в нужной степени были темны узкие извилистые коридоры; в необходимой мере были мучительно неудобны, даже на вид, стоящие возле кабинетов шаткие стулья, и крутая лестница на второй этаж своими истертыми до блеска скрипучими деревянными ступенями и шаткими перилами недвусмысленно предупреждала посетителей об ожидающих их наверху неизбежных трудностях и призывала еще раз серьезно задуматься о своей малости перед тем, как начать восхождение к бюрократическим высотам.
Рудаки должным образом внял этому немому, но очевидному предупреждению и, задержавшись у первой ступеньки, подумал малодушно: «А не отложить ли до завтра?». Однако опрометчиво, как тысячи наивных до него, решив, что дело-то небольшое – всего лишь печать поставить, передумал откладывать и начал восхождение.
Конечно же, он обманулся в своих надеждах – дело оказалось нешуточное, об этом свидетельствовала довольно большая очередь просителей, толпившихся на узком пятачке у закрытой двери, и два объявления на двери почему-то на русском языке. Одно оповещало о том, что в канцелярии технический перерыв, а второе предупреждало несведущих о том, что «мокрая печать ставится владельцу документа лично», и слово «лично» было подчеркнуто двойной линией.
Всю свою жизнь он страдал от того, что язык официальных бумаг и объявлений был для него абсолютно непостижим – всегда он находил в нем множество скрытых смыслов, которые не находили другие. Вот и сейчас второе объявление показалось ему загадочным и чреватым множеством дополнительных действий. Дело было в том, что ему нужно было поставить именно мокрую печать.
«Как можно поставить куда-либо сухую печать, – думал он, – не говоря уже о том, чтобы поставить ее владельцу». Кроме того, и это было самое неприятное, не был он уверен, что его можно считать владельцем приказа о его восстановлении на работе, скорее, казалось ему, владельцем этого документа можно было счесть ректора, которого едва ли уговоришь подняться по этим роковым ступеням.
В полном смятении чувств обратился он за разъяснениями к товарищам по несчастью, и те его утешили.
– Не волнуйся, сынок, – сказала ему стоявшая у дверей уборщица, которую он иногда встречал по утрам на факультете, – покажи, что там у тебя, – и бросив беглый взгляд знатока на приказ, вынесла вердикт: – Сюда тебе, будешь за этой старушкой, технический перерыв скоро кончится.
Старушка, оказавшаяся молодящейся профессоршей с кафедры истории, которую он немного знал, бросила на уборщицу-эксперта гневный взгляд, а Рудаки обрел свое место в очереди и, успокоившись, отпросился покурить на улицу.
Воистину, никогда не знаешь, где подстерегают тебя всякие неожиданности! Рудаки спустился на первый этаж и подходил уже ко входной двери, когда слева, около поста вахтера, в неглубокой нише вдруг увидел Дверь.
Хотя и прошло уже больше года с тех пор, как видел он Дверь в последний раз, он сразу ее узнал. Ободранная, слегка покосившаяся, с косо врезанным кодовым замком, чистого светло-серого цвета, напоминавшего цвет плавника, пролежавшего не одну зиму на морском пляже, – это была она, Дверь, через которую он несколько раз уходил в прошлое или в сон о прошлом. Не был он сейчас уверен, что действительно уходил в проникновение, и не было у него желания, если честно, уходить в прошлое опять. Устал он от хождений по бюрократическим бастионам, и хотелось только одного – поскорее покончить с мокрой печатью и домой.
«Да и как проникнуть через Дверь? – подумал он. – Разве позволит мне это сделать бдительный страж у входной двери?»
Ветеран вневедомственной охраны, сидевший у входа, подозрительно смотрел на него, подрагивая верхней губой с редкими усами, как осторожная мышь, оценивающая привлекательность приманки в мышеловке.
– А куда эта дверь? – спросил Рудаки и подумал: «Сейчас начнет спрашивать, зачем мне это».
Но ветеран неожиданно расцвел любезной улыбкой и спросил:
– А вам в бойлерную?
Рудаки растерялся и промолчал, а страж продолжил:
– Так бойлерная не тут – тут щитовая.
– А… – сказал Рудаки и вышел.
Эпопея с мокрой печатью закончилась быстрее, чем он ожидал, – не прошло и часа, как поставили ему ее «лично», так как оказался он, очевидно, в глазах злющей тетки, распоряжавшейся печатью, несомненным владельцем документа. Уходя окончательно из отдела кадров, он бросил последний взгляд на Дверь, и не показалась она в этот раз ему той магической Дверью, которую придумал Хиромант, а выглядела, как простая дверь с маленькой буквы, ведущая, если не в бойлерную, то в щитовую.
Рудаки решил пойти домой пешком – проветриться после штурма бюрократических крепостей. Он шел по Кресту, смотрел на опасно склонившиеся над роскошными витринами бутиков тортоподобные башенки и завитушки старых домов, у стен которых прошла его молодость, и вспоминал, как он шел здесь с Хиромантом, как рассказывал тот ему про Дверь, и про код, и про опасности путешествий во времени.
Он шел и думал, что, как ни жаль, а никаких путешествий во времени нет и не может быть, потому что противоречат они всем законам, которым только можно противоречить, что прав, как всегда, В.К. в своем рациональном отношении к жизни и Хиромант всего лишь бедный безумец, жалкий символ исключительности и непохожести в своем черном пальто и шляпе огородного пугала, что никаких чудес нет, а есть работа, и футбол после нее, и пиво, что все вокруг плоско и одномерно, несмотря на яркие краски и мнимое разнообразие современной жизни.
В таком настроении он лег спать, собираясь завтра идти в Университет относить скрепленный официальной печатью приказ о своем восстановлении в должности, спал крепко и не видел снов, а утром встал поздно, вышел на балкон и сначала просто удивился ослепительно яркому свету, а потом, когда увидел над крышей дома напротив сразу два солнца, вдруг все понял и отчетливо услышал голос Хироманта:
– Катастрофа одна будет – четыре солнца взойдут и испугаются все сначала, а потом привыкнут.
Рудаки послушал, как вдруг на разные голоса завыли собаки в округе, и пошел будить Иву.
2006 год, июнь
о. Ялпуг – Киев – Порт Эль Кантауи, Тунис
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Рудаки должным образом внял этому немому, но очевидному предупреждению и, задержавшись у первой ступеньки, подумал малодушно: «А не отложить ли до завтра?». Однако опрометчиво, как тысячи наивных до него, решив, что дело-то небольшое – всего лишь печать поставить, передумал откладывать и начал восхождение.
Конечно же, он обманулся в своих надеждах – дело оказалось нешуточное, об этом свидетельствовала довольно большая очередь просителей, толпившихся на узком пятачке у закрытой двери, и два объявления на двери почему-то на русском языке. Одно оповещало о том, что в канцелярии технический перерыв, а второе предупреждало несведущих о том, что «мокрая печать ставится владельцу документа лично», и слово «лично» было подчеркнуто двойной линией.
Всю свою жизнь он страдал от того, что язык официальных бумаг и объявлений был для него абсолютно непостижим – всегда он находил в нем множество скрытых смыслов, которые не находили другие. Вот и сейчас второе объявление показалось ему загадочным и чреватым множеством дополнительных действий. Дело было в том, что ему нужно было поставить именно мокрую печать.
«Как можно поставить куда-либо сухую печать, – думал он, – не говоря уже о том, чтобы поставить ее владельцу». Кроме того, и это было самое неприятное, не был он уверен, что его можно считать владельцем приказа о его восстановлении на работе, скорее, казалось ему, владельцем этого документа можно было счесть ректора, которого едва ли уговоришь подняться по этим роковым ступеням.
В полном смятении чувств обратился он за разъяснениями к товарищам по несчастью, и те его утешили.
– Не волнуйся, сынок, – сказала ему стоявшая у дверей уборщица, которую он иногда встречал по утрам на факультете, – покажи, что там у тебя, – и бросив беглый взгляд знатока на приказ, вынесла вердикт: – Сюда тебе, будешь за этой старушкой, технический перерыв скоро кончится.
Старушка, оказавшаяся молодящейся профессоршей с кафедры истории, которую он немного знал, бросила на уборщицу-эксперта гневный взгляд, а Рудаки обрел свое место в очереди и, успокоившись, отпросился покурить на улицу.
Воистину, никогда не знаешь, где подстерегают тебя всякие неожиданности! Рудаки спустился на первый этаж и подходил уже ко входной двери, когда слева, около поста вахтера, в неглубокой нише вдруг увидел Дверь.
Хотя и прошло уже больше года с тех пор, как видел он Дверь в последний раз, он сразу ее узнал. Ободранная, слегка покосившаяся, с косо врезанным кодовым замком, чистого светло-серого цвета, напоминавшего цвет плавника, пролежавшего не одну зиму на морском пляже, – это была она, Дверь, через которую он несколько раз уходил в прошлое или в сон о прошлом. Не был он сейчас уверен, что действительно уходил в проникновение, и не было у него желания, если честно, уходить в прошлое опять. Устал он от хождений по бюрократическим бастионам, и хотелось только одного – поскорее покончить с мокрой печатью и домой.
«Да и как проникнуть через Дверь? – подумал он. – Разве позволит мне это сделать бдительный страж у входной двери?»
Ветеран вневедомственной охраны, сидевший у входа, подозрительно смотрел на него, подрагивая верхней губой с редкими усами, как осторожная мышь, оценивающая привлекательность приманки в мышеловке.
– А куда эта дверь? – спросил Рудаки и подумал: «Сейчас начнет спрашивать, зачем мне это».
Но ветеран неожиданно расцвел любезной улыбкой и спросил:
– А вам в бойлерную?
Рудаки растерялся и промолчал, а страж продолжил:
– Так бойлерная не тут – тут щитовая.
– А… – сказал Рудаки и вышел.
Эпопея с мокрой печатью закончилась быстрее, чем он ожидал, – не прошло и часа, как поставили ему ее «лично», так как оказался он, очевидно, в глазах злющей тетки, распоряжавшейся печатью, несомненным владельцем документа. Уходя окончательно из отдела кадров, он бросил последний взгляд на Дверь, и не показалась она в этот раз ему той магической Дверью, которую придумал Хиромант, а выглядела, как простая дверь с маленькой буквы, ведущая, если не в бойлерную, то в щитовую.
Рудаки решил пойти домой пешком – проветриться после штурма бюрократических крепостей. Он шел по Кресту, смотрел на опасно склонившиеся над роскошными витринами бутиков тортоподобные башенки и завитушки старых домов, у стен которых прошла его молодость, и вспоминал, как он шел здесь с Хиромантом, как рассказывал тот ему про Дверь, и про код, и про опасности путешествий во времени.
Он шел и думал, что, как ни жаль, а никаких путешествий во времени нет и не может быть, потому что противоречат они всем законам, которым только можно противоречить, что прав, как всегда, В.К. в своем рациональном отношении к жизни и Хиромант всего лишь бедный безумец, жалкий символ исключительности и непохожести в своем черном пальто и шляпе огородного пугала, что никаких чудес нет, а есть работа, и футбол после нее, и пиво, что все вокруг плоско и одномерно, несмотря на яркие краски и мнимое разнообразие современной жизни.
В таком настроении он лег спать, собираясь завтра идти в Университет относить скрепленный официальной печатью приказ о своем восстановлении в должности, спал крепко и не видел снов, а утром встал поздно, вышел на балкон и сначала просто удивился ослепительно яркому свету, а потом, когда увидел над крышей дома напротив сразу два солнца, вдруг все понял и отчетливо услышал голос Хироманта:
– Катастрофа одна будет – четыре солнца взойдут и испугаются все сначала, а потом привыкнут.
Рудаки послушал, как вдруг на разные голоса завыли собаки в округе, и пошел будить Иву.
2006 год, июнь
о. Ялпуг – Киев – Порт Эль Кантауи, Тунис
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55