Каллиопа, позабывшая все правила грамматики на острове Кипр, театрально взмахивает украшенными сверкающими перстнями руками и менторским тоном произносит:
– Вы брать… старые перламутровый пуговиц, положить их в avgothiki, подставку для яиц, выжимать туда целый лимон… На следующий день она уже мазь…
– Кто – она?
– Пуговицы и лимон. Вы мажете лицо, и теперь вы ещё белее, ещё белее, чем… чем…
– Не ищите нужное слово. Я вам бесконечно благодарна, Каллиопа.
– Я могу ancora дать рецепт удалять волосы на теле.
– Нет, довольно, довольно! Не всё сразу!.. Давно ли вы в Арьеже?
– Уже один, due, three, семь дней. Я так счастлива вас видеть! Я не хочу больше с вами расставаться. Когда вы вдруг позвали меня через window, окно, со мной случилось spavento, и я даже drop мой зонт!..
Я полностью обезоружена. Даже Ален, и тот, услышав подобное смешение всех наречий, не смог бы сохранить серьёзность. Если это легкомысленное создание поможет мне скоротать бесконечно долгие часы моего «сезона», я готова проводить с ней в Арьеже столько времени, сколько она пожелает.
Зачем понадобилось Марте прогуливаться вместе со мной около эстрады для музыкантов? Я вернулась со страшной мигренью и почти физически ощущаю прикосновение к моей коже любопытных взглядов гуляющих. Все эти курортники, принимающие ванны и пьющие воду в Арьеже, разбирали нас по косточкам, пожирали глазами, словно людоеды. Я болезненно страшусь сплетен, доносов, подглядываний, клеветы этих умирающих от скуки бездельников. К счастью, здесь нет знакомых лиц, если не считать маленькую Лангендонк. Рено-Клодина приезжают только через три дня. Комнаты им уже заказаны.
Какая унылая у меня комната! С потолка резкий электрический свет падает на пустую и безжизненную кровать. Я одна и так одинока, что готова разрыдаться, я даже задержала Леони, заставила её расчесать мне волосы ко сну, чтоб она подольше оставалась со мной… Иди сюда, мой чёрный Тоби, маленький, тёплый и молчаливый пёсик, обожающий даже мою тень, ты можешь мирно спать у моих ног, тебя лихорадит после долгого путешествия и ты вздрагиваешь от наивных кошмаров… Может, тебе снится, что нас вновь разлучили?..
Не бойся, Тоби, строгий хозяин безмятежно спит сейчас, покачиваясь на океанских волнах, ибо все часы его жизни, сна и бодрствования раз и навсегда установлены… Он завёл свой хронометр, и теперь его стройное бело-розовое тело после ледяной ванны покоится на постели. Думает ли он о своей Анни? Вздохнёт ли он ночью, проснувшись в темноте, в кромешной темноте, когда перед расширенными зрачками проплывают лишь золотые блики и вереницы роз? А вдруг в это самое мгновение Ален, мой Ален, тот, которого я знала и любила только во сне, со страдальческой улыбкой на губах зовёт свою покорную Анни, вспоминает её запах, запах роз и белых гвоздик… Нет, нет… Я бы почувствовала это и на расстоянии..
Нам пора спать, мой маленький чёрный пёсик, Марта играет в баккара.
Дорогой Ален!
Я понемногу привыкаю к жизни в гостинице. Это требует от меня больших усилий, и я надеюсь, что вы по достоинству оцените мою добрую волю, а также моё стремление избавиться от врождённой апатии.
Время для меня тянется куда медленнее, чем для тех, кто принимает здесь различные процедуры. Марта со свойственным ей мужеством лечится мучительным душем и массажем. Леон пьёт только воду, я же смотрю.
Мы встретили здесь госпожу ван Лангендонк, она отдыхает одна. Поверьте, дорогой Ален, я не искала этой встречи. Марта очень мила с ней, она уверяет, что курортные знакомства ни к чему не обязывают и совсем не обязательно поддерживать их в Париже. Надеюсь, это соображение успокоит вас, ведь наши отношения не носят сколько-нибудь серьёзного характера. К тому же она живёт в гостинице «Казино», тогда как мы остановились в «Гранд-Отеле».
Я слышала также, что на днях сюда приедут Рено-Клодина. Вряд ли мы сможем не видеться с ними; впрочем, мне кажется, вы ничего не имеете против мужа, ведь он изъездил весь свет. Что касается его жены, мы постараемся вести себя осторожно, в этом я полагаюсь на Марту, у неё ваша безошибочная находчивость, она всегда принимает нужное решение.
Я нарочно говорю вам только о нас, дорогой Ален, ведь вы запретили мне надоедать вам своими заботами, бесполезными, конечно, но идущими от самого сердца! Встаём мы без четверти семь и ровно в семь уже сидим за маленькими столиками на молочной ферме. В нашем присутствии доят густое пенистое молоко, и мы пьём его маленькими глотками, глядя, как под лучами солнца исчезает утренний туман.
Завтракать приходиться так рано, потому что в десять уже начинается душ. Все приходят сюда, едва успев соскочить с кровати и привести себя немного в порядок. Не каждой женщине легко даётся такой ранний подъём, и я восхищаюсь, как мужественно переносит Марта подобное испытание. Она появляется всегда в облаке кисеи и батиста, в белоснежном капюшоне, отделанном рюшками, что ей очень к лицу.
Ваша Анни не прикладывает столько усилий, она приходит в гладкой английской юбке и блузе из мягкого шёлка, отсутствие корсета у меня совсем не заметно, моя коса, заплетённая на ночь, уложена на затылке и стянута белой лентой, белая шляпа колоколом дополняет мой скромный наряд…
Выпив по две чашки молока и съев по два рогалика, мы гуляем по парку, затем возвращаемся в гостиницу, чтобы просмотреть почту и переодеться. В десять часов – душ. Марта исчезает и я остаюсь одна до полудня. Брожу без дела, читаю, пишу вам письма. Я стараюсь представить себе вашу жизнь, вашу каюту, запах моря, шум винта…
До свидания, дорогой Ален, берегите себя и любите вашу
Анни.
Вот и всё, что я сумела ему написать. Раз двадцать я останавливалась – боялась, как бы у меня из-под пера не вырвалась неосторожная фраза… Видно, я совсем запуталась, если я говорю «неосторожная» там, где следует сказать «искренняя»?..
Но разве я могла ему обо всём написать? Я даже на расстоянии страшусь гнева своего супруга, который неминуемо обрушился бы на меня, узнай он, что я постоянно встречаюсь с Каллиопой, что Можи – он приехал три дня назад – теперь не расстаётся с нами… Завтра в 5 ч 10 мин поездом приедет Клодина с мужем… Я трусливо убеждаю себя, что лучше во всём признаюсь Алену, когда он вернётся. Тогда он лишь строго отчитает меня. Ведь ему не придётся увидеть Каллиопу утром на молочной ферме в легкомысленном дезабилье, столь легкомысленном, что я сама, разговаривая с ней, отвожу глаза: она появляется в облаках ниспадающего тюля, в отделанных оборочками немыслимых пеньюарах, сквозь которые просвечивает её дивная золотистая кожа, и необычных кружевных мантильях, прикрывающих небрежно подобранные волосы. Однако вчера утром она вдруг явилась в просторном плаще из серебристого шёлка, застёгнутом на все пуговицы, такого строгого стиля, что я просто была поражена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37