вадим Петрович.
— Как могло быть иначе.
— Во всяком случае, я их с юности боюсь.
— Ты имеешь в виду энциклопедические?
— То есть не то что боюсь, а они производят на меня такое впечатление. И одновременно что-то тянет еще раз каждый раз заглянуть.
— Нет.
— Пожалуй, это единственная причина, по которой кто-нибудь может чуждаться славы.
— Я тебе не верю.
— Но это правда.
— Как будто что-то тянет каждый раз. Там же две даты, в таких скобочках через тире. Вот это тире и больше всего. Одна — рождения.
— Я Вас понимаю. Если нет славы, то никто и не напишет о нем туда никогда, а значит, никто не будет смотреть на них, между которыми как будто заперт. То есть они тебя ограничивают с двух сторон.
— Да.
— И это тире — вместо тебя.
— И никого не будет тянуть посмотреть, что унизительно.
— Конечно. Оно же тебя представляет, что и кажется унизительным.
— Но особенно, когда второй нет.
— Я Вас понимаю.
— И тут два варианта. Либо на этом месте вопросительный знак, который меня особенно травмирует. Мы же все равно знаем, что, пусть и неизвестно когда, но ведь все равно произошло. И вот то, что неизвестно. Можно представлять себе сколько угодно. Что это происходит втайне, чтобы никто не узнал никогда. Но когда? А мы и не знаем. А главное — как?
— Ужасно, ужасно.
— Другой вариант, если он еще жив. Тогда одна в этих скобочках. Но мы же все равно знаем, что рано или поздно вторая тоже займет свое место. Как будто там пустое для нее, хотя и никак не выражена графически. А сразу скобка.
Представим себе, что карлик. Грудь и спина в обе стороны, голова в плечи. Однако не производит неприятного впечатления. Напротив. Представим его опрятность, аккуратность. Плотно облегающий угловатое тело пиджак, отутюженные стрелки коричневых брюк. Представим себе, что зовут Славой. Работает в музее киномехаником. Собственное помещение наверху. Пыль, пыль кругом, свет не горит. Посторонние сюда редко заходят. Один проектор — в окно в зал, другой так просто, на столе. Штабеля кассет в стеллажах. Еще представим, что горд, болезненно самолюбив. Уверяет, что он только так, на вид, кажется слабым. Когда сидит один, от нечего делать бьет, сжав кулак, костяшками по столу. Длинные, очень белые, промытые, от одеколона шелушатся. Удар отрабатывает. Представим себе пальцы. За столько лет знаешь, как, потрогай. Действительно твердое. Любит, выставив небольшой кулак, в шутку нападать. Я раз отбил его руку, а он чуть не упал, я его поддержал. Ноги короткие, кривые и держат плохо. Представим ноги.
В музее сторонятся, не хотят иметь с ним дела. Замучает претензиями, зануда, педант, неизвестно, на что обидится. Но если нужно какой-нибудь редкий фильм, сразу — на поклон. Слава, привези, Славик, достань, ты же знаешь, как мы все к тебе. А пока нет нужды, никто даже не поинтересуется, не зайдет никто. О себе говорит, что взрослый давно мужик, за сорок, это только так кажется на вид, что. Родился и детство провел в Ташкенте. В землетрясение засыпало, сутки под прессом пролежал. Откопали, а он живой. Но перестал расти. Я им говорю, зачем, дураки, откопали, лучше б там оставили. Видите, как теперь. Представим себе, что все это правда.
Зато любили соседские ребята во дворе. Защищали, опекали, звали Крючком. Крючок пришел, Крючок сказал, пошли, Крючок, с нами на танцы. Хоть рядом постоишь. Бывали, конечно, случаи. Тогда поднимались, как один. Нашего Крючка обидели, толкнули, обозвали, отняли велосипед. И уже никому не давали пощады. Я думаю, что потому и любили, что я их таким образом. Представим ребят. Нравилось возбуждаться, двигаться вокруг него, обращать на кого-нибудь свою злость. Но это были в основном всегда пришлые, видели его в первый раз. Быстро их прогоняли. Обнимаясь, торжествовали победу.
Так продолжалось и дальше, когда вырос, переехал, научился уже в Москве с аппаратурой. Сначала здесь жил с родителями, потом ему устроили собственную в коммуналке. С людьми сходился легко и охотно. Он был не обходим. (Подумав, он написал с «не» отдельно.) Всех знает, со всеми дружен, всюду вхож. Он тогда еще работал в Доме ученых. Даже с такими людьми, не стану называть. С Вл. Высоцким, например, который ему раз одному пел и играл. То есть с разными. От поэтов и академиков до мафиози-теневиков, приезжающих с охраной. Слав, достань, Славочка, проведи. А на самом деле никому никакого дела до него, что он там про себя думает или чувствует. Билеты в Большой, дубленку или на закрытую выставку. Привези им запрещенный фильм в какой-нибудь НИИ, а на самом деле. Он все мог. Не в деньгах, конечно, дело или в подарках. Но он же жил на это, потому что зарплата, сами понимаете. Представим себе зарплату. Прежде всего нравилось, что благодарны.
Приезжали с шампанским, с икрой, с копченой рыбой. С девчонками. Одну ему оставляли. Он слышал, как ее уговаривали, выведя в коридор. Ему же тоже надо, как ты не понимаешь. Отнесись к нему из гуманных соображений, он же не виноват. То обещали награду за уступчивость: деньги, какую-нибудь тряпку или колечко. Поликлинику для ребенка. То угрожали и запугивали. Представим, как ждет, чем кончится, подкравшись и слушая за дверью, как ее уговаривают. Ты же нас знаешь, не обрадуешься, а мы ему обещали. Тебе тогда не жить после спокойно. Порежут, отваляют впятером, посадят на иглу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— И что было дальше? Так интересно, — спросил он меня, медленно закуривая свою египетскую (израильскую, турецкую) сигарету (длинную, короткую).
— Конечно, расскажу.
— Этот вечный поиск, который никогда неизвестно, чем закончится.
— Не знаю, не знаю…
— Почему нет?
— По-моему, обычная очень скучная текучка. Когда проживаешь какой-то отрезок, то всегда кажется, что могло быть и поинтереснее.
— Чем закончится, всегда на самом деле знаешь.
— Ну если Вы об этом, то это же тривиально.
— Да, да. И тогда начинаешь придумывать
— Передумывать, — строго поправил Вадим Петрович.
— Как могло быть иначе.
— Во всяком случае, я их с юности боюсь.
— Ты имеешь в виду энциклопедические?
— То есть не то что боюсь, а они производят на меня такое впечатление. И одновременно что-то тянет еще раз каждый раз заглянуть.
— Нет.
— Пожалуй, это единственная причина, по которой кто-нибудь может чуждаться славы.
— Я тебе не верю.
— Но это правда.
— Как будто что-то тянет каждый раз. Там же две даты, в таких скобочках через тире. Вот это тире и больше всего. Одна — рождения.
— Я Вас понимаю. Если нет славы, то никто и не напишет о нем туда никогда, а значит, никто не будет смотреть на них, между которыми как будто заперт. То есть они тебя ограничивают с двух сторон.
— Да.
— И это тире — вместо тебя.
— И никого не будет тянуть посмотреть, что унизительно.
— Конечно. Оно же тебя представляет, что и кажется унизительным.
— Но особенно, когда второй нет.
— Я Вас понимаю.
— И тут два варианта. Либо на этом месте вопросительный знак, который меня особенно травмирует. Мы же все равно знаем, что, пусть и неизвестно когда, но ведь все равно произошло. И вот то, что неизвестно. Можно представлять себе сколько угодно. Что это происходит втайне, чтобы никто не узнал никогда. Но когда? А мы и не знаем. А главное — как?
— Ужасно, ужасно.
— Другой вариант, если он еще жив. Тогда одна в этих скобочках. Но мы же все равно знаем, что рано или поздно вторая тоже займет свое место. Как будто там пустое для нее, хотя и никак не выражена графически. А сразу скобка.
Представим себе, что карлик. Грудь и спина в обе стороны, голова в плечи. Однако не производит неприятного впечатления. Напротив. Представим его опрятность, аккуратность. Плотно облегающий угловатое тело пиджак, отутюженные стрелки коричневых брюк. Представим себе, что зовут Славой. Работает в музее киномехаником. Собственное помещение наверху. Пыль, пыль кругом, свет не горит. Посторонние сюда редко заходят. Один проектор — в окно в зал, другой так просто, на столе. Штабеля кассет в стеллажах. Еще представим, что горд, болезненно самолюбив. Уверяет, что он только так, на вид, кажется слабым. Когда сидит один, от нечего делать бьет, сжав кулак, костяшками по столу. Длинные, очень белые, промытые, от одеколона шелушатся. Удар отрабатывает. Представим себе пальцы. За столько лет знаешь, как, потрогай. Действительно твердое. Любит, выставив небольшой кулак, в шутку нападать. Я раз отбил его руку, а он чуть не упал, я его поддержал. Ноги короткие, кривые и держат плохо. Представим ноги.
В музее сторонятся, не хотят иметь с ним дела. Замучает претензиями, зануда, педант, неизвестно, на что обидится. Но если нужно какой-нибудь редкий фильм, сразу — на поклон. Слава, привези, Славик, достань, ты же знаешь, как мы все к тебе. А пока нет нужды, никто даже не поинтересуется, не зайдет никто. О себе говорит, что взрослый давно мужик, за сорок, это только так кажется на вид, что. Родился и детство провел в Ташкенте. В землетрясение засыпало, сутки под прессом пролежал. Откопали, а он живой. Но перестал расти. Я им говорю, зачем, дураки, откопали, лучше б там оставили. Видите, как теперь. Представим себе, что все это правда.
Зато любили соседские ребята во дворе. Защищали, опекали, звали Крючком. Крючок пришел, Крючок сказал, пошли, Крючок, с нами на танцы. Хоть рядом постоишь. Бывали, конечно, случаи. Тогда поднимались, как один. Нашего Крючка обидели, толкнули, обозвали, отняли велосипед. И уже никому не давали пощады. Я думаю, что потому и любили, что я их таким образом. Представим ребят. Нравилось возбуждаться, двигаться вокруг него, обращать на кого-нибудь свою злость. Но это были в основном всегда пришлые, видели его в первый раз. Быстро их прогоняли. Обнимаясь, торжествовали победу.
Так продолжалось и дальше, когда вырос, переехал, научился уже в Москве с аппаратурой. Сначала здесь жил с родителями, потом ему устроили собственную в коммуналке. С людьми сходился легко и охотно. Он был не обходим. (Подумав, он написал с «не» отдельно.) Всех знает, со всеми дружен, всюду вхож. Он тогда еще работал в Доме ученых. Даже с такими людьми, не стану называть. С Вл. Высоцким, например, который ему раз одному пел и играл. То есть с разными. От поэтов и академиков до мафиози-теневиков, приезжающих с охраной. Слав, достань, Славочка, проведи. А на самом деле никому никакого дела до него, что он там про себя думает или чувствует. Билеты в Большой, дубленку или на закрытую выставку. Привези им запрещенный фильм в какой-нибудь НИИ, а на самом деле. Он все мог. Не в деньгах, конечно, дело или в подарках. Но он же жил на это, потому что зарплата, сами понимаете. Представим себе зарплату. Прежде всего нравилось, что благодарны.
Приезжали с шампанским, с икрой, с копченой рыбой. С девчонками. Одну ему оставляли. Он слышал, как ее уговаривали, выведя в коридор. Ему же тоже надо, как ты не понимаешь. Отнесись к нему из гуманных соображений, он же не виноват. То обещали награду за уступчивость: деньги, какую-нибудь тряпку или колечко. Поликлинику для ребенка. То угрожали и запугивали. Представим, как ждет, чем кончится, подкравшись и слушая за дверью, как ее уговаривают. Ты же нас знаешь, не обрадуешься, а мы ему обещали. Тебе тогда не жить после спокойно. Порежут, отваляют впятером, посадят на иглу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47