Я бросился было спасать плоды ее труда, но она залилась таким радостным смехом, что и я расхохотался. Я, признаться, и забыл, как это звучит. А ее смех был уж до того прежний...
Листья срывались и катились прочь, а вослед им над нашими головами, над крышами, над миром раскатился исполинский львиный рык, завершившийся страшным ударом, от которого мы оба втянули головы в плечи и, переглянувшись, фыркнули. И только тогда, протопотав по земле, прогремев по невидимой жести, хлестанул ливень. Подхватив грабли, мы кинулись в подъезд - вмиг полупромокшие от одного только залпа небесной шрапнели.
Это был ее подъезд, и он, похоже, не ремонтировался с тех самых пор, но выметен был - чистый Гамбург: не зря я эту ударную дворничиху называл еще и немкой, когда она появлялась в сетчатом чепчике, приобретенном нами в Риге. Холодная вода смыла с ее лица разгоряченность, и на крестьянском загаре отчетливее проступили множественные белые морщинки. Вместе с нарастающей борьбой принципов: если пригласить меня домой, не заберу ли я чего-нибудь в голову - но и оставить мокрого человека на лестнице... А ведь пускалась на опасные для репутации ухищрения, чтобы только как следует показать мне свое гнездо: воспользовалась ежегодным визитом предков к Елене Владиславовне...
Уж до того самозабвенно летала она по прихожей, наметая на совок мелкий мусор и отгибая кверху от усердия большой палец на ноге, обутой в зеленый вязаный "следочек"!.. Показывала свои книги - русская классика, плюс экзистенциалисты из книгообмена, плюс Пруст и Платон с черного рынка, плюс стопочка женских поэтических сборничков, немедленно приговоренных мною к помойному ведру; показывала полуметровую наивноглазую куклу-невесту, подаренную ей за отличное окончание первого класса ("Ее племянницы все время роняют, а она так вскрикивает - ужас!"); хвасталась геройской пилоткой на фотографии старшего брата, чье пьянство пока еще можно было воспринимать как забавную слабость; с грустной гордостью показала пожелтевшую и покоробившуюся девочку, ее умершую в блокаду двоюродную сестру, в чью честь она тоже была названа... Юлианой. На самый ценный экспонат - диван, на котором она спала, она зачем-то уложила меня отдыхать - видно, не наигралась мною в нашем убежище под персями Виктории. Возможно, потому и кофе ей хотелось подать мне не как-нибудь, а именно в постель, - тем не менее дотерпеть ритуал до конца ей не удалось - она поставила поднос на пол и припала ко мне. Ее волосы щекотали мое лицо, но я не подавал виду - однако она что-то все же заметила и убрала их за уши. Своей чуткостью она развивала во мне изнеженность - вслед за ней и я начинал придавать значение своим мелким неудобствам.
Теперь та же самая обстановка - не хуже людей, а, следовательно, чуть-чуть лучше, как излагала Юля принципы своего папаши, - изрядно одряхлела: там отвисла полированная дверца, сям спинка стула стянулась бельевой веревкой это в доме, где когда-то в каждом шурупе чувствовалось присутствие рукастого хозяйственного мужика...
Стены в ванной, куда я зашел помыть руки, напоминали лунную поверхность. Я вгляделся в зеркало и поразился, какие излишки кожи скопились на моем лице. Я ущипнул себя за мятые подглазья, и след щипка растаял далеко не сразу, словно я щипал поднявшееся тесто.
А между тем душа все просила и просила любимого некогда наркотика. И потому необходимо было нагнетать и нагнетать обаяние. Но при попытке по-свойски положить локти на кухонный стол он завихлялся по всем степеням свободы. "Ну-ну, не пихайся!" - ворчливо предостерегла меня Юля, все еще опасавшаяся, как бы я чего не вообразил, - но в ее ворчании я расслышал и знакомые воркующие нотки. Ее волосы слиплись и потемнели, царапнув меня неуместной ассоциацией: Катька на заозерском озере окунулась с головой, и маленький Митька пробормотал с недоверчивым удивлением: "Брюнетка получилась..." Я почувствовал себя еще более бессовестным обманщиком. Однако что-то я должен был довести до конца.
Юля скрылась в ванной, пошумела водой, словно ей мало было небесного душа, и вернулась протертая и причесанная в добытом из Леты посверкивающем на сгибах курчавом коричневом халате "большая медведица". Эти просверки пронзили меня такой мучительной нежностью, что я поймал ее руку и прижал к губам - пожалел волк кобылу. К моему удивлению, она воспротивилась лишь в самое первое мгновение. Однако ветхую отцовскую ковбойку - явно повеселев, с убыстрившимися движениями - она протянула мне все-таки с прежней воркующей ворчливостью: "На, переоденься! А то еще простудишься - отвечай за тебя..."
Опасаясь, что удалиться для переодевания будет выглядеть жеманством, я стянул мокрую в яблоках безрукавку здесь же, в кухне, и она немедленно распялила ее по лупящейся стене над газовой плитой. И, обернувшись ко мне, остолбенела, разглядевши мой втянутый рубец. "Я уж и забыл давно", - досадливо отмахнулся я: мне не хотелось, чтобы она отвлекалась сам не знаю от чего. Поняв, что я не кокетничаю, она переключилась на былую игривость: "У тебя теперь тоже талия с напуском". И вдруг провела холодным пальцем по моему правому боку: "Толстенький стал, как поросеночек". Я изобразил смущение и в "бесхитростной" манере ответно потрогал ее талию указательным пальцем: "Ты тоже вроде бы не похудела". Я опасался (но, кажется, и надеялся), что Юля в своем стиле отвильнет, как норовистая кобылица, - однако она спокойно позволила моему пальцу спружинить о наросший жирок. "Да уж, не похудела, - с саркастической гордостью подтвердила она. - Ем одни макароны!.. - И ворчливо захлопотала: - Давай, давай садись, я чай поставлю, есть хочешь?"
Это была наша старинная игра - то она начинала изображать ворчливую хозяйку, то, наоборот, я капризного деспота: "А что у тебя есть? Что это за колбаса? Почему такая холодная? Ты должна была заранее... Кто же на таком блюдце подает!.." - эта роль требовала вальяжно развалиться на стуле, но спинка при первой же попытке поползла, и я уселся поскромней. Однако она сновала взад-вперед с прежней готовностью, все так же сокрушенно приговаривая: "Тебе надо что-то делать с твоим характером, ты же совершенно невыносим!"
Ее простодушие все нагнетало и нагнетало в моей душе стыд за творимый мною обман - одновременно с желанием искупить его все более и более достоверным исполнением своей роли.
- Я невыносим только потому, что женщины вообще ненавидят порядок, - тон заигрывающего умничанья.
- Щас! Это вы, мужчины, ненавидите порядок!
Хорошо. Готовность обсуждать противостояние полов есть первый шаг к их сближению.
- И "щас", и всегда. Когда я в первый раз пришел пьяный на школьный вечер, кто, ты думаешь, был в восторге - оторвы? Нет, девочки-припевочки. Да и в университете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65