он прокладывает путь такому процессу развития, с которого начинается новая эпоха человечества" (К. Корниль. Пророки, с. 58). В священной ветхозаветной письменности уже и до Амоса звучали мотивы универсализма (см.: А. Rеtif, Р. Lатаrсhе. Lе Salut des nations, Universalisme et perspectives missionaires dans l'Ancien Testament, 1960). Однако у Амоса универсализм впервые получил столь ясное выражение, и поэтому, как справедливо замечает Б. Тураев, его проповедь "может быть с полным правом названа ступенью к христианству" (Б. Тураев. История древнего Востока. Л., 1936, т. 2, с. 69).
4. Характерным образцом такой интерпретации может служить книга социалиста М.Мауренбрехера "Пророки" (Пг., 1919). Отвергая это толкование, Л. Буйе пишет: "Величие Амоса в том, что эта морализация религии... отнюдь не означает какой-то рационализации или умаления той устрашающей тайны, без которой не бывает ничего подлинно-религиозного" (Л. Буйе. О Библии и Евангелии. Брюссель, 1965, с. 58). Это касается и социальной проповеди пророков в целом.
"Своеобразие социальной проповеди пророков,-пишет Булгаков,-есть то, что можно назвать социальным морализмом, их отношение к вопросам хозяйства, как к вопросам нравственности, их оценка социальной жизни под углом нравственности. Благодаря их социальному морализму, притом религиозно-углубленному, они видят в хозяйстве не только вопросы социальной техники, но и социальной правды" (С. Булгаков. Очерки по истории экономических учений, вып. 1. М., 1918, с. 25; см. также: R.B Scott. The Revelance of the Prophets. N.Y., 1947, р. 155).
5. Амос, 9, 8-15; см.: N. М. F1апаgап. Тhе Воок оf Amos, Ноsеа, Мicah, 1966, р. 5, 26.
6. "Сэдэк", справедливость Божия, есть, по определению Ж. Даниелу, "продолжение истины. Для Бога она состоит в том, что Он исполняет Свои обетования и являет Свое постоянство" (J. Danie1ои. Dieu еt nous. Раris, 1962, р. 120).
Глава третья
ОТКРОВЕНИЕ ЛЮБВИ БОЖИЕЙ. ПРОРОК ОСИЯ
Самария, около 750-740 гг.
Бог готов ежечасно, но мы не готовы,
Бог к нам близок, но мы далеки,
Бог внутри, но мы снаружи.
Бог в нас дома, но мы чужие.
Мейстер Экхарт
Те, против кого было обращено слово Амоса, скоро убедились, что он не одинок: в самом Эфраиме появился проповедник, говоривший о близкой гибели. То был Осия, сын Беери, последний великий пророк Северного царства. Человек с темпераментом старых ревнителей веры, он, однако, не свергал династий, подобно Елисею, не воевал со жрецами Ваала, подобно Илии, а выступал только как религиозный учитель.
Осия был младшим современником Амоса и, вероятно, слышал его речи (1). Долгие годы он мог близко наблюдать жизнь израильской столицы и видеть, с какой быстротой возрождаются в ней ханаанские суеверия и извращенные культы Сирии. Блестящее царствование Иеровоама II Осия застал уже в самом конце. Пророк знал, какой ценой основатель династии Иегу получил грон, и был уверен, что власть, построенная на убийствах и преступлениях, не сможет устоять слишком долго. Осия утвердился в этой мысли, когда ему пришлось быть свидетелем анархии, узурпации, гражданской войны и агонии Эфраима, с 740 года ставшего данником Тиглатпаласара (2).
О внешних событиях жизни Осии мы почти ничего не знаем; он вошел в ветхозаветную историю исключительно как автор своей Книги. Книга эта оказала не меньшее влияние, чем пророчество Амоса. Еще при жизни Осии (или вскоре после его смерти) она была уже хорошо известна не только на Севере, но и в Иудее (3).
Вероятно, Осия жил в самой Самарии и проповедовал в одном из ее святилищ, есгь даже основания полагать, что он был священником (сочетание служителя алтаря и пророка в одном лице было нередким в Израиле). Во всяком случае Осия, несомненно, стоял близко к кругам духовенства: религиозное состояние народа и богослужебная практика были ему хорошо известны. Но из того, как Осия говорит о пророках и священниках, можно заключить, что он принадлежал к религиозной оппозиции, к людям, которые осознали духовный кризис Израиля и не желали мириться с застоем и вырождением веры.
Мы ничего не знаем о таких кругах, однако их воззрения, вероятно, отразились в северном варианте Священной Истории, появившемся около того времени. Автора его принято называть Элогистом, так как он часто употребляет имя Божие "Элогим" вместо "Ягве". В основе его Писания лежит все то же священное Предание, восходящее к Моисеевым временам, и мы могли бы не останавливаться на нем, если бы Элогист не обнаруживал некоторых новых черт в сравнении с Ягвистом, автором иудейского варианта Истории.
Прежде всего, говоря об Откровении и богоявлениях, Элогист уже отказывается от картинного языка древних легенд. Если у Ягвиста Господь непосредственно беседует с Каином или пользуется гостеприимством Авраама, то у Элогиста воля Божия познается уже либо во сне, либо в пророческом видении.
Вообще служение пророка представляется северному писателю важнейшим в религиозной жизни народа. "Наби"-это посредник между Богом и человечеством, даже Авраам, с которого начинается элогистическое сказание, назван там пророком, а Моисей стоит почти на сверхчеловеческой высоте. Элогист ввел в рассказ Декалог и Книгу Завета, тем самым подчеркнув свою связь с религиозно-нравственной традицией Моисея. Именно в повествовании о Моисее мы находим у Элогиста возвышенное исповедание веры в Ягве, Который есть "Бог милосердный и милостивый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный" (Исх 34, 6). Будучи северянином, Элогист чтил Бетэль как место жертвоприношений патриарха Иакова, но он с отвращением говорил о "золотом тельце", атрибуте царского святилища (4).
При сравнении Книги Осии с элогистической Историей нетрудно заметить, что пророк и автор Истории люди, близкие по духу. Осия смотрел на Синай как на верный ориентир в религиозной жизни народа. Он проверял Моисеевыми заповедями события своего времени и должен был прийти к таким же печальным выводам, что и Амос. Однако Осия не смог стать только лишь предсказателем мрачного конца, не был он похож и на надменного мудреца, который, подобно Гераклиту, бесстрастно судит о людских безумствах с высоты своего превосходства. В порывистом, напряженном стиле Осии ощущается натура бурная, сложная, трагически воспринимающая жизнь Он как бы стоит перед миром с обнаженным сердцем, и каждое соприкосновение со злом причиняет ему жестокое страдание.
При чтении пророчеств Осии невольно представляется, что он диктовал писцу, говоря быстро, лихорадочно, почти задыхаясь, книга кажется стенограммой живого слова, короткие строфы прерываются бессвязными восклицаниями, внутренний ритм сбивается, образы полны темных намеков и имеют странные очертания. В то время как непреклонный Амос целен, суров, монументален, Осия временами готов кричать от терзающей его скорби он охвачен горем, возмущением, страстной тоской по гармонии и миру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
4. Характерным образцом такой интерпретации может служить книга социалиста М.Мауренбрехера "Пророки" (Пг., 1919). Отвергая это толкование, Л. Буйе пишет: "Величие Амоса в том, что эта морализация религии... отнюдь не означает какой-то рационализации или умаления той устрашающей тайны, без которой не бывает ничего подлинно-религиозного" (Л. Буйе. О Библии и Евангелии. Брюссель, 1965, с. 58). Это касается и социальной проповеди пророков в целом.
"Своеобразие социальной проповеди пророков,-пишет Булгаков,-есть то, что можно назвать социальным морализмом, их отношение к вопросам хозяйства, как к вопросам нравственности, их оценка социальной жизни под углом нравственности. Благодаря их социальному морализму, притом религиозно-углубленному, они видят в хозяйстве не только вопросы социальной техники, но и социальной правды" (С. Булгаков. Очерки по истории экономических учений, вып. 1. М., 1918, с. 25; см. также: R.B Scott. The Revelance of the Prophets. N.Y., 1947, р. 155).
5. Амос, 9, 8-15; см.: N. М. F1апаgап. Тhе Воок оf Amos, Ноsеа, Мicah, 1966, р. 5, 26.
6. "Сэдэк", справедливость Божия, есть, по определению Ж. Даниелу, "продолжение истины. Для Бога она состоит в том, что Он исполняет Свои обетования и являет Свое постоянство" (J. Danie1ои. Dieu еt nous. Раris, 1962, р. 120).
Глава третья
ОТКРОВЕНИЕ ЛЮБВИ БОЖИЕЙ. ПРОРОК ОСИЯ
Самария, около 750-740 гг.
Бог готов ежечасно, но мы не готовы,
Бог к нам близок, но мы далеки,
Бог внутри, но мы снаружи.
Бог в нас дома, но мы чужие.
Мейстер Экхарт
Те, против кого было обращено слово Амоса, скоро убедились, что он не одинок: в самом Эфраиме появился проповедник, говоривший о близкой гибели. То был Осия, сын Беери, последний великий пророк Северного царства. Человек с темпераментом старых ревнителей веры, он, однако, не свергал династий, подобно Елисею, не воевал со жрецами Ваала, подобно Илии, а выступал только как религиозный учитель.
Осия был младшим современником Амоса и, вероятно, слышал его речи (1). Долгие годы он мог близко наблюдать жизнь израильской столицы и видеть, с какой быстротой возрождаются в ней ханаанские суеверия и извращенные культы Сирии. Блестящее царствование Иеровоама II Осия застал уже в самом конце. Пророк знал, какой ценой основатель династии Иегу получил грон, и был уверен, что власть, построенная на убийствах и преступлениях, не сможет устоять слишком долго. Осия утвердился в этой мысли, когда ему пришлось быть свидетелем анархии, узурпации, гражданской войны и агонии Эфраима, с 740 года ставшего данником Тиглатпаласара (2).
О внешних событиях жизни Осии мы почти ничего не знаем; он вошел в ветхозаветную историю исключительно как автор своей Книги. Книга эта оказала не меньшее влияние, чем пророчество Амоса. Еще при жизни Осии (или вскоре после его смерти) она была уже хорошо известна не только на Севере, но и в Иудее (3).
Вероятно, Осия жил в самой Самарии и проповедовал в одном из ее святилищ, есгь даже основания полагать, что он был священником (сочетание служителя алтаря и пророка в одном лице было нередким в Израиле). Во всяком случае Осия, несомненно, стоял близко к кругам духовенства: религиозное состояние народа и богослужебная практика были ему хорошо известны. Но из того, как Осия говорит о пророках и священниках, можно заключить, что он принадлежал к религиозной оппозиции, к людям, которые осознали духовный кризис Израиля и не желали мириться с застоем и вырождением веры.
Мы ничего не знаем о таких кругах, однако их воззрения, вероятно, отразились в северном варианте Священной Истории, появившемся около того времени. Автора его принято называть Элогистом, так как он часто употребляет имя Божие "Элогим" вместо "Ягве". В основе его Писания лежит все то же священное Предание, восходящее к Моисеевым временам, и мы могли бы не останавливаться на нем, если бы Элогист не обнаруживал некоторых новых черт в сравнении с Ягвистом, автором иудейского варианта Истории.
Прежде всего, говоря об Откровении и богоявлениях, Элогист уже отказывается от картинного языка древних легенд. Если у Ягвиста Господь непосредственно беседует с Каином или пользуется гостеприимством Авраама, то у Элогиста воля Божия познается уже либо во сне, либо в пророческом видении.
Вообще служение пророка представляется северному писателю важнейшим в религиозной жизни народа. "Наби"-это посредник между Богом и человечеством, даже Авраам, с которого начинается элогистическое сказание, назван там пророком, а Моисей стоит почти на сверхчеловеческой высоте. Элогист ввел в рассказ Декалог и Книгу Завета, тем самым подчеркнув свою связь с религиозно-нравственной традицией Моисея. Именно в повествовании о Моисее мы находим у Элогиста возвышенное исповедание веры в Ягве, Который есть "Бог милосердный и милостивый, долготерпеливый и многомилостивый и истинный" (Исх 34, 6). Будучи северянином, Элогист чтил Бетэль как место жертвоприношений патриарха Иакова, но он с отвращением говорил о "золотом тельце", атрибуте царского святилища (4).
При сравнении Книги Осии с элогистической Историей нетрудно заметить, что пророк и автор Истории люди, близкие по духу. Осия смотрел на Синай как на верный ориентир в религиозной жизни народа. Он проверял Моисеевыми заповедями события своего времени и должен был прийти к таким же печальным выводам, что и Амос. Однако Осия не смог стать только лишь предсказателем мрачного конца, не был он похож и на надменного мудреца, который, подобно Гераклиту, бесстрастно судит о людских безумствах с высоты своего превосходства. В порывистом, напряженном стиле Осии ощущается натура бурная, сложная, трагически воспринимающая жизнь Он как бы стоит перед миром с обнаженным сердцем, и каждое соприкосновение со злом причиняет ему жестокое страдание.
При чтении пророчеств Осии невольно представляется, что он диктовал писцу, говоря быстро, лихорадочно, почти задыхаясь, книга кажется стенограммой живого слова, короткие строфы прерываются бессвязными восклицаниями, внутренний ритм сбивается, образы полны темных намеков и имеют странные очертания. В то время как непреклонный Амос целен, суров, монументален, Осия временами готов кричать от терзающей его скорби он охвачен горем, возмущением, страстной тоской по гармонии и миру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135