– Он вытянул руку. – Заходите как-нибудь вечерком, я вам покажу пару старинных изданий, ну и посидим за бутылкой бренди. – Он помедлил: «А как семья?»
– Все хорошо, Кристофер, они сейчас живут в Розхэвене.
– Ну что ж, дружище, тогда до встречи.
Кельвин проводил взглядом его удалявшуюся сгорбленную фигуру, полную тем не менее достоинства, и пошел в библиотеку упругой походкой человека, пробежавшего за свою жизнь не один десяток миль. Уже у входа он еще раз посмотрел на небо и увидел, что с юго-запада действительно надвигалась грозовая туча.
Зал, как всегда, был почти пуст, над столами виднелось лишь несколько голов нерадивых студентов, пытавшихся, видимо, наверстать упущенное в течение семестра. Рассеянно взглянув на них, Кельвин вытащил с полки том Британской Энциклопедии и уселся за столом рядом с девушкой, лица которой он не видел за книгой, в глаза ему бросилась лишь пышная грива каштановых волос, отливавших медью при свете электрических ламп. Он принялся вяло перелистывать страницы Энциклопедии, пытаясь сообразить, как же слово «Роз» с листка могло помочь ему разгадать тайну авторства – может, посмотреть по именам от Розетти до Ростана – хотя едва ли это выход. И вдруг он почувствовал, как все в зале переменилось, совсем как тогда, когда он обнаружил этот листок и прядь волос, а может, просто воздух колебался, движимый размышлениями в головах студентов. Тут взгляд его упал на строчки, единственные стихотворные строчки на странице.
Потом, много позже, когда он старался восстановить события, он не мог вспомнить ничего, кроме ощущения, что он нашел страницу, на которой давно умерший человек оставил для него закладку. Казалось, эти строчки обрели свой собственный дух, и именно он вывел их на Кельвина. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он громко прочел строчки вслух.
Нет, не во сне, не наяву, в апреле том
Волшебный сон меня объял златым крылом
Поначалу звук завис в недвижном воздухе, но потом нашел свой путь к сидевшей рядом девушке, и она подняла голову… Кельвину показалось, что открывшееся ему лицо точно появилось из другого века, лицом призрака, разбуженного звуками стихотворения, бледное, правильной овальной формы, и, когда она снова опустила взгляд в книгу, он понял, что в нем пропала воля к жизни – перед глазами поплыли какие-то радужные круги, все вокруг преобразилось. Он вдруг на мгновение снова стал ребенком, к нему вернулась способность воспринимать действительность так ярко, как это бывает только в детстве, начиная с первого глотка земного кислорода, но к счастью, способность рассуждать быстро к нему вернулась, и он снова прочел те же строки. Оказалось, что с найденного им двустишия начиналась поэма какого-то француза Алена Шартэ, называлась она «La Belle Dame sans Mercy», то есть «Безжалостная женщина», а с французского ее перевел сэр Ричард Роз – в ней автор жаловался на неразделенную любовь и коварную любимую, но для Кельвина за этой жалобой явно просматривалась медно-рыжая прядь волос, такая знакомая и близкая, как свет солнца за окном.
Кельвин перевернул еще несколько страниц и принялся читать статью о Розенкрейцерах – как смотрят обычно в газету, ничего в ней не замечая. Девушка по-прежнему сидела, склонившись над книгой, но Кельвин чувствовал, что ей сейчас тоже не до чтения. Часы мягко пробили два раза, девушка на секунду оторвалась от книги – и он наконец смог ее рассмотреть, вплоть до волны волос, струившейся куда-то за плечи. Она была очень молода, и на лице ее он не заметил следов косметики и губной помады. За ее яркой внешностью проглядывался древний род, об этом можно было судить по безупречным очертаниям головы от благородного лба до изящного подбородка. Форма носа вызывала в памяти самые совершенные образцы античности. Цвет глаз разглядеть не удалось – они казались просто яркими при свете ламп. Все лицо ее было слеплено для того, чтобы подчеркивать разум–все, за исключением губ. Увидеть один раз эти губы – и невозможно совладать со своим желанием, как на полотнах Розетти, такие они были свежие, нежные. Никому они не принадлежали и жили своей собственной жизнью. Весь ее облик говорил о том, что она создана для любви, ее лишь надо было выращивать, пестовать, как драгоценную розу в весеннем саду.
Кельвин в очередной раз попытался понять хоть что-нибудь в книге, но единственное, о чем ему подумалось – интересно, а у нее сейчас сердце так же бьется как мое, едва не выпрыгивая из груди, или она спокойна. Он уже понял, что опаздывает на чай к Маргарет и синему чулку. Четверо студентов уже собрали книги и потянулись к выходу из читального зала – на лекцию или на занятия в университет. Часы пробили один раз, отбив очередные четверть часа – девушка вздрогнула. Кельвин заметил, прежде чем она успела опустить голову, что щеки ее пылали – он понял, что она тоже опаздывает куда-то, а сил уйти у нее нет. Он подумал, что может быть, только закрывающийся читальный зал теперь способен их разлучить.
Часы пробили уже половину пятого, девушка в отчаянии взглянула на циферблат и, как бы не веря в то, что произошло, с надеждой взглянула на Кельвина – ему показалось, что в этот момент они обменялись душами. Наконец она встала, взяла книги, Кельвин удивился – она оказалась неожиданно высокой, и танцующей походкой пошла к полкам. Кельвин взглянул на девушку по-новому – не ожидал он, что в обычной английской девчушке проявятся черты зрелой женщины, уверенной в своей красоте. Он быстро поднялся и пошел вслед за ней.
Так они и шли к выходу – впереди незнакомка, а за ней, в двух шагах – Кельвин. Он решил, что обязательно заговорит с ней, едва они выйдут на улицу, ведь именно для этого ему были даны свыше эти строчки от профессора Тенкири. На пороге она замешкалась, Кельвин почти с ней поравнялся, и тут она вышла на улицу – солнце попало ей на голову и расцветило волосы всеми мыслимыми оттенками золотого, медно-красного, рыжего. Кельвин зажмурился. Девушка огляделась по сторонам и затем, как будто набрав полную грудь воздуха, повернулась к Кельвину и замерла, глядя ему прямо в глаза. Глаза ее, казалось, отвечали на его немой вопрос. Они как бы очнулись от долгого, тягучего золотого сна. Оба они оцепенели, не в силах произнести ни слова, затем она дрогнула, повела плечами, развернулась и незряче пошла по улице прочь от библиотеки. Проводив ее взглядом, Кельвин сделал было несколько шагов в ту же сторону, но в этот момент она бросилась бежать, как будто чувствовала сзади какую-то надвигающуюся угрозу – он понял, что момент упущен, и странным образом понял, что бежать она бросилась оттого, что на глаза ей навернулись слезы, и вскоре она скрылась в направлении площади короля Георга, в буйстве сирени и неумолчном пении птиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Все хорошо, Кристофер, они сейчас живут в Розхэвене.
– Ну что ж, дружище, тогда до встречи.
Кельвин проводил взглядом его удалявшуюся сгорбленную фигуру, полную тем не менее достоинства, и пошел в библиотеку упругой походкой человека, пробежавшего за свою жизнь не один десяток миль. Уже у входа он еще раз посмотрел на небо и увидел, что с юго-запада действительно надвигалась грозовая туча.
Зал, как всегда, был почти пуст, над столами виднелось лишь несколько голов нерадивых студентов, пытавшихся, видимо, наверстать упущенное в течение семестра. Рассеянно взглянув на них, Кельвин вытащил с полки том Британской Энциклопедии и уселся за столом рядом с девушкой, лица которой он не видел за книгой, в глаза ему бросилась лишь пышная грива каштановых волос, отливавших медью при свете электрических ламп. Он принялся вяло перелистывать страницы Энциклопедии, пытаясь сообразить, как же слово «Роз» с листка могло помочь ему разгадать тайну авторства – может, посмотреть по именам от Розетти до Ростана – хотя едва ли это выход. И вдруг он почувствовал, как все в зале переменилось, совсем как тогда, когда он обнаружил этот листок и прядь волос, а может, просто воздух колебался, движимый размышлениями в головах студентов. Тут взгляд его упал на строчки, единственные стихотворные строчки на странице.
Потом, много позже, когда он старался восстановить события, он не мог вспомнить ничего, кроме ощущения, что он нашел страницу, на которой давно умерший человек оставил для него закладку. Казалось, эти строчки обрели свой собственный дух, и именно он вывел их на Кельвина. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он громко прочел строчки вслух.
Нет, не во сне, не наяву, в апреле том
Волшебный сон меня объял златым крылом
Поначалу звук завис в недвижном воздухе, но потом нашел свой путь к сидевшей рядом девушке, и она подняла голову… Кельвину показалось, что открывшееся ему лицо точно появилось из другого века, лицом призрака, разбуженного звуками стихотворения, бледное, правильной овальной формы, и, когда она снова опустила взгляд в книгу, он понял, что в нем пропала воля к жизни – перед глазами поплыли какие-то радужные круги, все вокруг преобразилось. Он вдруг на мгновение снова стал ребенком, к нему вернулась способность воспринимать действительность так ярко, как это бывает только в детстве, начиная с первого глотка земного кислорода, но к счастью, способность рассуждать быстро к нему вернулась, и он снова прочел те же строки. Оказалось, что с найденного им двустишия начиналась поэма какого-то француза Алена Шартэ, называлась она «La Belle Dame sans Mercy», то есть «Безжалостная женщина», а с французского ее перевел сэр Ричард Роз – в ней автор жаловался на неразделенную любовь и коварную любимую, но для Кельвина за этой жалобой явно просматривалась медно-рыжая прядь волос, такая знакомая и близкая, как свет солнца за окном.
Кельвин перевернул еще несколько страниц и принялся читать статью о Розенкрейцерах – как смотрят обычно в газету, ничего в ней не замечая. Девушка по-прежнему сидела, склонившись над книгой, но Кельвин чувствовал, что ей сейчас тоже не до чтения. Часы мягко пробили два раза, девушка на секунду оторвалась от книги – и он наконец смог ее рассмотреть, вплоть до волны волос, струившейся куда-то за плечи. Она была очень молода, и на лице ее он не заметил следов косметики и губной помады. За ее яркой внешностью проглядывался древний род, об этом можно было судить по безупречным очертаниям головы от благородного лба до изящного подбородка. Форма носа вызывала в памяти самые совершенные образцы античности. Цвет глаз разглядеть не удалось – они казались просто яркими при свете ламп. Все лицо ее было слеплено для того, чтобы подчеркивать разум–все, за исключением губ. Увидеть один раз эти губы – и невозможно совладать со своим желанием, как на полотнах Розетти, такие они были свежие, нежные. Никому они не принадлежали и жили своей собственной жизнью. Весь ее облик говорил о том, что она создана для любви, ее лишь надо было выращивать, пестовать, как драгоценную розу в весеннем саду.
Кельвин в очередной раз попытался понять хоть что-нибудь в книге, но единственное, о чем ему подумалось – интересно, а у нее сейчас сердце так же бьется как мое, едва не выпрыгивая из груди, или она спокойна. Он уже понял, что опаздывает на чай к Маргарет и синему чулку. Четверо студентов уже собрали книги и потянулись к выходу из читального зала – на лекцию или на занятия в университет. Часы пробили один раз, отбив очередные четверть часа – девушка вздрогнула. Кельвин заметил, прежде чем она успела опустить голову, что щеки ее пылали – он понял, что она тоже опаздывает куда-то, а сил уйти у нее нет. Он подумал, что может быть, только закрывающийся читальный зал теперь способен их разлучить.
Часы пробили уже половину пятого, девушка в отчаянии взглянула на циферблат и, как бы не веря в то, что произошло, с надеждой взглянула на Кельвина – ему показалось, что в этот момент они обменялись душами. Наконец она встала, взяла книги, Кельвин удивился – она оказалась неожиданно высокой, и танцующей походкой пошла к полкам. Кельвин взглянул на девушку по-новому – не ожидал он, что в обычной английской девчушке проявятся черты зрелой женщины, уверенной в своей красоте. Он быстро поднялся и пошел вслед за ней.
Так они и шли к выходу – впереди незнакомка, а за ней, в двух шагах – Кельвин. Он решил, что обязательно заговорит с ней, едва они выйдут на улицу, ведь именно для этого ему были даны свыше эти строчки от профессора Тенкири. На пороге она замешкалась, Кельвин почти с ней поравнялся, и тут она вышла на улицу – солнце попало ей на голову и расцветило волосы всеми мыслимыми оттенками золотого, медно-красного, рыжего. Кельвин зажмурился. Девушка огляделась по сторонам и затем, как будто набрав полную грудь воздуха, повернулась к Кельвину и замерла, глядя ему прямо в глаза. Глаза ее, казалось, отвечали на его немой вопрос. Они как бы очнулись от долгого, тягучего золотого сна. Оба они оцепенели, не в силах произнести ни слова, затем она дрогнула, повела плечами, развернулась и незряче пошла по улице прочь от библиотеки. Проводив ее взглядом, Кельвин сделал было несколько шагов в ту же сторону, но в этот момент она бросилась бежать, как будто чувствовала сзади какую-то надвигающуюся угрозу – он понял, что момент упущен, и странным образом понял, что бежать она бросилась оттого, что на глаза ей навернулись слезы, и вскоре она скрылась в направлении площади короля Георга, в буйстве сирени и неумолчном пении птиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44