Я только что его смастерил.
— А как все-таки хорошо получилось у вас с этой раздвижной стенкой, — сказал Бэкер и с удовольствием оглянулся кругом. — Сидишь прямо как на террасе. Солнце само к тебе в гости идет.
— Только в те дни, когда оно бывает, — поморщился Парсел. — Оставайтесь с нами, Бэкер. Давайте позавтракаем — у нас сегодня ямс.
— Спасибо, спасибо, спасибо, — проговорил Бэкер.
Он обернулся к Ивоа, поднял руку и повторил, смеясь каким-то хмельным смехом:
— Уа мауру уру вау.
Ивоа расхохоталась в ответ и заговорила с мужем по-таитянски.
— Что она сказала об Авапуи? — насторожился Бэкер.
— Сказала, что счастлива за Авапуи, потому что Авапуи мягкая, как шелк.
— Верно! — глаза Бэкера заблестели. — Что верно, то верно! Мягкая, как шелк! Руки, глаза, голос, движения… Знаете, как она подымает веки, когда хочет на вас взглянуть? Вот так! — пояснил он, стараясь взмахом рук воспроизвести движение век Авапуи. — Медленно — медленно! И осекся, сам удивленный тем, что дал волю своим чувствам.
Парсел с улыбкой поглядел на него. Наступило молчание, потом Бэкер без всякого перехода спросил:
— Почему вы сказали, что из-за Маклеода создалось опасное положение?
— Таитяне нами недовольны. — Это и понятно! Представьте себя на их месте, — отозвался Бэкер. — Не особенно — то справедливо с ними поступили. — И добавил: — Значит, опасность в том, что они недовольны? А ведь они славные ребята.
— Я знаю одного валийца, — Парсел взглянул прямо в глаза Бэкера. — Он такой славный парень, что перед тем, как начинать спор, предпочитает отдать мне свой нож.
Наступило молчание. Потом Бэкер нахмурился:
— И очень об этом сожалеет. Зато сейчас жили бы спокойно.
— Замолчите, — сухо оборвал его Парсел.
— Бэкер замолчал, потом серьезно поглядел на Парсела своими карими глазами.
— Все эти три недели я немало об этом думал. И не согласен с вами. А понимаю вас, но с вами не согласен. Для вас жизнь человека священна. Но тут вы дали маху, лейтенант. Увидите сами, во что нам обойдется ваше стремление во что бы то ни стало сохранить жизнь Маклеода.
И так как Парсел не произнес ни слова, Бэкер выпрямился в кресле и Указал:
— Если вам не трудно, пошлите, пожалуйста, после завтрака Ивоа предупредить Ороа. Раньше вечера я домой не вернусь. Словом, предпочитаю, чтобы она отбыла без меня. А то непременно закатит сцену. Сама-то, поди, рада — радешенька, а сцену мне все равно закатит. А другую — Маклеоду, когда вернется к нему. Этой даме без скандалов жизнь не мила!
Он улыбнулся, пожал плечами и снисходительно заметил;
— Экая кобылица!
Парсел утвердительно кивнул, и Бэкер откинулся на спинку кресла.
Парсел сидел боком на пороге, прислонясь к стойке раздвинутой перегородки, подтянув к подбородку правое колено, а левом ногой упираясь в песок. Его белокурые волосы отсвечивали на солнце золотом.
Вот чего я никак не пойму, — неожиданно проговорил Бэкер. — Почему два кошелька?
— Я знал, что он будет торговаться.
— Верно, но все-таки почему вы принесли свои капиталы в двух кошельках? Почему не в одном?
— Не все ли равно? — Парсел прищурился, так как солнце било ему прямо в глаза, и сказал, глядя вдаль на вершину горы: — Ведь это все равно, как если бы я отдал ему камни.
— Сейчас — то да, ну, а через двадцать лет?
— Если фрегат придет сюда через двадцать, двадцать пять даже через тридцать лет, Маклеод все равно не сможет насладиться своим золотом: его повесят.
— Повесят? Почему повесят? Не отрывая глаз от вершины горы, Парсел равнодушно произнес:
— Бунтовщикам амнистии не бывает.
Бэкер резко выпрямился и ошалело взглянул на Парсела. Потом сказал:
— Значит… значит, это вы его обманули? Бог ты мой! Шотландец против шотландца! В жизни ничего подобного не видел! Оказывается, не он вас, а вы его перехитрили!
Парсел улыбнулся, но улыбка тут же исчезла, взгляд снова обратился к горной дали, и на лице появилось озабоченное выражение.
— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Бэкер, помолчав. — Думаете, как бы мы счастливо жили на острове, не будь здесь этих сволочей. А много ли их в конце концов? Трое или четверо! Смэдж, Маклеод, Тими… Пусть Тими и черный, а вы меня все равно не убедите, что он славный малый… Будь я господом богом, знаете, что бы я сказал? Сказал бы, что эти трое весь остров вам перебаламутят. И есть только один выход. Призвать их ко мне на небеса…
— Но вы пока еще не господь бог, — заметил Парсел.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Беглянки возвратились в тот же вечер. Для женщин это был триумф, для таитян, хоть небольшое, но удовлетворение и явный конфуз для Скелета. Омаата ударила в колокол на Блоссомсквере, и весь поселок, за исключением представителей «большинства», сбежался на площадь. Итиа и Авапуи были в венках, словно готовились к жертвоприношению. Свежие, цветущие, они звонко хохотали, блестя глазами.
Ликованию не было конца. Женщины ощупывали подружек, терлись щекой об их щеки, легонько похлопывали их. Подошел Парсел, дружелюбно погладил им плечи, приблизил лицо к их шеям, сделав вид, будто принюхивается. Все захохотали. Так таитянские матери ласкают своих младенцев. А Парселу нравилась кожа таитянок, нежная, благоуханная, словно тающая под пальцами.
Омаата произнесла речь. В конце концов все уладилось. Женщины сами выбрали себе танэ, а не наоборот. Когда она замолчала, все стали осыпать беглянок вопросами: как это они не мокли во время дождей? Где отсиживались? Чем питались? Но те упорно отказывались отвечать и только посмеивались, опустив ресницы, жались друг к другу и хранили про себя свою тайну.
Вечером при свете доэ — доэ на рыночной площади начались пляски и песни, столь бурные и сладострастные, что даже Парсел ничего подобного никогда не видел. Уилли и Ропати не отставали от таитян. А когда Омаата вывела в круг Жоно и он начал топтаться на месте, как медведь, раздались восторженные вопли. Потом отрядили делегацию за Желтолицым. Никто на него не сердился. Он такой кроткий, такой вежливый. Итиа потерлась щекой об его щеку, а кое-кто из женщин, желая утешить метиса, потерявшего выбранную им ваине, стали заигрывать с ним, что не оставило его равнодушным.
На следующий день зюйд-вест сменился пассатом, а вместе с пассатом вернулись солнечные дни и ясные ночи, все в лунном сиянии. Таитяне, обычно считающие не дни, а ночи, установили, что рождество перитани придется по их исчислению на девятую ночь одиннадцатой луны. Эта ночь, как и все прочие в любом месяце, имела свое особое название. Звалась она Таматеа, что означает «луна, на закате освещающая рыб».
Это было счастливое предзнаменование. И в самом деле Меани удалось к вечеру с одного выстрела уложить дикую свинью. Он отнес ее к Омаате, которая тут же принялась разделывать тушу, а женщины тем временем уже растапливали печь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
— А как все-таки хорошо получилось у вас с этой раздвижной стенкой, — сказал Бэкер и с удовольствием оглянулся кругом. — Сидишь прямо как на террасе. Солнце само к тебе в гости идет.
— Только в те дни, когда оно бывает, — поморщился Парсел. — Оставайтесь с нами, Бэкер. Давайте позавтракаем — у нас сегодня ямс.
— Спасибо, спасибо, спасибо, — проговорил Бэкер.
Он обернулся к Ивоа, поднял руку и повторил, смеясь каким-то хмельным смехом:
— Уа мауру уру вау.
Ивоа расхохоталась в ответ и заговорила с мужем по-таитянски.
— Что она сказала об Авапуи? — насторожился Бэкер.
— Сказала, что счастлива за Авапуи, потому что Авапуи мягкая, как шелк.
— Верно! — глаза Бэкера заблестели. — Что верно, то верно! Мягкая, как шелк! Руки, глаза, голос, движения… Знаете, как она подымает веки, когда хочет на вас взглянуть? Вот так! — пояснил он, стараясь взмахом рук воспроизвести движение век Авапуи. — Медленно — медленно! И осекся, сам удивленный тем, что дал волю своим чувствам.
Парсел с улыбкой поглядел на него. Наступило молчание, потом Бэкер без всякого перехода спросил:
— Почему вы сказали, что из-за Маклеода создалось опасное положение?
— Таитяне нами недовольны. — Это и понятно! Представьте себя на их месте, — отозвался Бэкер. — Не особенно — то справедливо с ними поступили. — И добавил: — Значит, опасность в том, что они недовольны? А ведь они славные ребята.
— Я знаю одного валийца, — Парсел взглянул прямо в глаза Бэкера. — Он такой славный парень, что перед тем, как начинать спор, предпочитает отдать мне свой нож.
Наступило молчание. Потом Бэкер нахмурился:
— И очень об этом сожалеет. Зато сейчас жили бы спокойно.
— Замолчите, — сухо оборвал его Парсел.
— Бэкер замолчал, потом серьезно поглядел на Парсела своими карими глазами.
— Все эти три недели я немало об этом думал. И не согласен с вами. А понимаю вас, но с вами не согласен. Для вас жизнь человека священна. Но тут вы дали маху, лейтенант. Увидите сами, во что нам обойдется ваше стремление во что бы то ни стало сохранить жизнь Маклеода.
И так как Парсел не произнес ни слова, Бэкер выпрямился в кресле и Указал:
— Если вам не трудно, пошлите, пожалуйста, после завтрака Ивоа предупредить Ороа. Раньше вечера я домой не вернусь. Словом, предпочитаю, чтобы она отбыла без меня. А то непременно закатит сцену. Сама-то, поди, рада — радешенька, а сцену мне все равно закатит. А другую — Маклеоду, когда вернется к нему. Этой даме без скандалов жизнь не мила!
Он улыбнулся, пожал плечами и снисходительно заметил;
— Экая кобылица!
Парсел утвердительно кивнул, и Бэкер откинулся на спинку кресла.
Парсел сидел боком на пороге, прислонясь к стойке раздвинутой перегородки, подтянув к подбородку правое колено, а левом ногой упираясь в песок. Его белокурые волосы отсвечивали на солнце золотом.
Вот чего я никак не пойму, — неожиданно проговорил Бэкер. — Почему два кошелька?
— Я знал, что он будет торговаться.
— Верно, но все-таки почему вы принесли свои капиталы в двух кошельках? Почему не в одном?
— Не все ли равно? — Парсел прищурился, так как солнце било ему прямо в глаза, и сказал, глядя вдаль на вершину горы: — Ведь это все равно, как если бы я отдал ему камни.
— Сейчас — то да, ну, а через двадцать лет?
— Если фрегат придет сюда через двадцать, двадцать пять даже через тридцать лет, Маклеод все равно не сможет насладиться своим золотом: его повесят.
— Повесят? Почему повесят? Не отрывая глаз от вершины горы, Парсел равнодушно произнес:
— Бунтовщикам амнистии не бывает.
Бэкер резко выпрямился и ошалело взглянул на Парсела. Потом сказал:
— Значит… значит, это вы его обманули? Бог ты мой! Шотландец против шотландца! В жизни ничего подобного не видел! Оказывается, не он вас, а вы его перехитрили!
Парсел улыбнулся, но улыбка тут же исчезла, взгляд снова обратился к горной дали, и на лице появилось озабоченное выражение.
— Я знаю, о чем вы думаете, — сказал Бэкер, помолчав. — Думаете, как бы мы счастливо жили на острове, не будь здесь этих сволочей. А много ли их в конце концов? Трое или четверо! Смэдж, Маклеод, Тими… Пусть Тими и черный, а вы меня все равно не убедите, что он славный малый… Будь я господом богом, знаете, что бы я сказал? Сказал бы, что эти трое весь остров вам перебаламутят. И есть только один выход. Призвать их ко мне на небеса…
— Но вы пока еще не господь бог, — заметил Парсел.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Беглянки возвратились в тот же вечер. Для женщин это был триумф, для таитян, хоть небольшое, но удовлетворение и явный конфуз для Скелета. Омаата ударила в колокол на Блоссомсквере, и весь поселок, за исключением представителей «большинства», сбежался на площадь. Итиа и Авапуи были в венках, словно готовились к жертвоприношению. Свежие, цветущие, они звонко хохотали, блестя глазами.
Ликованию не было конца. Женщины ощупывали подружек, терлись щекой об их щеки, легонько похлопывали их. Подошел Парсел, дружелюбно погладил им плечи, приблизил лицо к их шеям, сделав вид, будто принюхивается. Все захохотали. Так таитянские матери ласкают своих младенцев. А Парселу нравилась кожа таитянок, нежная, благоуханная, словно тающая под пальцами.
Омаата произнесла речь. В конце концов все уладилось. Женщины сами выбрали себе танэ, а не наоборот. Когда она замолчала, все стали осыпать беглянок вопросами: как это они не мокли во время дождей? Где отсиживались? Чем питались? Но те упорно отказывались отвечать и только посмеивались, опустив ресницы, жались друг к другу и хранили про себя свою тайну.
Вечером при свете доэ — доэ на рыночной площади начались пляски и песни, столь бурные и сладострастные, что даже Парсел ничего подобного никогда не видел. Уилли и Ропати не отставали от таитян. А когда Омаата вывела в круг Жоно и он начал топтаться на месте, как медведь, раздались восторженные вопли. Потом отрядили делегацию за Желтолицым. Никто на него не сердился. Он такой кроткий, такой вежливый. Итиа потерлась щекой об его щеку, а кое-кто из женщин, желая утешить метиса, потерявшего выбранную им ваине, стали заигрывать с ним, что не оставило его равнодушным.
На следующий день зюйд-вест сменился пассатом, а вместе с пассатом вернулись солнечные дни и ясные ночи, все в лунном сиянии. Таитяне, обычно считающие не дни, а ночи, установили, что рождество перитани придется по их исчислению на девятую ночь одиннадцатой луны. Эта ночь, как и все прочие в любом месяце, имела свое особое название. Звалась она Таматеа, что означает «луна, на закате освещающая рыб».
Это было счастливое предзнаменование. И в самом деле Меани удалось к вечеру с одного выстрела уложить дикую свинью. Он отнес ее к Омаате, которая тут же принялась разделывать тушу, а женщины тем временем уже растапливали печь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146