Все устроил Хольгери, у него была знакомая в комитете - одна из тридцати чувих, что стояли перед нами в одинаковых палестинских платках, одинаковых круглых очках, с одинаковыми челочками и притопывали в такт музыке одинаковыми остроносыми полусапожками. Надо сказать, выступили мы довольно успешно. С нашего дебюта в актовом зале прошло несколько месяцев, за это время мы успели прилично сыграться. Две песни были собственного замеса, остальное - хиты, надерганные мной из "Десятки лучших песен". Несколько старых пионеров, разинув рты, стояли у входа. Но все они, не выдержав, тут же ретировались, остался только какой-то старый глухарь: в армии его контузило учебной гранатой. Он стоял с раскрытой варежкой, ежеминутно поправляя нахлобученный на макушку картуз, и все никак не мог взять в толк, на кой ляд молодые изводят столько ляктричества.
Когда смолкла последняя песня, подруга Хольгери стала хлопать и требовать еще. Ее поддержали другие. Мы все не сходили со сцены, я тревожно переглядывался с Эркки и Ниилой. Других-то песен у нас не было.
Вдруг доносится рев. Хольгери! Он стоит перед колонкой, громкость на полную катушку. Электрический вой заполняет зал, дрожат оконные стекла. Вот заиграл. Сам, клокочущий рык. Хольгери не смотрит на зрителей. Он падает на колени, ставит гитару на пол, поднеся ее к воронкам динамиков, трясет ее словно убийца жертву. Царапает рычащие струны. Мелодия какая-то знакомая. Прерывистыми волнами она накатывает словно передача с далекой радиостанции, но все равно исполнена какой-то силы. Мы только диву даемся с Хольгери. А он ложится на спину. Побрасывает гитару пружинистыми толчками. Глаза полузакрыты, капли пота на лбу. Вот он запрокидывает голову, играет уже зубами. Та же странно знакомая мелодия.
– Хендрикс! - орет мне Ниила в ухо.
– Лучше! - кричу в ответ.
Тут до меня дошло, что играет Хольгери. Гимн Советского Союза, старенькие деревянные стены клуба ходят ходуном.
Уже потом к нам на сцену поднимались люди, спрашивали, как мы относимся к политике. Хольгери сидел, как в дыму, на губах играет слабая улыбка, две девицы пытаются примоститься у него на коленках. Сам я столкнулся лицом к лицу с телкой с причудливо, как-то по-арабски, подведенными глазами. Ее черные волосы блестели так, будто их макнули в чернильницу. Мордашка же наоборот точно напудренная. Девчонка смахивала на куклу, покрытую целлофановой пленкой. Тело ее скрыто под бесформенным прогрессивным балахоном, но мягкие всплески рук выдают в ней женщину. Поглядывая на меня, она покачивает бедрами - мелко так, неприметно. Но под скорлупой я чую женщину, голод. Она молча протягивает кулачок, здоровается по-взрослому, улыбается, обнажая острые зубки. Больно, как парень, жмет руку.
Потом мы собрали инструменты и усилки. Глухарь в картузе ходил, невинно улыбаясь, и справлялся, отросли ли у невест титьки. Кассирша выдала нам по бутерброду с колбасой и пятьдесят крон гонорара.
– Ты в Паялу?
Та самая, с вороными волосами. Стоим на крыльце, она зябко поеживается.
– Тебя подвезти? - спрашивает.
Кивает на дорогу. Я нерешительно поплелся за ней. Она подошла к черному блестящему "вольво".
– Отец дал покататься.
– Класс, - говорю я.
Мы прыгнули и покатили. Сиденье отдавало холодом, лобовое стекло потело от горячего дыхания. Я включил печку и подбавил тепла, за окном сгущались холодные апрельские сумерки. Встречная машина громко посигналила и помигала фарами. Немного повозившись, девчонка отыскала нужную ручку и включила ближний свет.
– Разве ты уже совершеннолетняя?
Она не отвечает. Откидывается на спинку, рука покоится на коробке передач. Правит посреди дороги, сматывая под себя заиндевевшую дорожную ленту, фары выхватывают из черноты искрящиеся сугробы. На полях лежит наст, синий и сбитый.
– И как тебе быть коммунисткой? - спрашиваю.
Она пытается нащупать кнопку радио. Машина потихоньку начинает скатываться в кювет. Мой жалобный писк - девица резко выворачивает баранку и выруливает обратно.
– Не дрейфь! - подбодрила она меня. - Я водила хоть куда.
Из Аутио до Паялы мы поехали по старой трассе. В начале ее, на длинном прямом участке, девица выжала газ до упора. Мотор зажужжал, завыл, мы стремительно набрали ход. Мороз лизал машину ледяным языком, оставляя на капоте, на стеклах корочку инея, терся холодным брюхом о ее горбатую крышу.
– Здесь, бывает, олени выскакивают, - говорю.
Девица засмеялась и помчалась еще быстрей. Тогда я понял - она хочет напугать меня. Застегни я сейчас ремень, она будет считать, что у нее получилось. Я поступил иначе - собрался, при этом делая беспечный вид, а сам все смотрел на лесную опушку, чтобы в случае удара вовремя сложиться.
Она долго копалась, наконец, настроилась на финскую волну. Грустное танго, какая-то женщина пела о любви и печали. Машина перевалилась через горку и пошла петлять, оставляя позади себя меланхоличную дымку. В этой холодной пустыне изливалось, кровоточило чье-то сердце. Я украдкой поглядывал на девчонку. В темноте вырисовывался ее силуэт, закругление подбородка, губы сочные, лихо вздернутый финский носик. Мне захотелось обнять ее. Поцеловать.
– Куда тут у вас в Паяле можно сходить? - спросила она.
– А фиг его знает, - ответил я.
Мы уже проезжали Манганиеми, со свистом пролетели по старенькому мосту. Из лесу выступили огни домов и серебряным светом разлились по руслу реки. Девица не сбавила ход даже тогда, когда на узкой колее на нас вдруг выскочил огромный дальнобойщик. Машины разминулись в считанных миллиметрах - газеты не просунешь. Дальнобойщик яростно посигналил - девица и бровью не повела.
– А кино сегодня будет?
В этом я не был уверен. Что же такое придумать? Вспомнил, что один мой одноклассник держит кроликов в бойлерной. Он выпрашивал для них полусгнившую морковку в магазине - все равно ведь выкидывать. Несколько раз я видел, как они сикают. Глупости, она ж не маленькая.
– Хочешь, поедем в Паяльский спортклуб, на хоккейную тренировку? У них в выходные серия матчей против "Это-Куивы".
Я показал ей, что надо ехать прямо, потом, возле лавки Артура - она похожа на картонку из-под обуви - направо, потом дальше в центр мимо обувного магазина Харьюхахто, канцтоваров, цирюльни Ларссона, пекарни Веннберга, киоска Микаэльссона и кафешки Линдквиста. Перед школой мы свернули с дороги и кое-как дотащились до хоккейной площадки. Здесь мы оставили машину, которая к тому времени успела прогреться, пошли по утоптанной стежке вниз к катку.
Тренировка была в самом разгаре. Верзилы в латах и черно-желтых фуфайках кружили по всей площадке, отрабатывая задний ход. Тренер Стенберг, бородатый полисмен, переехавший к нам с юга, гудел в дудку, подбадривая подопечных:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57