В руках он держал тот самый моток веревки, который был предназначен для казни Мэсона. Даже петлю не развязали. Эта еще не просохшая веревка теперь не колыхалась, не скользила, и чуть повыше петли попрежнему виднелось черное пятнышко, так поразившее Парсела в день суда над Мэсоном, однако смола уже выгорела, посерела. Пламя факелов освещало сверху костистое лицо шотландца, светлые блики играли на его низком лбу, углубляя н без того глубокие глазные впадины, подчеркивая линию горбатого носа, походившего сейчас на изогнутое лезвие ножа. Ничто не нарушало тишины, все взгляды устремились к Маклеоду. А он упорно молчал, прекрасно сознавая положение, которое занял на острове, уверенный в себе, в силе своего красноречия. Он с умыслом, как искусный актер, испытывал терпение зрителей, устремив прямо перед собой взгляд серых глаз, выпрямив и напружив костлявый торс, обтянутый засаленной белой фуфайкой.
— А не пора ли начинать? — сухо заметил Парсел.
— Подождите минутку, — отозвался Маклеод, торжественно воздевая правую руку, — я хочу сказать два слова. Джентльмены, — добавил он, как будто его обычное «уважаемые» или «матросы» не подходило к такому торжественному случаю, — джентльмены, пришло время делить индианок. Уже давно идут об этом разговоры, а теперь, джентльмены, пора приступить к делу, потому что хватит нам жить в грехе и разврате, как на борту «Блоссома». Не то чтобы я вообще был против греха. Когда человек молод и работает до седьмого пота, оно даже на пользу. Но сейчас мы с вами лежим в дрейфе, у каждого есть свой домик, и, разрази меня бог, тут уж без правил не обойтись. Каждому требуется законная половина! А то пойди разберись, чей это младенец родился, ты его сделал или твой сосед постарался! И кому я завещаю свой домик, если я даже не буду знать, мой это сын или приблудный!..
Он сделал эффектную паузу. «Двадцать лет он плавает по морям, — подумал Парсел, — а до сих пор в нем еще жив шотландский крестьянин. Всего — то добра у него четыре доски да крыша на затерянном в океане острове, а он уже беспокоится, как бы их передать своему будущему наследнику…»
Маклеод продолжал, внушительно отчеканивая каждое слово:
— Итак, сейчас мы будем делить индианок. И вот что я вам предлагаю. Предположим, что какой — нибудь сукин сын будет недоволен той, что ему досталась, и позарится на ту же самую индианку, что и его сосед, так тут дело должно решаться голосованием. И как решит голосование, так оно и будет! Так оно будет по закону. Возможно, найдется и такой матрос, который скажет, что ветер, мол, для него непопутный. В таком случае я вот что скажу: закон, сынок, это закон. Мы с вами здесь белые, и по закону у нас решает ассамблея. Если Масон предпочел остаться в доке, вместо того чтобы быть здесь с нами на борту, что ж, это его дело. Но закон есть закон даже для Мэсона, будь он хоть трижды капитан! Ссор заводить здесь не положено. Если найдется такой матрос, что обнажит нож на доброго христианина, дьявол его христианскую душу побери, пускай-ка сначала вспомнит, какой закон мы приняли на утесе после суда над Мэсоном… Не зря все-таки здесь веревочка, ясно? Вот и все, сынки. Может, она чуточку поизносилась, поистерлась, но не забывайте, она крепкая, конопляная, еще сгодится и, будьте спокойны, любого из нас выдержит…
Он замолк и, держа веревку в руке, другой рукой приподнял петлю и показал ее сначала сидевшим слева, затем справа, затем вытянул руку перед собой — так священник воздевает над головами верующих святые дары, призывая поклониться им. Потом он улыбнулся, вернее, щеки его ввалились, отчего еще длиннее стал острый нос, мускулы челюстей явственно проступили под кожей, а тонкие губы сложились в язвительную гримасу.
— Уважаемые, — продолжал он, — если кому — нибудь из парней придет охота взглянуть в последний раз через это окошечко на ясное небо, нет ничего проще — пусть вытащит нож.
Положив веревку себе на колени, он все с той же ядовитой усмешкой обвел присутствующих глубоко запавшими и вдруг заблестевшими глазами. Парсел почувствовал, что Бэкер толкнул его локтем. Он обернулся и наклонился к нему. Бэкер шепнул ему на ухо: «Не по душе мне все эти угрозы. По-моему, что-то он затевает». Парсел молча кивнул головой. Толпившиеся позади Ханта таитяне вполголоса перебрасывались отрывистыми фразами, потом Тетаити вдруг громко спросил женщин: «Что говорит Скелет?» Поднявшись с земли на колени, Омаата пояснила; «Говорит, что сейчас будут делить женщин, и того, кто не будет доволен, повесят». «Вечно вешать!» — презрительно бросил Тетаити. Таитяне снова заговорили, уже громче, однако Парсел так и не разобрал, о чем у них шла речь.
Маклеод поднял руку, требуя тишины. В этой позе ожидания, с поднятой рукой, с поджатыми по — портновски ногами, в какой — то жреческой, каменной неподвижности он при свете факелов походил на шамана, совершающего свой колдовской обряд. Позади в полумраке угадывалась высокая темная стена зелени и корни — колонны, поддерживавшие свод.
— Уважаемые, — начал он, — вот какую я предлагаю принять процедуру. Смэдж, а он у нас грамотный, написал наши имена на бумажках. А Парсела я попрошу проверить, не пропустил ли он кого-нибудь. После проверки свернем бумажки, бросим их в треуголку Барта, и самый молодой — а самый молодой здесь Джонс — будет тащить жребий. Тот, чье имя попадется, заявит «Хочу Фаину, или Раху, или Итиоту…» Если возражений не последует, значит она его. А если кто из парней скажет: «Возражаю», тогда будем голосовать, и большинство голосов решит, кому достанется девица…
Парсел вскочил и гневно произнес:
— Я не согласен на такую процедуру. Это просто неслыханно! Это значит не считаться с желанием женщин.
Маклеод презрительно фыркнул.
— Разрази меня гром, но такого возражения я уж никак не ждал, — проговорил он, искоса глянув на Парсела. — А еще говорят, что вы знаете этих черных. Да любой индианке все равно, тот ли с ней мужчина или другой. Слава богу, насмотрелись на «Блоссоме»…
Раздался смех, но Парсел колко возразил:
— То, что вы говорите о поведении таитянок на «Блоссоме» с таким же успехом можно применить к большинству подданных его величества, пользующихся всеобщим уважением. Не одни только таитянки переменчивы.
— Тоже сравнили! — высокомерно бросил Маклеод.
— Не понимаю, почему бы не сравнить! — отозвался Парсел. — Я действительно не понимаю, почему вы требуете от женщин добродетелей, которые сами попираете на каждом шагу Впрочем, это неважно. Вопрос не в этом. Если вы говорите: «Нужен порядок», я с вами вполне согласен. Но я не соглашусь с вами, если вы намереваетесь решать дело, не спрашивая женщин. Это уже не порядок, Маклеод, это насилие.
— Называйте как угодно, мне от этого ни тепло, ни холодно, — презрительно огрызнулся Маклеод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
— А не пора ли начинать? — сухо заметил Парсел.
— Подождите минутку, — отозвался Маклеод, торжественно воздевая правую руку, — я хочу сказать два слова. Джентльмены, — добавил он, как будто его обычное «уважаемые» или «матросы» не подходило к такому торжественному случаю, — джентльмены, пришло время делить индианок. Уже давно идут об этом разговоры, а теперь, джентльмены, пора приступить к делу, потому что хватит нам жить в грехе и разврате, как на борту «Блоссома». Не то чтобы я вообще был против греха. Когда человек молод и работает до седьмого пота, оно даже на пользу. Но сейчас мы с вами лежим в дрейфе, у каждого есть свой домик, и, разрази меня бог, тут уж без правил не обойтись. Каждому требуется законная половина! А то пойди разберись, чей это младенец родился, ты его сделал или твой сосед постарался! И кому я завещаю свой домик, если я даже не буду знать, мой это сын или приблудный!..
Он сделал эффектную паузу. «Двадцать лет он плавает по морям, — подумал Парсел, — а до сих пор в нем еще жив шотландский крестьянин. Всего — то добра у него четыре доски да крыша на затерянном в океане острове, а он уже беспокоится, как бы их передать своему будущему наследнику…»
Маклеод продолжал, внушительно отчеканивая каждое слово:
— Итак, сейчас мы будем делить индианок. И вот что я вам предлагаю. Предположим, что какой — нибудь сукин сын будет недоволен той, что ему досталась, и позарится на ту же самую индианку, что и его сосед, так тут дело должно решаться голосованием. И как решит голосование, так оно и будет! Так оно будет по закону. Возможно, найдется и такой матрос, который скажет, что ветер, мол, для него непопутный. В таком случае я вот что скажу: закон, сынок, это закон. Мы с вами здесь белые, и по закону у нас решает ассамблея. Если Масон предпочел остаться в доке, вместо того чтобы быть здесь с нами на борту, что ж, это его дело. Но закон есть закон даже для Мэсона, будь он хоть трижды капитан! Ссор заводить здесь не положено. Если найдется такой матрос, что обнажит нож на доброго христианина, дьявол его христианскую душу побери, пускай-ка сначала вспомнит, какой закон мы приняли на утесе после суда над Мэсоном… Не зря все-таки здесь веревочка, ясно? Вот и все, сынки. Может, она чуточку поизносилась, поистерлась, но не забывайте, она крепкая, конопляная, еще сгодится и, будьте спокойны, любого из нас выдержит…
Он замолк и, держа веревку в руке, другой рукой приподнял петлю и показал ее сначала сидевшим слева, затем справа, затем вытянул руку перед собой — так священник воздевает над головами верующих святые дары, призывая поклониться им. Потом он улыбнулся, вернее, щеки его ввалились, отчего еще длиннее стал острый нос, мускулы челюстей явственно проступили под кожей, а тонкие губы сложились в язвительную гримасу.
— Уважаемые, — продолжал он, — если кому — нибудь из парней придет охота взглянуть в последний раз через это окошечко на ясное небо, нет ничего проще — пусть вытащит нож.
Положив веревку себе на колени, он все с той же ядовитой усмешкой обвел присутствующих глубоко запавшими и вдруг заблестевшими глазами. Парсел почувствовал, что Бэкер толкнул его локтем. Он обернулся и наклонился к нему. Бэкер шепнул ему на ухо: «Не по душе мне все эти угрозы. По-моему, что-то он затевает». Парсел молча кивнул головой. Толпившиеся позади Ханта таитяне вполголоса перебрасывались отрывистыми фразами, потом Тетаити вдруг громко спросил женщин: «Что говорит Скелет?» Поднявшись с земли на колени, Омаата пояснила; «Говорит, что сейчас будут делить женщин, и того, кто не будет доволен, повесят». «Вечно вешать!» — презрительно бросил Тетаити. Таитяне снова заговорили, уже громче, однако Парсел так и не разобрал, о чем у них шла речь.
Маклеод поднял руку, требуя тишины. В этой позе ожидания, с поднятой рукой, с поджатыми по — портновски ногами, в какой — то жреческой, каменной неподвижности он при свете факелов походил на шамана, совершающего свой колдовской обряд. Позади в полумраке угадывалась высокая темная стена зелени и корни — колонны, поддерживавшие свод.
— Уважаемые, — начал он, — вот какую я предлагаю принять процедуру. Смэдж, а он у нас грамотный, написал наши имена на бумажках. А Парсела я попрошу проверить, не пропустил ли он кого-нибудь. После проверки свернем бумажки, бросим их в треуголку Барта, и самый молодой — а самый молодой здесь Джонс — будет тащить жребий. Тот, чье имя попадется, заявит «Хочу Фаину, или Раху, или Итиоту…» Если возражений не последует, значит она его. А если кто из парней скажет: «Возражаю», тогда будем голосовать, и большинство голосов решит, кому достанется девица…
Парсел вскочил и гневно произнес:
— Я не согласен на такую процедуру. Это просто неслыханно! Это значит не считаться с желанием женщин.
Маклеод презрительно фыркнул.
— Разрази меня гром, но такого возражения я уж никак не ждал, — проговорил он, искоса глянув на Парсела. — А еще говорят, что вы знаете этих черных. Да любой индианке все равно, тот ли с ней мужчина или другой. Слава богу, насмотрелись на «Блоссоме»…
Раздался смех, но Парсел колко возразил:
— То, что вы говорите о поведении таитянок на «Блоссоме» с таким же успехом можно применить к большинству подданных его величества, пользующихся всеобщим уважением. Не одни только таитянки переменчивы.
— Тоже сравнили! — высокомерно бросил Маклеод.
— Не понимаю, почему бы не сравнить! — отозвался Парсел. — Я действительно не понимаю, почему вы требуете от женщин добродетелей, которые сами попираете на каждом шагу Впрочем, это неважно. Вопрос не в этом. Если вы говорите: «Нужен порядок», я с вами вполне согласен. Но я не соглашусь с вами, если вы намереваетесь решать дело, не спрашивая женщин. Это уже не порядок, Маклеод, это насилие.
— Называйте как угодно, мне от этого ни тепло, ни холодно, — презрительно огрызнулся Маклеод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146