– Может, и опсихели, но это клево, Хотят валять дурака, и валяют. Это и есть свобода. Делай что хочешь, даже если других это бесит.
– Ну и что, ты тоже мычишь?
– Я тоже.
Менестрель вдруг расхохотался.
– Почему ты смеешься? – сказал Бушют с оскорбленным видом.
– По-моему, ты просто дрейфишь. В следующий раз вместо того, чтобы мычать, я тебе советую встать и показать кое-что девочкам!
– Если мне захочется это сделать, я это сделаю, – сказал Бушют с достоинством.
– Но тебе не хочется, – смеясь сказал Менестрель, – в том-то и штука! Это значит, что и ты не вполне свободен от табу. И твои анархи тоже.
Менестрель встал, потянулся, поглядел на Бушюта и вдруг расхохотался еще громче.
– Я скажу тебе, это было бы потрясно! Ты берешь на себя анализ текста Руссо у Левассера, подымаешься на кафедру и там, вместо того чтобы выложить свои заметки, выкладываешь кое-что другое и демонстрируешь это девочкам. – На него напал новый приступ смеха. – В качестве иллюстрации.
– Я-то не страдаю навязчивыми идеями, как некоторые другие, – сказал Бушют.
– И ты говоришь; «Я, понимаете ли, руссоист», – продолжал Менестрель, не слушая Бушюта и корчась от смеха: – «Я, Бушют, не просто анализирую текст, я в него вживаюсь!»
Бушют глядел на Менестреля, сложив руки на своем животике, прикрыв глаза, на его губах застыла улыбка. Сволочь. Всегда хочет взять над тобой верх в споре, подавить тебя своей жизненной энергией, поставить тебя в смешное положение своими идиотскими шуточками.
Менестрель, удовлетворенный, сел. Хороший парень этот Бушют, но я не позволю ему третировать меня своим революционным героизмом. Оккупация Нантерской башни в отсутствие обслуги и с помощью ключа от двери, которая выходит на галерею, это все же не взятие Бастилии. И что он знает, Бушют, о социализме? Он даже Маркса не читал (я тоже). Вся его революционная активность до сих пор сводилась к чтению «Монда».
Менестрель облокотился на стол, бросил взгляд через окно, дождь все еще шел. Здесь не помнишь о погоде, спорь себе и спорь, тепло, уютно. А каково парням там, на стройке, за окном, вон они ходят по грязи, под моросящим дождем, облаченные в свои жесткие желтые клеенки, переламывающиеся у локтя, в плоских касках на голове. Поработай-ка в таких условиях. Вечером они, наверно, выжаты вконец, ни одной мысли в мозгу, пожрать – и на боковую. И пьянящая перспектива начать завтра все сызнова. Тоже мне, жизнь.
– Послушай, ты, – сказал он, оборачиваясь к Бушюту, – ты, кажется, намекал, что я сексуальный маньяк?
– Да, – отважно сказал Бушют.
Менестрель посмотрел на него, сдерживая смех:
– А что, если я в этом признаюсь? Я, когда не вкалываю, думаю о девочках, исключительно о девочках, я обожаю девочек. Будь у меня волшебная палочка, знаешь, что бы я сделал? Я бы превратил тут все предметы в девочек! Все! Кроме кровати (смех). Словарь, ручку, стул, тебя (взрыв смеха). Ты, пожалуй, был бы неплох, Бушют, в роли одалиски? Гурии? Томной гаремной женщины?
Глаза Бушюта широко раскрылись, и он уставился на Менестреля.
– Ты просто гнусен! – сказал он с яростью, изумившей Менестреля. – Стоит завести с тобой серьезный спор, как ты, почувствовав слабость собственных позиций, превращаешь все в балаган, уклоняешься от проблемы. Тебе говорят об оккупации башни, а ты топишь все в какой-то ерунде.
– «Му-у», – затянул Менестрель, хохоча. – Даже если я и не анарх, имею же я право мычать!
– Сволочь ты, – сказал Бушют.
Менестрель перестал смеяться, повернул стул и уселся напротив Бушюта, уперев руки в колени.
– Ты хочешь говорить серьезно? Давай. Ты ни хрена не делаешь, тебе скучно, и тебе кажется соблазнительным присоединиться сегодня вечером к анархам и оккупировать вместе с ними башню. Почему? Да потому, что это клевое дело, легкое и абсолютно безопасное.
– Ну, уж это ты загнул, – сказал Бушют, – полиция вполне может вмешаться.
– Ты же уверен, что не вмешается, ты сам это сказал. Но допустим. Допустим, она вмешается. Что произойдет? В худшем случае ты рискуешь быть на год исключенным из Нантера, а на это тебе плевать, отец пошлет тебя в Германию или в Англию, и первого числа каждого месяца ты будешь получать вместо чека во франках чек в фунтах или в марках. Иными словами, над тобой не каплет, ты под крылышком буржуазного общества.
– Ты тоже.
– Я тоже. Но я более уязвим: я стипендиат. Если я наделаю глупостей, у меня отберут стипендию. Что тогда? Как я окончу Фак? Стану классным надзирателем? Тебе известно, что значит готовиться к конкурсу, будучи надзирателем в лицее?
Бушют поглядел на него.
– Я тебя просто не узнаю. В январе ты пришел на подмогу анархам против фараонов.
– Ну, – сказал Менестрель, – это был необдуманный поступок, я не намерен повторять его. Я успел с тех пор повзрослеть.
– Повзрослеть! – сказал Бушют. – Да мы тут все взрослые!
– О, нет! – сказал Менестрель, – Взрослый тот, кто зарабатывает себе на хлеб. И точка. Я понял это только недавно, но я это понял раз и навсегда. Студент, который зависит от папы-мамы или от государства, – это не взрослый, а школяр.
– А ты, значит, взрослый? – сказал Бушют с иронией.
– Взрослый. Я за себя отвечаю. И я осторожен. Башня, это, может, и клево, но ты уж занимайся этим без меня.
– Я предпочитаю не становиться взрослым, – сказал Бушют ядовитым тоном, – если взрослый значит холощеный.
Менестрель улыбнулся.
– Ну, ты-то при всех условиях располагаешь мошной отца. Тебя оберегает его экономическая мощь. Надеюсь, ты отдаешь себе в этом отчет?
Раздался сокрушительный удар в дверь. Менестрель закричал:
– Войдите!
Худая голова Журавля, которой предшествовал его непристойный клюв, просунулась в щель.
– Менестрель, там тебя просит к телефону Брижитт Бардо!
Острота была традиционной, и Менестрель вежливо улыбнулся.
– Иду, – сказал он, направляясь к двери.
– Иди, сын мой, – сказал Журавль, пропуская его (он был, как обычно, почти голый). – Иди. У нее голос такой, что мертвого подымет.
III
Давид хлопнул дверью. Брижитт приподнялась на локте, прислушиваясь к его шагам в коридоре. И чего она торчит у него в комнате вместо того, чтобы сидеть у себя и заниматься своей немецкой работой? Просто противно – настоящая гаремная женщина. «Приходи ко мне после обеда». Я жду полчаса, он врывается, кидается на меня, ни слова не говоря, мигом делает свое дело, я даже не успеваю ничего почувствовать, а он уже на ногах, застегивается. «Подожди меня, я вернусь через десять минут». Вчера вечером у меня в комнате он хотя бы старался, я чувствовала, что он прилагает все усилия, но я как раз от одной мысли, что он удерживается, совсем застыла, как парализованная. Я думала только о том, как ему трудно. Я боялась разочаровать его в очередной раз. Чем дольше он оттягивал удовольствие, тем меньше я его чувствовала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108