Он был следующей станцией на пути следования поездов по маршруту Бонн – Франкфурт.
Вера помнила слова Ольги о частной балетной школе в Обервинтере, где она преподавала классический танец, и решила начать поиски ускользнувшей плясуньи с этого городка. Алеше не оставалось ничего иного, как принять этот план, ибо, как выяснилось, он знал теперь о своей бывшей жене гораздо меньше, чем Вера…
Неразрешимый, казалось, вопрос о добыче нужных сумм на поездку также решила Вера. Ни слова не говоря Алексею, она продала свои изумрудные серьги, усыпанные бриллиантами, – единственное, что у нее оставалось от фамильного клада, добывая который, согласно последней воле умершего старика Даровацкого, Алеша чудом остался жив.
Когда она выложила перед Алешей на стол тысячу двести долларов, тот только руками развел. Ему страшно жаль было серег – единственной памяти, оставшейся от той таинственной и жутковатой истории, участниками которой пришлось стать им с Верой. Кроме того, эти серьги шли ей необычайно…
Но ничего не поделаешь… Похоже, это и впрямь был единственный выход. Вера твердо решила ехать Ольге на выручку. Она считала, что эта поездка каким-то непостижимым образом оградит их от дальнейших несчастий. Что тут скажешь – женская логика! Но возражать он не стал. Ему и самому было не по себе. Что там творится с Ольгой?..
Они собрались в один день. Верин знакомый, вхожий в немецкое посольство, помог сделать визу. Купить билеты оказалось и вовсе не сложно. Легкость, с которой они решили проблему отъезда, подсказывала, что они сделали правильный выбор – нужно ехать! Они на верном пути… Но у обоих на душе кошки скребли: добровольно лезть в петлю и вновь оказаться в сомнительной ситуации любовного треугольника… Нарочно не придумаешь! Но дело было сделано, билеты куплены (благо еще, что у обоих были загранпаспорта…). И вскоре комфортабельный лайнер вознес их над облаками.
Никита встречал их в Кельне. Он был долговяз и худ, как скелет, с резко выступавшими скулами, обтянутыми желтоватой кожей, и темными с проседью волосами, собранными в хвост на затылке. С Алексеем они приятельствовали со студенческих лет – со Строгановки, и в их тандеме Алеша всегда играл роль заводилы, а Никита, хоть и был лет на пять старше, неизменно держался в тени. Он был замкнут и немногословен, чурался женщин, на моделей своих глядел с тем же чувством, с каким токарь взирает на какой-нибудь образец детали, которую ему предстоит выточить… В пирушках и разного рода забавах, принятых в богемной среде, к которой он вроде бы принадлежал, Никита тоже не принимал участия. Словом, имел репутацию белой вороны… Поговаривали даже, что он «голубой»… Алексей в это не верил – он знал, его друг существует в своем собственном мире, отгородясь от других. Существует, никому не мешая жить так, как хочется, но и никого не впуская к себе. Он был чудак и мечтатель, тихий, скромный и незаметный. Но за этой тишиной и скромностью скрывалась железная выдержка и духовная зрелость. Алеша знал также, что в профессиональном своем мастерстве Никита мало кому уступал, к своей работе относился с почти религиозным трепетом. Это был аскет, адепт, верный своему искусству. Он исчез из Москвы так же тихо и незаметно, как жил. И многие его исчезновения попросту не заметили. И теперь, когда Алексей оказался в Германии, он понял, что и тут, в Европе, Никита не изменил своим принципам – жил затворником, влюбленным в живопись.
Никита коротко поприветствовал гостей, кивнул Алексею так, словно они расстались вчера, церемонно поцеловал руку Вере и жестом пригласил следовать за ним. Пронесясь галопом по переходам вокзала, наполненного разноязыким шумом и толчеей, они оказались на подземной автостоянке. Там среди роскошных «мерседесов» и «вольво» притиснулся в уголке обшарпанный, битый-перебитый «фольксваген» одна тысяча девятьсот неизвестного года выпуска, который Никита приобрел года четыре назад. Он еле втиснул свои длинные ноги в кабину, оглянулся, убеждаясь, что Вера с Алешей уместились на заднем сиденье, и включил зажигание… Боже, что это была за езда! Вера после признавалась, что ее первая поездка по Германии была одним из самых тяжелых испытаний в ее жизни.
Букашка-«фольксваген», рыча, как взбесившийся зверь, мелькал под колесами у гигантских рефрижераторов, несущихся с бешеной скоростью, выныривал у них под самым носом, кидался в сторону, прыгал, заваливаясь набок на виражах… Визжал, стонал, трясся, казалось, сейчас он развалится, предоставив своим незадачливым пассажирам незавидную участь вывалиться посреди скоростной трассы. Лихость, злость и какое-то дикое, разудалое ухарство, с каким Никита вел машину, напомнили Вере классический образ гоголевской птицы-тройки, рвущейся по ухабам и бездорожью. Только дороги здесь были не в пример нашим! Ни ямки, ни бугорка – ровная, словно бы проглаженная утюгом, гладь автострады. Уму непостижимо, что за механизмы или, вернее, отсутствие таковых позволяли этому взбалмошному автомобилю уподобляться кибитке, лишенной рессор, безрассудным галопом мчащейся по пересеченной местности…
Вера вжалась в продавленную кожу сиденья, стиснув зубы, чтобы не закричать, когда очередной многотонный монстр стремился растереть их в порошок. Ее пальцы впились в Алешино плечо так, что, когда он, прибыв на место, снял рубашку, чтобы переодеться, обнаружил следы ее ногтей… Сам он хранил внешнее спокойствие и даже пытался подшучивать над небывалой маневренностью этого чуда автомобилестроения, но Вера видела, что ему тоже не по себе. Всю дорогу она сидела, полуприкрыв глаза от страха, и только изредка широко раскрывала их, но глядела при этом не на красоты Германии, проносящиеся за окнами, а на очередной встречный автомобиль, с которым они вот-вот должны были столкнуться лоб в лоб!
Когда они остановились в чистом уютном дворике возле шестиэтажного многоквартирного дома с лепниной и изысканными балкончиками в стиле модерн, Вера нетвердой ногой ступила на землю. Ее пошатывало, во рту ощущался металлический привкус. Ей казалось, что из нее просто-напросто вытрясли душу!
Нечего сказать, лихо началась их поездочка!
Они поднялись на четвертый этаж по лестнице, устланной ковровой дорожкой. Никита отпер дверь и ввел их в просторную, но совершенно пустую прихожую, в которой на видном месте стояла картонная коробка со всяким хламом, да в уголке на боку валялся опрокинутый аккумулятор.
Заметив ее растерянный взгляд, Никита на ходу бросил весело:
– Пожалуйте, госпожа, в хоромы отшельника! – и, пихнув дверь ногой, распахнул ее перед своими гостями.
За дверью была его мастерская. И Вера ахнула.
Стены и потолок довольно просторной комнаты украшала легкая прозрачная ткань, дышащая от порывов легкого ветерка, проникавшего сквозь раскрытую балконную дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Вера помнила слова Ольги о частной балетной школе в Обервинтере, где она преподавала классический танец, и решила начать поиски ускользнувшей плясуньи с этого городка. Алеше не оставалось ничего иного, как принять этот план, ибо, как выяснилось, он знал теперь о своей бывшей жене гораздо меньше, чем Вера…
Неразрешимый, казалось, вопрос о добыче нужных сумм на поездку также решила Вера. Ни слова не говоря Алексею, она продала свои изумрудные серьги, усыпанные бриллиантами, – единственное, что у нее оставалось от фамильного клада, добывая который, согласно последней воле умершего старика Даровацкого, Алеша чудом остался жив.
Когда она выложила перед Алешей на стол тысячу двести долларов, тот только руками развел. Ему страшно жаль было серег – единственной памяти, оставшейся от той таинственной и жутковатой истории, участниками которой пришлось стать им с Верой. Кроме того, эти серьги шли ей необычайно…
Но ничего не поделаешь… Похоже, это и впрямь был единственный выход. Вера твердо решила ехать Ольге на выручку. Она считала, что эта поездка каким-то непостижимым образом оградит их от дальнейших несчастий. Что тут скажешь – женская логика! Но возражать он не стал. Ему и самому было не по себе. Что там творится с Ольгой?..
Они собрались в один день. Верин знакомый, вхожий в немецкое посольство, помог сделать визу. Купить билеты оказалось и вовсе не сложно. Легкость, с которой они решили проблему отъезда, подсказывала, что они сделали правильный выбор – нужно ехать! Они на верном пути… Но у обоих на душе кошки скребли: добровольно лезть в петлю и вновь оказаться в сомнительной ситуации любовного треугольника… Нарочно не придумаешь! Но дело было сделано, билеты куплены (благо еще, что у обоих были загранпаспорта…). И вскоре комфортабельный лайнер вознес их над облаками.
Никита встречал их в Кельне. Он был долговяз и худ, как скелет, с резко выступавшими скулами, обтянутыми желтоватой кожей, и темными с проседью волосами, собранными в хвост на затылке. С Алексеем они приятельствовали со студенческих лет – со Строгановки, и в их тандеме Алеша всегда играл роль заводилы, а Никита, хоть и был лет на пять старше, неизменно держался в тени. Он был замкнут и немногословен, чурался женщин, на моделей своих глядел с тем же чувством, с каким токарь взирает на какой-нибудь образец детали, которую ему предстоит выточить… В пирушках и разного рода забавах, принятых в богемной среде, к которой он вроде бы принадлежал, Никита тоже не принимал участия. Словом, имел репутацию белой вороны… Поговаривали даже, что он «голубой»… Алексей в это не верил – он знал, его друг существует в своем собственном мире, отгородясь от других. Существует, никому не мешая жить так, как хочется, но и никого не впуская к себе. Он был чудак и мечтатель, тихий, скромный и незаметный. Но за этой тишиной и скромностью скрывалась железная выдержка и духовная зрелость. Алеша знал также, что в профессиональном своем мастерстве Никита мало кому уступал, к своей работе относился с почти религиозным трепетом. Это был аскет, адепт, верный своему искусству. Он исчез из Москвы так же тихо и незаметно, как жил. И многие его исчезновения попросту не заметили. И теперь, когда Алексей оказался в Германии, он понял, что и тут, в Европе, Никита не изменил своим принципам – жил затворником, влюбленным в живопись.
Никита коротко поприветствовал гостей, кивнул Алексею так, словно они расстались вчера, церемонно поцеловал руку Вере и жестом пригласил следовать за ним. Пронесясь галопом по переходам вокзала, наполненного разноязыким шумом и толчеей, они оказались на подземной автостоянке. Там среди роскошных «мерседесов» и «вольво» притиснулся в уголке обшарпанный, битый-перебитый «фольксваген» одна тысяча девятьсот неизвестного года выпуска, который Никита приобрел года четыре назад. Он еле втиснул свои длинные ноги в кабину, оглянулся, убеждаясь, что Вера с Алешей уместились на заднем сиденье, и включил зажигание… Боже, что это была за езда! Вера после признавалась, что ее первая поездка по Германии была одним из самых тяжелых испытаний в ее жизни.
Букашка-«фольксваген», рыча, как взбесившийся зверь, мелькал под колесами у гигантских рефрижераторов, несущихся с бешеной скоростью, выныривал у них под самым носом, кидался в сторону, прыгал, заваливаясь набок на виражах… Визжал, стонал, трясся, казалось, сейчас он развалится, предоставив своим незадачливым пассажирам незавидную участь вывалиться посреди скоростной трассы. Лихость, злость и какое-то дикое, разудалое ухарство, с каким Никита вел машину, напомнили Вере классический образ гоголевской птицы-тройки, рвущейся по ухабам и бездорожью. Только дороги здесь были не в пример нашим! Ни ямки, ни бугорка – ровная, словно бы проглаженная утюгом, гладь автострады. Уму непостижимо, что за механизмы или, вернее, отсутствие таковых позволяли этому взбалмошному автомобилю уподобляться кибитке, лишенной рессор, безрассудным галопом мчащейся по пересеченной местности…
Вера вжалась в продавленную кожу сиденья, стиснув зубы, чтобы не закричать, когда очередной многотонный монстр стремился растереть их в порошок. Ее пальцы впились в Алешино плечо так, что, когда он, прибыв на место, снял рубашку, чтобы переодеться, обнаружил следы ее ногтей… Сам он хранил внешнее спокойствие и даже пытался подшучивать над небывалой маневренностью этого чуда автомобилестроения, но Вера видела, что ему тоже не по себе. Всю дорогу она сидела, полуприкрыв глаза от страха, и только изредка широко раскрывала их, но глядела при этом не на красоты Германии, проносящиеся за окнами, а на очередной встречный автомобиль, с которым они вот-вот должны были столкнуться лоб в лоб!
Когда они остановились в чистом уютном дворике возле шестиэтажного многоквартирного дома с лепниной и изысканными балкончиками в стиле модерн, Вера нетвердой ногой ступила на землю. Ее пошатывало, во рту ощущался металлический привкус. Ей казалось, что из нее просто-напросто вытрясли душу!
Нечего сказать, лихо началась их поездочка!
Они поднялись на четвертый этаж по лестнице, устланной ковровой дорожкой. Никита отпер дверь и ввел их в просторную, но совершенно пустую прихожую, в которой на видном месте стояла картонная коробка со всяким хламом, да в уголке на боку валялся опрокинутый аккумулятор.
Заметив ее растерянный взгляд, Никита на ходу бросил весело:
– Пожалуйте, госпожа, в хоромы отшельника! – и, пихнув дверь ногой, распахнул ее перед своими гостями.
За дверью была его мастерская. И Вера ахнула.
Стены и потолок довольно просторной комнаты украшала легкая прозрачная ткань, дышащая от порывов легкого ветерка, проникавшего сквозь раскрытую балконную дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47