Но, если подумать, была Другая сторона жизни, например, встречи с людьми, болтовня, витрины магазинов, глупый смех на работе с кучей бегающих вокруг покупателей с проволочными корзинками. У жизни всегда две стороны, прошу всех это помнить.
Следующая неделя была очень странной – я шла на работу, а Говард оставался дома. Не стану отрицать, что это многое мне облегчало, потому что действительно облегчало. Говард готовил как бы тяп-ляп, по-мужски, но еда всегда была горячей, ничего недожаренного, недоваренного, – на самом деле, как раз наоборот, сосиски почти черные, – и посуду он мыл очень чисто. Кроме того, очень тщательно пылесосил, очень ретиво охотился за паутиной и в целом за пылью. Но мне почти плакать хотелось, когда он шел встречать меня у дверей, только заслышав, как я вставляю ключ в скважину, – Говард, в каком-нибудь моем фартуке с оборочками, а кухня полна дыма, будто он что-то жарил, что он обычно и делал. И когда я приходила домой, Говард был всегда очень нежным и любящим. А потом настал четверг, когда Говарду пришла пора ехать в Лондон, начинать этап Больших Денег, и он был все таким же уверенным, готовым всем и каждому показать, что он в самом деле немножечко выше торговли подержанными автомобилями.
Ну и вот, вечером я уселась перед телевизором в черном вечернем платье. Я заранее приготовила здоровенные вкусные сандвичи, поставила бутылку британского шерри, и они дожидались, пока я перестану так нервничать и не пожелаю выплескивать все эти вещи обратно. Я вдобавок закрыла парадную дверь, собираясь прикинуться, будто никого нету дома, если кто-нибудь постучит. (Кто-нибудь из соседей вполне мог прийти и сказать: «Дорогая, наш телик накрылся, а нам ведь не хочется пропустить твоего муженька, правда? Поэтому мы пришли посмотреть на него вместе с тобой». Мысль на самом деле такая, что они надеются, он запутается и будет очень мило немножечко позлорадствовать над моим огорчением, которое было бы только естественным.)
Так или иначе, сердце у меня почти выскакивало и падало на коврик у камина, когда на экране возникло «Снова и снова». Вдобавок мешала то одна, то другая проезжавшая мимо машина, отчего на экране мелькало полным-полно снега и слышалось громкое шипение, так что я сыпала проклятиями, прямо как сыпал бы ими сам Говард. Но через чуточку времени все пошло хорошо, люди, которых набрали в первую часть шоу, были, как обычно, толпой дураков, кроме одного банковского клерка, который вполне много знал про современный джаз и мог соперничать за Большие Деньги. Но по правилам никто не мог бороться за них, пока борется кто-то другой, а в данном случае этим кем-то был Говард. Потом нам показали рекламу, я съела пару сандвичей, запила британским шерри, и когда увидела на экране выходившего во второй части шоу Говарда, то чувствовала себя на самом деле вполне спокойно. Говард выглядел очень уверенно и ответил на громкие аплодисменты каким-то достойным кивком. Потом его поставили в большую кабину со стеклянной дверью, и он надел наушники, и там были большие часы, готовые затикать. А потом Лэдди О'Нил, который был теперь в самом деле вроде очень старого друга, попросил принести вопросы за Большие Деньги, и улыбавшаяся до ушей брюнетка – на этой неделе в колготках телесного цвета – их вынесла. Лэдди очень торжественно объявил:
– А теперь вопрос за шестьдесят четыре фунта. – Он прокашлялся, и почти было слышно очень нервное, быстрое дыхание людей, но не слышалось ни единого другого звука, когда он сказал: – Я хочу, чтобы вы назвали четыре книги, в заглавии которых есть слово «золотой», а также имена их авторов. Ясно?
Говард сказал, что да.
– Хорошо, – сказал Лэдди. – Тридцать секунд, время… пошло.
И Говард сказал:
– «Золотой осел» Луция Апулея. «Золотая ветвь» сэра Джеймса Фрэзера. «Золотая чаша» Генри Джеймса. И… и… и… – Это было ужасно, Говард отчаянно силился думать, а часы тикали. – И, – сказал Говард, – «Золотая легенда» Лонгфелло.
Все, конечно, бешено захлопали, а Говард говорил:
– Или «Золотой век» Кеннета Грэма. Или «Золотая стрела» Мэри Уэбб. Или «Золотая…»
Но тут его заткнули, и Лэдди спросил, хочет ли он продолжать и услышать вопрос за сто двадцать пять фунтов. Говард хотел. На сей раз ему было сказано, что он должен ждать тридцать секунд, прежде чем отвечать.
Лэдди О'Нил сказал:
– Вот настоящие имена некоторых авторов. Я хочу, чтоб вы назвали, за сто двадцать пять фунтов, их псевдонимы или вымышленные имена. Ясно?
Ясно. Тогда он протараторил эти имена, и, честно сказать, для меня они не имели никакого смысла. Их было пять, и Лэдди прочитал весь список дважды, и Говард должен был их держать в голове, выжидая тридцать секунд. Эти тридцать секунд казались вечностью, причем оттого, что электроорган играл какую-то загробную музыку, пока Говард как бы раздумывал над своими ответами, лучше не стало Но потом он начал отвечать, радостный и уверенный, как не знаю что.
– Армандина Аврора Люсиль Дюпен известна как Жорж Санд. Мэри Энн Кросс была Джордж Элиот. Чарльз Лэмб называл себя Элия. Эрик Блэр писал под псевдонимом Джордж Оруэлл. Я забыл пятого. Ох, боже, боже. – Это был жуткий момент, потому что нельзя было снова назвать ему имя, что казалось очень несправедливым. Но как раз когда я собиралась стошнить на ковер, он вспомнил и сказал: – Ох, да. – И у меня возникло впечатление, будто он просто прикидывался позабывшим. – Сэмюэл Клеменс называл себя Марк Твен.
Ну, после всех аплодисментов он пошел на вопрос за двести пятьдесят фунтов, и мне пока нечего было себя чувствовать половой тряпкой, так как впереди был вопрос за пятьсот фунтов, и на эту неделю всё. Так или иначе, вот он, следующий вопрос, который вполне мог прозвучать по-гречески, потому что для людей типа меня не имел никакого смысла:
– Вопрос из трех частей. В каких романах появляются следующие персонажи? Первый, Глоссен.
– «Гай Мэннериш» Скотта, – сказал Говард.
– Имлак.
– «Расселас» доктора Джонсона, – сказал Говард.
– Дензел Равеншо. – По тому, как это прозвучало, видно было, вопрос трудный. Но Говард сказал:
– Это просто. Роман этим именем называется. Я имею в виду «Равеншо» Генри Кингсли.
Честно, как вы сами видите, Говард действительно был потрясающий. И только я знала, да еще кое-кто, определенно не из присутствовавших в телестудии, что все это фотографические мозги бедного Говарда. Ну, когда аплодисменты стихли, у Говарда спросили, пойдет ли он на вопрос за пятьсот фунтов, он сказал да, и возникло какое-то ощущение, будто телевизионщики оттачивают мечи. А потом вышли две эти самые девушки, не выставляя напоказ свои ноги, а в юбках, точно дело было слишком торжественным для демонстрации ног. Делать им было нечего, кроме как просто вроде декорации стоять по обеим сторонам кабины, где был как бы заключен Говард, и на этот раз они не скалились, были очень серьезными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Следующая неделя была очень странной – я шла на работу, а Говард оставался дома. Не стану отрицать, что это многое мне облегчало, потому что действительно облегчало. Говард готовил как бы тяп-ляп, по-мужски, но еда всегда была горячей, ничего недожаренного, недоваренного, – на самом деле, как раз наоборот, сосиски почти черные, – и посуду он мыл очень чисто. Кроме того, очень тщательно пылесосил, очень ретиво охотился за паутиной и в целом за пылью. Но мне почти плакать хотелось, когда он шел встречать меня у дверей, только заслышав, как я вставляю ключ в скважину, – Говард, в каком-нибудь моем фартуке с оборочками, а кухня полна дыма, будто он что-то жарил, что он обычно и делал. И когда я приходила домой, Говард был всегда очень нежным и любящим. А потом настал четверг, когда Говарду пришла пора ехать в Лондон, начинать этап Больших Денег, и он был все таким же уверенным, готовым всем и каждому показать, что он в самом деле немножечко выше торговли подержанными автомобилями.
Ну и вот, вечером я уселась перед телевизором в черном вечернем платье. Я заранее приготовила здоровенные вкусные сандвичи, поставила бутылку британского шерри, и они дожидались, пока я перестану так нервничать и не пожелаю выплескивать все эти вещи обратно. Я вдобавок закрыла парадную дверь, собираясь прикинуться, будто никого нету дома, если кто-нибудь постучит. (Кто-нибудь из соседей вполне мог прийти и сказать: «Дорогая, наш телик накрылся, а нам ведь не хочется пропустить твоего муженька, правда? Поэтому мы пришли посмотреть на него вместе с тобой». Мысль на самом деле такая, что они надеются, он запутается и будет очень мило немножечко позлорадствовать над моим огорчением, которое было бы только естественным.)
Так или иначе, сердце у меня почти выскакивало и падало на коврик у камина, когда на экране возникло «Снова и снова». Вдобавок мешала то одна, то другая проезжавшая мимо машина, отчего на экране мелькало полным-полно снега и слышалось громкое шипение, так что я сыпала проклятиями, прямо как сыпал бы ими сам Говард. Но через чуточку времени все пошло хорошо, люди, которых набрали в первую часть шоу, были, как обычно, толпой дураков, кроме одного банковского клерка, который вполне много знал про современный джаз и мог соперничать за Большие Деньги. Но по правилам никто не мог бороться за них, пока борется кто-то другой, а в данном случае этим кем-то был Говард. Потом нам показали рекламу, я съела пару сандвичей, запила британским шерри, и когда увидела на экране выходившего во второй части шоу Говарда, то чувствовала себя на самом деле вполне спокойно. Говард выглядел очень уверенно и ответил на громкие аплодисменты каким-то достойным кивком. Потом его поставили в большую кабину со стеклянной дверью, и он надел наушники, и там были большие часы, готовые затикать. А потом Лэдди О'Нил, который был теперь в самом деле вроде очень старого друга, попросил принести вопросы за Большие Деньги, и улыбавшаяся до ушей брюнетка – на этой неделе в колготках телесного цвета – их вынесла. Лэдди очень торжественно объявил:
– А теперь вопрос за шестьдесят четыре фунта. – Он прокашлялся, и почти было слышно очень нервное, быстрое дыхание людей, но не слышалось ни единого другого звука, когда он сказал: – Я хочу, чтобы вы назвали четыре книги, в заглавии которых есть слово «золотой», а также имена их авторов. Ясно?
Говард сказал, что да.
– Хорошо, – сказал Лэдди. – Тридцать секунд, время… пошло.
И Говард сказал:
– «Золотой осел» Луция Апулея. «Золотая ветвь» сэра Джеймса Фрэзера. «Золотая чаша» Генри Джеймса. И… и… и… – Это было ужасно, Говард отчаянно силился думать, а часы тикали. – И, – сказал Говард, – «Золотая легенда» Лонгфелло.
Все, конечно, бешено захлопали, а Говард говорил:
– Или «Золотой век» Кеннета Грэма. Или «Золотая стрела» Мэри Уэбб. Или «Золотая…»
Но тут его заткнули, и Лэдди спросил, хочет ли он продолжать и услышать вопрос за сто двадцать пять фунтов. Говард хотел. На сей раз ему было сказано, что он должен ждать тридцать секунд, прежде чем отвечать.
Лэдди О'Нил сказал:
– Вот настоящие имена некоторых авторов. Я хочу, чтоб вы назвали, за сто двадцать пять фунтов, их псевдонимы или вымышленные имена. Ясно?
Ясно. Тогда он протараторил эти имена, и, честно сказать, для меня они не имели никакого смысла. Их было пять, и Лэдди прочитал весь список дважды, и Говард должен был их держать в голове, выжидая тридцать секунд. Эти тридцать секунд казались вечностью, причем оттого, что электроорган играл какую-то загробную музыку, пока Говард как бы раздумывал над своими ответами, лучше не стало Но потом он начал отвечать, радостный и уверенный, как не знаю что.
– Армандина Аврора Люсиль Дюпен известна как Жорж Санд. Мэри Энн Кросс была Джордж Элиот. Чарльз Лэмб называл себя Элия. Эрик Блэр писал под псевдонимом Джордж Оруэлл. Я забыл пятого. Ох, боже, боже. – Это был жуткий момент, потому что нельзя было снова назвать ему имя, что казалось очень несправедливым. Но как раз когда я собиралась стошнить на ковер, он вспомнил и сказал: – Ох, да. – И у меня возникло впечатление, будто он просто прикидывался позабывшим. – Сэмюэл Клеменс называл себя Марк Твен.
Ну, после всех аплодисментов он пошел на вопрос за двести пятьдесят фунтов, и мне пока нечего было себя чувствовать половой тряпкой, так как впереди был вопрос за пятьсот фунтов, и на эту неделю всё. Так или иначе, вот он, следующий вопрос, который вполне мог прозвучать по-гречески, потому что для людей типа меня не имел никакого смысла:
– Вопрос из трех частей. В каких романах появляются следующие персонажи? Первый, Глоссен.
– «Гай Мэннериш» Скотта, – сказал Говард.
– Имлак.
– «Расселас» доктора Джонсона, – сказал Говард.
– Дензел Равеншо. – По тому, как это прозвучало, видно было, вопрос трудный. Но Говард сказал:
– Это просто. Роман этим именем называется. Я имею в виду «Равеншо» Генри Кингсли.
Честно, как вы сами видите, Говард действительно был потрясающий. И только я знала, да еще кое-кто, определенно не из присутствовавших в телестудии, что все это фотографические мозги бедного Говарда. Ну, когда аплодисменты стихли, у Говарда спросили, пойдет ли он на вопрос за пятьсот фунтов, он сказал да, и возникло какое-то ощущение, будто телевизионщики оттачивают мечи. А потом вышли две эти самые девушки, не выставляя напоказ свои ноги, а в юбках, точно дело было слишком торжественным для демонстрации ног. Делать им было нечего, кроме как просто вроде декорации стоять по обеим сторонам кабины, где был как бы заключен Говард, и на этот раз они не скалились, были очень серьезными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50