– Это самое я и хотела сказать. Мне по наивности представляется, что она воплощает в себе народы, живущие под нами.
– Кротов? – робко иронизирую я.
– Нет, не ехидничайте, моя милая девочка. Под нами… на карте: а вот и она сама. Предстаньте перед нами, Каллиопа, Геба, Афродита, Мназидика… Ради вас я выложила весь запас известных мне греческих имён!
На Каллиопе чудесное платье из чёрного шантильи на очень светлом крепдешиновом чехле, в нём она кажется голой. Едва переступив порог, она в изнеможении падает в кресло.
– Я умираю. Три этажа…
– …это плохо для кожи, – подхватывает Клодина.
– Это хорошо для беременной женщины. Это делает, что ребёнок падает.
Марта, испуганно : – Вы беременны, Каллиопа?
Каллиопа, безмятежно : – Нет, never, никогда.
Марта, с горечью : – Счастливица! Впрочем, я тоже никогда. Но как несносны все эти предосторожности. А как предохраняетесь вы?
Каллиопа, целомудренно : – Я вдова.
Клодина: – Конечно, это хороший способ. Но разве быть вдовой достаточно и разве это обязательно? А когда вы не были вдовой, как вы устраивались?
Каллиопа: – Я делала сверху два маленьких крестика до этого. И кашляла… после…
Марта, прыская со смеху : – Крестики!.. На ком это? Вы крестили себя или его?
Каллиопа: – Обоих, dearest.
Клодина, громко хохоча : – И кашляли после? Это, вероятно, греческий обычай?
Каллиопа: – Нет, poulaki mou, кашлять надо вот так (кашляет), и всё уходит.
Марта, не скрывая сомнений : – Это приходит гораздо быстрее, чем уходит… Клодина, передайте мне персиковый компот.
Клодина, озабоченно : – Я не любопытна, но мне страшно хотелось бы увидеть выражение его лица…
Каллиопа: – Чьё выражение лица?
Клодина: – Выражение лица покойного ван Лангендонка, когда вы делали свои маленькие крестики.
Каллиопа, невинно : – Я их не делала на лицо.
Клодина, громко смеясь : – Ха, ха, ха, как это меня забавляет. (Давясь от смеха .) Эта чёртова Каллиопа меня уморит!
Она визжит, она в полном восторге. Марта тоже задыхается от смеха. И даже я сама, хоть и стыжусь их речей, невольно улыбаюсь в спасительном полумраке, но этот полумрак не может защитить меня, Клодина замечает мою молчаливую улыбку, которую, к своему неудовольствию, я была не в силах сдержать.
– Я всё вижу, «святая Анни». Ступайте-ка лучше поиграть в парк или по крайней мере сделайте вид, что ничего не понимаете. Впрочем, нет (её резкий голос становится мягким и певучим), лучше ещё раз улыбнитесь! Когда уголки ваших губ поднимаются, а ресницы опускаются, истории Каллиопы кажутся менее двусмысленными… моя маленькая Анни… чем ваша улыбка…
Марта быстро раскрывает веер между Клодиной и мной:
– …ещё немного, и вы станете называть мою невестку «Рези». Благодарю вас, но я не желаю, чтоб моя добропорядочная комната служила для этого!
Рези? Что это значит? Я набираюсь храбрости.
– Вы сказали… Рези? Это какое-то иностранное слово?
– Вы попали в самую точку! – отзывается Клодина, тогда как Марта и Каллиопа обмениваются улыбками, словно сообщницы. Весёлости Клодины как не бывало, она перестаёт лакомиться своим кофе глясе и на минуту погружается в глубокую задумчивость, глаза её темнеют, точь-в-точь как у её белой кошечки, которая задумчиво и грозно устремила свой взгляд в пространство…
О чём они говорили ещё? Право, не знаю, я забилась в самый тёмный уголок. До меня доносились обрывки их речей, но я никогда не осмелюсь занести их в тетрадь. Всякие ужасы! Каллиопа говорит обо всём легкомысленно, с необычным цинизмом. Марта – грубо и откровенно, нимало не смущаясь: Клодина – со страстностью дикарки, что всё-таки меньше меня возмущает.
Они дошли до того, что стали со смехом расспрашивать меня о таком, что я даже в мыслях своих не смею назвать. Я не поняла и половины вопросов, я что-то бормотала в ответ, старалась высвободить свои руки из их цепких рук; в конце концов они оставили меня в покое, хотя Клодина и прошептала, пристально глядя в мои светлые глаза, которые так легко подчиняются чужой воле: «Эта Анни очаровательна, словно молоденькая девушка». Затем она откровенно зевнула и, сказав на прощание: «Я слишком долго не видела своего любимого; без него время тянется слишком медленно!», ушла первой, уводя с собой свою белую кошечку с зелёным кожаным ошейником.
Можи всё больше и больше липнет к Марте. Он курит ей фимиам, перемешанный с парами виски. Эти свидания в пять часов у музыкальной эстрады для меня – настоящая мука. Мы всегда там встречаем Каллиопу в окружении мужчин, которые смотрят на неё, как свора собак на лакомую дичь, и влюблённую и раздражающую меня парочку Рено-Клодина. Да-да, они раздражают меня! Их манера постоянно улыбаться друг другу глазами, сидеть, прижав колено к колену, словно они поженились две недели назад. К тому же я видела молодожёнов, не привлекавших к себе внимания!..
…Двое молодых супругов обедали в ресторане за отдельным маленьким столиком. У него были рыжие волосы, у неё – узкое смуглое лицо. Страсть не озаряла их лиц, руки не искали ответного пожатия, ноги не встречались под длинной белой скатертью… Часто, очень часто она прикрывала ресницами прозрачные глаза, так похожие на цветы дикого цикория, и то откладывала в рассеянности вилку, то вновь бралась за неё, дотрагивалась горячей рукой до запотевшего стекла графина, словно больная, мучимая привычным недугом. Он же ел с завидным аппетитом здорового человека, показывая ослепительные крепкие зубы, и говорил ей наставительным тоном: «Анни, напрасно вы не едите, это мясо как раз в меру поджарено…» Равнодушный слепец! Он не замечал ни лихорадочной страсти, ни взгляда её бледно-голубых глаз, прикрытых длинными густыми ресницами. Он не догадывался, как тревожно было у меня на душе, с каким блаженством и страхом ждала я любовных ласк… Боязливо и покорно я отдавалась его простым и грубым ласкам, и когда в груди закипали слёзы… когда мне казалось, что я погибаю… и я страстно, всем существом своим ждала чего-то… не знаю чего… ласкам уже наступал конец.
Теперь я всё поняла. Тоска, одиночество, несколько часов невыносимой мигрени сделали из меня грешницу, полную угрызений совести. Грех постоянно подстерегает меня, хоть я отчаянно и безнадёжно с ним борюсь… С тех пор как я веду этот дневник, я с каждым днём всё лучше понимаю себя, и образ Анни всё ярче выступает передо мной, как почерневший от времени портрет, отмываемый умелой рукой… Как смог Ален, которого так мало интересовала моя духовная жизнь, отгадать, что во мне живёт и… другая Анни? Не знаю. Быть может, чисто животное чувство ревности озарило его сознание?..
Что же открыло мне глаза? Его отсутствие? Неужели несколько миль моря и суши, отделяющие нас, смогли совершить это чудо? Или же я, подобно Зигфриду, отведала волшебного напитка и память вернулась ко мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37