"сухой кашель". Но для моей решалки ковригинская театральность Лешей дискредитирована навеки, - у меня начинает сводить губы от гадливости.
Кстати, с приличными невестами Леша в своей все более скрытой клетке становился приятен, неглуп и даже остроумен. По-пролетарски, конечно, но увядающих невест с красными дипломами такие мелочи не пугали - это они, невесты, его пугали. Его сковывали их чистенькие блузки, милые, застенчивые улыбки, и в конце концов он сбежал к бабе, у которой можно было разлечься в ботинках под визг и лай, подвесить фингал и самому получить по морде - все как у людей. Кассирша в заводской столовке, коренастенькая, миловидно-припухлая, она даже самые невинные вещи выпаливала, будто отругиваясь. Начавши прямо со смотрин, она закатила "вуткинской" общине даже для этого привычного народа чересчур уж первобытный скандалище. Добродушный, отмытый кровью бывший полицай с рюмкой в ручище пожелал высказать ей что-то проникновенное: "Тебе подвезло ты в такую сбемью попала!.." - "Чего-чего?.. Мне подвезло?! Это вам подвезло!!!" Крики, вопли, грохот стульев, звон тарелок - и несчастный тостирующий, надрывающийся в тщетных усилиях быть услышанным: "Да ты ж меня не поняла, я ж тебе сказал: ты в такую сбемью попала!.." Свято убежденный, что рассердиться на столь неотразимо лестную констатацию можно единственно по недоразумению, он выплескивал все новые и новые ушаты бензина в это беснующееся пламя, - в итоге же Нью-Ленка больше всего возненавидела почему-то его сладкоречивую супругу-боровичка и даже на поминках по Бабушке Фене в заозерской столовке успела вцепиться ей в волосы, так что бедняге пришлось часа полтора отсиживаться в женском сортире - ей туда даже тайно просовывали портвейн с салатом, в то время как прочие дамы были вынуждены пользоваться мужским отделением.
Никак не могу привыкнуть, что такие люди, как Ленка-два, тоже умирают - и тоже, стало быть, заслуживают какого-то почтения. Они тоже способны сделаться благообразными и правдоподобными, как те образцово-показательные фрукты с уроков ботаники, на которых какой-то нетерпеливец оставил следы своих простодушных зубов...
Ко времени тех исторических смотрин Лешина призрачная клетка уже окончательно растаяла под некультурными слоями празднеств, в которые он стремился превратить все свои дни: если после первого же выхода в свет завалиться в новом костюме за печку... Хоть Катька и подметала по два раза в день, щель, куда обрушивают дрова, все-таки не может быть чистой, как операционная.
Когда он еще только громыхнул чем-то громоздким в коридорчике, где не было ничего громоздкого, я понял, что он пьян запредельно. А когда, прошатавшись к столу, он оперся на него кулаками, свесив золотой с медными протертостями чуб, мне стало ясно, что он не только пьян, но и патетичен. Чтобы ненароком не сблевать, через холодный коридор, где опять-таки не обнаружилось ну ровно ничего, что могло бы громыхать, я удалился на холодную кухню обдумывать, где бы мне скоротать вечерок: случалось, одевшись потеплее, я отсиживался с книгой на вокзальчике под мирный (то есть не касающийся меня) галдеж ватно-брезентовых рыболовов с ящиками, - вот только свет там был очень дохлый. На кухне, с тех пор как мы с Катькой стали полностью платить за общий свет (вещь, для простых людей совершенно излишняя, равно как и тишина), лампочка стала вполне пристойной, но там за меня взялась простодушно-перепуганная Васькина половина: Васька-от прибежал пьяаной-пьяаной, жалобно пела она, и как начал требовать денег - и требовать, и требовать...
А ведь нет уже и его, Васьки, - мужики в Заозерье мерли как мухи. С чего-то и Васька начал писать кровью - пока не выписал всю до последней капли, как впоследствии объясняла его жена, в тот исторический вечер сокрушавшаяся по деньгам, за которые ему предстояло расплачиваться кровью. Она держала два рубля по рублю, вот так вот, сверху была треха, а снизу пятера, и пока она разбиралась, что и как, Васька выхватил пятеру и убежал, а она смотрит: вот два рубля по рублю, вот сверху треха, а тут Васька подскакивает и "с-под низу" выхватывает пятеру...
- Так там была еще одна пятера? - с напряжением переспросил я, невольно прислушиваясь, что делается в комнате.
- Зачем еще одна? Вот так вот лежали два рубля по рублю, вот так вот треха, а снизу пятера. А Васька как подскочит...
От исступленного, нечеловеческого вопля нашей дочурки моя голова мотнулась, как от удара, - ошпарили кипятком, мелькнула безумная мысль. В комнате не было никакого кипятка, но именно сегодня Бабушке Фене на улице рассказали, как чья-то трехлетняя девочка "обернула" на себя кастрюлю с кипятком: девочка, естественно, "закричелась" до смерти, а недоглядевшая бабка "сойшла с вума". Пока я протискивался в коридорчик мимо остолбеневшей соседки, продолжавшей пялиться на воображаемые деньги, из нашей комнаты не донеслось ни звука - как будто тот вопль был последним. Однако в дверях мне ударил в уши еще более оглушительный визг (после первого она просто "зайшлась", задохнулась), а в глаза - распаленно устремившаяся мне навстречу теща: "Чужие люди не бросять!.."
Совершенно ошалевший, я успел лишь осознать, что глянцевая, как помидор, истошно вопящая дочка на руках у бледной, беззвучно лепечущей Катьки, благодарение богу, жива, и лишь потом заметил Лешу, застрявшего в положении лежа между стеной и гофрированным боком горячей печки. "Чужие люди - ах ты!.. Так я его что, еще и вытаскивать обязан?!" - едва не схватил я тещу "за воротки" ее "бурдовой" кофты. "Еще заикаться начнет..." - вернула меня в разум на глазах синеющая дочурка, превратившаяся в сплошной орущий ротик. Стиснув зубы, я начал протискиваться за цилиндрическую печь - припекало неплохо.
Лешу заклинило, а я, нависая над ним, был вынужден, чтобы не упасть, упереться рукой в стену, а потому мог тащить его одной лишь левой. Правда, он тоже пытался мне помогать, и Бабушка Феня тянула его за ноги, так что в конце концов, почти стащив с него пиджак и штаны в скрытую клетку, мы выволокли его на оперативный простор.
- Ты человек или свинья? - звенящим шепотом воззвала к нему Катька, тут же залебезив перед выжидательно притихшей дочкой: - Все в порядке, все в порядке, они играют, играют...
Леша мрачно подтянул штаны, одернул пиджак и уставил на нее мутный патетический взор:
- Ты знаешь, что такое любовь? - На последнем слоге он рыданул.
- Знаю! - гневно вскинула голову Катька и поспешно залопотала: Все-все-все-все-все-все-все, а с кем мы пойдем на саночках кататься?..
- Знаешь... - надрывно усмехнулся Леша, в борьбе за равновесие волнообразно изгибающийся, словно изображение в неисправном телевизоре. - Что ты знаешь!.. Ты не знаешь, как любят Ковригины!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Кстати, с приличными невестами Леша в своей все более скрытой клетке становился приятен, неглуп и даже остроумен. По-пролетарски, конечно, но увядающих невест с красными дипломами такие мелочи не пугали - это они, невесты, его пугали. Его сковывали их чистенькие блузки, милые, застенчивые улыбки, и в конце концов он сбежал к бабе, у которой можно было разлечься в ботинках под визг и лай, подвесить фингал и самому получить по морде - все как у людей. Кассирша в заводской столовке, коренастенькая, миловидно-припухлая, она даже самые невинные вещи выпаливала, будто отругиваясь. Начавши прямо со смотрин, она закатила "вуткинской" общине даже для этого привычного народа чересчур уж первобытный скандалище. Добродушный, отмытый кровью бывший полицай с рюмкой в ручище пожелал высказать ей что-то проникновенное: "Тебе подвезло ты в такую сбемью попала!.." - "Чего-чего?.. Мне подвезло?! Это вам подвезло!!!" Крики, вопли, грохот стульев, звон тарелок - и несчастный тостирующий, надрывающийся в тщетных усилиях быть услышанным: "Да ты ж меня не поняла, я ж тебе сказал: ты в такую сбемью попала!.." Свято убежденный, что рассердиться на столь неотразимо лестную констатацию можно единственно по недоразумению, он выплескивал все новые и новые ушаты бензина в это беснующееся пламя, - в итоге же Нью-Ленка больше всего возненавидела почему-то его сладкоречивую супругу-боровичка и даже на поминках по Бабушке Фене в заозерской столовке успела вцепиться ей в волосы, так что бедняге пришлось часа полтора отсиживаться в женском сортире - ей туда даже тайно просовывали портвейн с салатом, в то время как прочие дамы были вынуждены пользоваться мужским отделением.
Никак не могу привыкнуть, что такие люди, как Ленка-два, тоже умирают - и тоже, стало быть, заслуживают какого-то почтения. Они тоже способны сделаться благообразными и правдоподобными, как те образцово-показательные фрукты с уроков ботаники, на которых какой-то нетерпеливец оставил следы своих простодушных зубов...
Ко времени тех исторических смотрин Лешина призрачная клетка уже окончательно растаяла под некультурными слоями празднеств, в которые он стремился превратить все свои дни: если после первого же выхода в свет завалиться в новом костюме за печку... Хоть Катька и подметала по два раза в день, щель, куда обрушивают дрова, все-таки не может быть чистой, как операционная.
Когда он еще только громыхнул чем-то громоздким в коридорчике, где не было ничего громоздкого, я понял, что он пьян запредельно. А когда, прошатавшись к столу, он оперся на него кулаками, свесив золотой с медными протертостями чуб, мне стало ясно, что он не только пьян, но и патетичен. Чтобы ненароком не сблевать, через холодный коридор, где опять-таки не обнаружилось ну ровно ничего, что могло бы громыхать, я удалился на холодную кухню обдумывать, где бы мне скоротать вечерок: случалось, одевшись потеплее, я отсиживался с книгой на вокзальчике под мирный (то есть не касающийся меня) галдеж ватно-брезентовых рыболовов с ящиками, - вот только свет там был очень дохлый. На кухне, с тех пор как мы с Катькой стали полностью платить за общий свет (вещь, для простых людей совершенно излишняя, равно как и тишина), лампочка стала вполне пристойной, но там за меня взялась простодушно-перепуганная Васькина половина: Васька-от прибежал пьяаной-пьяаной, жалобно пела она, и как начал требовать денег - и требовать, и требовать...
А ведь нет уже и его, Васьки, - мужики в Заозерье мерли как мухи. С чего-то и Васька начал писать кровью - пока не выписал всю до последней капли, как впоследствии объясняла его жена, в тот исторический вечер сокрушавшаяся по деньгам, за которые ему предстояло расплачиваться кровью. Она держала два рубля по рублю, вот так вот, сверху была треха, а снизу пятера, и пока она разбиралась, что и как, Васька выхватил пятеру и убежал, а она смотрит: вот два рубля по рублю, вот сверху треха, а тут Васька подскакивает и "с-под низу" выхватывает пятеру...
- Так там была еще одна пятера? - с напряжением переспросил я, невольно прислушиваясь, что делается в комнате.
- Зачем еще одна? Вот так вот лежали два рубля по рублю, вот так вот треха, а снизу пятера. А Васька как подскочит...
От исступленного, нечеловеческого вопля нашей дочурки моя голова мотнулась, как от удара, - ошпарили кипятком, мелькнула безумная мысль. В комнате не было никакого кипятка, но именно сегодня Бабушке Фене на улице рассказали, как чья-то трехлетняя девочка "обернула" на себя кастрюлю с кипятком: девочка, естественно, "закричелась" до смерти, а недоглядевшая бабка "сойшла с вума". Пока я протискивался в коридорчик мимо остолбеневшей соседки, продолжавшей пялиться на воображаемые деньги, из нашей комнаты не донеслось ни звука - как будто тот вопль был последним. Однако в дверях мне ударил в уши еще более оглушительный визг (после первого она просто "зайшлась", задохнулась), а в глаза - распаленно устремившаяся мне навстречу теща: "Чужие люди не бросять!.."
Совершенно ошалевший, я успел лишь осознать, что глянцевая, как помидор, истошно вопящая дочка на руках у бледной, беззвучно лепечущей Катьки, благодарение богу, жива, и лишь потом заметил Лешу, застрявшего в положении лежа между стеной и гофрированным боком горячей печки. "Чужие люди - ах ты!.. Так я его что, еще и вытаскивать обязан?!" - едва не схватил я тещу "за воротки" ее "бурдовой" кофты. "Еще заикаться начнет..." - вернула меня в разум на глазах синеющая дочурка, превратившаяся в сплошной орущий ротик. Стиснув зубы, я начал протискиваться за цилиндрическую печь - припекало неплохо.
Лешу заклинило, а я, нависая над ним, был вынужден, чтобы не упасть, упереться рукой в стену, а потому мог тащить его одной лишь левой. Правда, он тоже пытался мне помогать, и Бабушка Феня тянула его за ноги, так что в конце концов, почти стащив с него пиджак и штаны в скрытую клетку, мы выволокли его на оперативный простор.
- Ты человек или свинья? - звенящим шепотом воззвала к нему Катька, тут же залебезив перед выжидательно притихшей дочкой: - Все в порядке, все в порядке, они играют, играют...
Леша мрачно подтянул штаны, одернул пиджак и уставил на нее мутный патетический взор:
- Ты знаешь, что такое любовь? - На последнем слоге он рыданул.
- Знаю! - гневно вскинула голову Катька и поспешно залопотала: Все-все-все-все-все-все-все, а с кем мы пойдем на саночках кататься?..
- Знаешь... - надрывно усмехнулся Леша, в борьбе за равновесие волнообразно изгибающийся, словно изображение в неисправном телевизоре. - Что ты знаешь!.. Ты не знаешь, как любят Ковригины!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65