«Ну, ну, девочка!» Но очень скоро Лэдди принял от Вики клочок бумаги и тогда закричал по-настоящему очень громко:
– Он прав, он совершенно прав! Слышите все, он абсолютно прав! – А потом вытащил Говарда из кабины, начал трясти ему руку, две девушки его целовали, но я не возражала, а потом я еще ничего не успела понять, как меня вытолкнули на сцену лицом к камерам, и я сама целовала Говарда, и видела собственными глазами чек на тысячу фунтов, и громко гремел приветственный радостный хор, а потом шоу кончилось. И Говард сказал, обнимая меня:
– Это все пустяки, крошка, полный ноль. Это только начало.
А потом нас утащили со сцены выпить по рюмке.
Глава 9
Мы сели в поезд обратно до настоящего Лондона, и Говард у вокзала кликнул такси, и нас привезли в какой-то по-настоящему большой отель, прямо в центре Лондона. Казалось, будто весь мир был у нас под ногами, когда мы ехали по суетливому городу, окруженные сплошными огнями, такси останавливалось очень часто, попадало в дорожные пробки, но я не возражала, я никуда не спешила, держа в такси Говарда за руку, как бы снова вернувшись во времена нашего ухажерства. Казалось, у Лондона как бы свой особенный собственный запах, другой, чем запах Брадкастера, типа запаха огромного крупного города, но в тот вечер для нас он и не был особенно крупным. Мы приехали в отель, огромный, гигантский, сплошь с огнями внутри, люди входили и выходили, вертящаяся дверь так и не переставала вертеться, портье подошел открыть для нас дверцу такси, Говард дал ему серебряную монетку, и правильно сделал. Тут я вспомнила, что у нас собой вообще нет багажа. Это было глупо, я никак не могла чуточку не посмеяться, хотя также чуть-чуть устыдилась. Мы уходили в то утро из дома, одевшись с ног до головы, и даже не подумали захватить хоть зубную щетку. Наверно, потому, что чувствовали себя свободными, как ветер, – я, в любом случае, бросив работу в супермаркете, – а ведь даже зубная щетка внушает тебе ощущение какой-то к чему-то привязанности. Говард тоже был вынужден посмеяться, потому что тоже не подумал, и теперь мы гадали, что делать, ведь все магазины закрыты. Нельзя было просто войти и без всякого багажа взять номер на ночь, хотя в один момент Говард сказал: почему бы и нет? Портье, очень милый крупный мужчина с целой кучей медалей, очень заинтересовался, о чем мы с Говардом разговариваем и над чем смеемся. Такой по-отечески заботливый тип. Раз мы в таком положении, сказал он, ситуация несколько осложняется, за администраторской стойкой всегда опасаются самого худшего, а этот отель респектабельный. Тогда Говард объяснил, кто он такой, и портье сказал:
– А я так и думал, что ваше лицо кажется чуть-чуть знакомым, сэр. Я в прошлый четверг не работал, болел – ничего страшного, легкая малярия, которую я подхватил на той первой войне, – посмотрел ту программу по телику и, как я уже говорил, теперь вижу, вы – тот самый джентльмен. Что ж, сэр, забавно выиграть тыщу монет. – И мы с Говардом улыбнулись этому лондонскому словечку. – Ну, сэр, – продолжал портье, – лучше всего вам сказать там у стойки, кто вы такой есть и что не собирались оставаться на ночь, а теперь выиграли и хотите немножко отпраздновать, тогда тут ничего странного вообще не увидят.
Говард сказал спасибо, дал портье десять шиллингов, и потом мы вошли и протопали по толстому ковру бургундского винно-красного цвета, на всех стенах сияли огни, кругом было полным-полно очень богатых евреев со своими женами, очень хорошо одетыми, и они разговаривали, сильно размахивая руками, а Говард, улыбаясь, надеясь на свое обаяние, объяснил суровой молодой леди у стойки сложившееся положение. Она немножечко холодновато и вежливо говорила: «Ах, во-от как? Неуже-е-ели?» – но стоявшая с ней рядом за стойкой девушка, очень веселая с виду девушка, сказала, что знает, кто такой Говард, это просто потрясающе, и потом уже все было в полном порядке. Как снова и снова говорил мне потом Говард, вопрос не в том, что плохо являться в шикарный отель без вещей, вопрос в том, чтобы не допускать дешевого обмана. Вполне можно было бы просто вперед заплатить, как всегда делают, не имея с собой багажа по какой-то причине, но Говард не хотел, чтобы кому-нибудь пришла в голову дурная мысль, и тут я с ним согласилась.
Так или иначе, мы поднялись к себе в номер, номер был очень милый, хоть маленький, электрический камин, радио, туалетный столик с настольной лампой, даже розетка для электробритвы. Немножечко освежившись, мы сообразили, какие голодные, совсем позабыли про это из-за треволнений и прочего, и Говард сказал, мы не будем обедать в отеле, поедем в такси в какой-нибудь большой ресторан и закажем по-настоящему хороший, шикарный ужин, с шампанским к тому же. Так что мы спустились, портье с полной готовностью кликнул для нас такси, и мы поехали в тот большой ресторан, название которого я позабыла. Там было почти полно, однако нас с поклонами проводили к столику, причем мне пришлось сдерживать приступ хихиканья, который накатил по какой-то причине, а когда мы заказывали вино, Говард мне преподнес очередной сюрприз, но, конечно, на самом деле это были его бедные старые фотографические мозги. Когда пришел винный официант, Говард сказал, мы закажем бутылку шампанского, я забыла название, как-то там по-французски, но Говард в грамматической школе французский учил и сказал, мы возьмем либо 1953-го, либо 1955-го, но никакого другого года, что бы все это ни значило, хотя позже Говард мне объяснил, что бывают виноградные годы, одни очень хорошие, а другие плохие, и те два были очень хорошие. Я сказала, что не вижу разницы, а он сказал, не в этом дело, он решил давать мне и брать себе наилучшее из всего, что мир способен предложить, в то короткое время, которое остается. Я не поняла насчет короткого времени, которое остается, но подумала, он, должно быть, имеет в виду водородную бомбу, или еще что-нибудь, ракеты «Поларис», или типа того, что там все время его беспокоит. Шампанское в любом случае принесли, и Говард посмотрел на бутылку, и, конечно, на этикетке стояло «1957».
– Это, – сказал Говард винному официанту, – не то, чего я просил. Я просил либо 1953-го, либо 1955-го, а это 1957-го не возьму, потому что 1957-й был паршивый год для шампанского, и я просто его не возьму, вот и все.
Винный официант как бы чихнул и сказал:
– Уверяю вас, сэр, 1957-й – превосходный год для шампанского. Один из лучших.
Говард сильно покраснел, а потом сказал:
– Уверяю вас, вы ошиблись. 1957-й был паршивый год, один из худших. В памяти живущих хранятся лишь два, способные с ним сравниться, а именно 1939-й и 1951-й, поэтому заберите бутылку и принесите мне то, чего я заказал, да не слишком задерживайтесь.
Ну, это, конечно, поставило его на место, жирного насмешливого мужчину, подумавшего, наверно, что не так уж мы и хороши, раз заявились в его поганое старое заведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
– Он прав, он совершенно прав! Слышите все, он абсолютно прав! – А потом вытащил Говарда из кабины, начал трясти ему руку, две девушки его целовали, но я не возражала, а потом я еще ничего не успела понять, как меня вытолкнули на сцену лицом к камерам, и я сама целовала Говарда, и видела собственными глазами чек на тысячу фунтов, и громко гремел приветственный радостный хор, а потом шоу кончилось. И Говард сказал, обнимая меня:
– Это все пустяки, крошка, полный ноль. Это только начало.
А потом нас утащили со сцены выпить по рюмке.
Глава 9
Мы сели в поезд обратно до настоящего Лондона, и Говард у вокзала кликнул такси, и нас привезли в какой-то по-настоящему большой отель, прямо в центре Лондона. Казалось, будто весь мир был у нас под ногами, когда мы ехали по суетливому городу, окруженные сплошными огнями, такси останавливалось очень часто, попадало в дорожные пробки, но я не возражала, я никуда не спешила, держа в такси Говарда за руку, как бы снова вернувшись во времена нашего ухажерства. Казалось, у Лондона как бы свой особенный собственный запах, другой, чем запах Брадкастера, типа запаха огромного крупного города, но в тот вечер для нас он и не был особенно крупным. Мы приехали в отель, огромный, гигантский, сплошь с огнями внутри, люди входили и выходили, вертящаяся дверь так и не переставала вертеться, портье подошел открыть для нас дверцу такси, Говард дал ему серебряную монетку, и правильно сделал. Тут я вспомнила, что у нас собой вообще нет багажа. Это было глупо, я никак не могла чуточку не посмеяться, хотя также чуть-чуть устыдилась. Мы уходили в то утро из дома, одевшись с ног до головы, и даже не подумали захватить хоть зубную щетку. Наверно, потому, что чувствовали себя свободными, как ветер, – я, в любом случае, бросив работу в супермаркете, – а ведь даже зубная щетка внушает тебе ощущение какой-то к чему-то привязанности. Говард тоже был вынужден посмеяться, потому что тоже не подумал, и теперь мы гадали, что делать, ведь все магазины закрыты. Нельзя было просто войти и без всякого багажа взять номер на ночь, хотя в один момент Говард сказал: почему бы и нет? Портье, очень милый крупный мужчина с целой кучей медалей, очень заинтересовался, о чем мы с Говардом разговариваем и над чем смеемся. Такой по-отечески заботливый тип. Раз мы в таком положении, сказал он, ситуация несколько осложняется, за администраторской стойкой всегда опасаются самого худшего, а этот отель респектабельный. Тогда Говард объяснил, кто он такой, и портье сказал:
– А я так и думал, что ваше лицо кажется чуть-чуть знакомым, сэр. Я в прошлый четверг не работал, болел – ничего страшного, легкая малярия, которую я подхватил на той первой войне, – посмотрел ту программу по телику и, как я уже говорил, теперь вижу, вы – тот самый джентльмен. Что ж, сэр, забавно выиграть тыщу монет. – И мы с Говардом улыбнулись этому лондонскому словечку. – Ну, сэр, – продолжал портье, – лучше всего вам сказать там у стойки, кто вы такой есть и что не собирались оставаться на ночь, а теперь выиграли и хотите немножко отпраздновать, тогда тут ничего странного вообще не увидят.
Говард сказал спасибо, дал портье десять шиллингов, и потом мы вошли и протопали по толстому ковру бургундского винно-красного цвета, на всех стенах сияли огни, кругом было полным-полно очень богатых евреев со своими женами, очень хорошо одетыми, и они разговаривали, сильно размахивая руками, а Говард, улыбаясь, надеясь на свое обаяние, объяснил суровой молодой леди у стойки сложившееся положение. Она немножечко холодновато и вежливо говорила: «Ах, во-от как? Неуже-е-ели?» – но стоявшая с ней рядом за стойкой девушка, очень веселая с виду девушка, сказала, что знает, кто такой Говард, это просто потрясающе, и потом уже все было в полном порядке. Как снова и снова говорил мне потом Говард, вопрос не в том, что плохо являться в шикарный отель без вещей, вопрос в том, чтобы не допускать дешевого обмана. Вполне можно было бы просто вперед заплатить, как всегда делают, не имея с собой багажа по какой-то причине, но Говард не хотел, чтобы кому-нибудь пришла в голову дурная мысль, и тут я с ним согласилась.
Так или иначе, мы поднялись к себе в номер, номер был очень милый, хоть маленький, электрический камин, радио, туалетный столик с настольной лампой, даже розетка для электробритвы. Немножечко освежившись, мы сообразили, какие голодные, совсем позабыли про это из-за треволнений и прочего, и Говард сказал, мы не будем обедать в отеле, поедем в такси в какой-нибудь большой ресторан и закажем по-настоящему хороший, шикарный ужин, с шампанским к тому же. Так что мы спустились, портье с полной готовностью кликнул для нас такси, и мы поехали в тот большой ресторан, название которого я позабыла. Там было почти полно, однако нас с поклонами проводили к столику, причем мне пришлось сдерживать приступ хихиканья, который накатил по какой-то причине, а когда мы заказывали вино, Говард мне преподнес очередной сюрприз, но, конечно, на самом деле это были его бедные старые фотографические мозги. Когда пришел винный официант, Говард сказал, мы закажем бутылку шампанского, я забыла название, как-то там по-французски, но Говард в грамматической школе французский учил и сказал, мы возьмем либо 1953-го, либо 1955-го, но никакого другого года, что бы все это ни значило, хотя позже Говард мне объяснил, что бывают виноградные годы, одни очень хорошие, а другие плохие, и те два были очень хорошие. Я сказала, что не вижу разницы, а он сказал, не в этом дело, он решил давать мне и брать себе наилучшее из всего, что мир способен предложить, в то короткое время, которое остается. Я не поняла насчет короткого времени, которое остается, но подумала, он, должно быть, имеет в виду водородную бомбу, или еще что-нибудь, ракеты «Поларис», или типа того, что там все время его беспокоит. Шампанское в любом случае принесли, и Говард посмотрел на бутылку, и, конечно, на этикетке стояло «1957».
– Это, – сказал Говард винному официанту, – не то, чего я просил. Я просил либо 1953-го, либо 1955-го, а это 1957-го не возьму, потому что 1957-й был паршивый год для шампанского, и я просто его не возьму, вот и все.
Винный официант как бы чихнул и сказал:
– Уверяю вас, сэр, 1957-й – превосходный год для шампанского. Один из лучших.
Говард сильно покраснел, а потом сказал:
– Уверяю вас, вы ошиблись. 1957-й был паршивый год, один из худших. В памяти живущих хранятся лишь два, способные с ним сравниться, а именно 1939-й и 1951-й, поэтому заберите бутылку и принесите мне то, чего я заказал, да не слишком задерживайтесь.
Ну, это, конечно, поставило его на место, жирного насмешливого мужчину, подумавшего, наверно, что не так уж мы и хороши, раз заявились в его поганое старое заведение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50