Отражая вершиной последние лучи солнца, пагода языком пламени улетает в синее небо.
Пагода Мингун
Предсказание
Уже к десяти часам утра воздух над Иравади мутнеет и дрожит от жары и река становится свинцовой, почти бесцветной. Катер, спускающийся по Иравади от Мандалая, столицы последних бирманских королей, плывет в сером мареве, и вялый стук мотора вязнет в густом воздухе. Навстречу нереальными тенями возникают коричневые паруса джонок с высокими, как у каравелл, носами, изредка прошлепает длинными спицами колес дряхлый пароходик с папиросой-трубой, тянущий за собой тиковый плот с шалашом посредине.
Плоские берега, ближе к городу засеянные рисом, а ниже по реке пустынные, с редкими всплесками кустарника или пальцами кактусов, торчащими из песка, тянутся однообразно, тоскливо и безлюдно.
Потом местность меняется. Правый берег начинает пучиться сизыми и охристыми горбами холмов, увенчанными небольшими белыми пагодками. Здесь климат уже не так засушлив и над невысокими обрывами появляются зеленые поля земляного ореха, перца и кукурузы. Колоннады пальм с вихрастыми капителями прячут в своей тени небольшие деревеньки. Мир обретает конкретность, марево отступает, голубеет небо, и на нем начинают прорисовываться редкие, почти прозрачные облака.
Непонятное, бесформенное строение виднеется на фоне холмов, полуприкрытое манговыми деревьями. Перед ним расположились небольшой, весь в зелени монастырь, навесы для паломников, пагодки, но все это пропадает, кажется карликовым, ненастоящим рядом с гигантским каменным кубом, стоящим на пяти уменьшающихся террасах.
Раньше здесь стояли львы-чинте – наверное, самые большие в мире скульптуры животных. Каждый лев был ростом тридцать метров. Метровые белые мраморные когти впивались в камни пьедесталов, и метровые плошки мраморных глаз свирепо взирали на копошившихся у ног человечков. Львы были разъярены. И неудивительно: они призваны стеречь самую большую пагоду в мире, самое большое в мире сооружение, а стерегли расколотый уродливый куб. И если бы не летописи, не рассказы монахов из соседнего монастыря, люди так бы и не знали, что случилось в городке Мингун.
…Король Бирмы Бодопая вступил на престол в 1782 году. Предшественник его, король Сингу, был человеком вспыльчивым, невоздержанным и при этом любил выпить. Это не мешало королю оставаться глубоко верующим буддистом и строить по всей стране пагоды и монастыри. И народ, надо сказать, неплохо относился к своему королю. Дело в том, что Сингу, вступив на престол, прекратил тянувшуюся с давних пор войну с Сиамом, вернул солдат по домам, и в стране наступил долгожданный мир.
Зато плохо приходилось придворным и вельможам. Многие из них лишились головы, не угодив королю, другие рисковали разделить судьбу своих незадачливых собратьев.
При дворе возник заговор. Придворные знали, что король любит уезжать из надоевшего ему дворца, взяв с собой только нескольких солдат, и неделями не появляется в столице.
И вот однажды Сингу уехал в пагоду Хтихадо, в трех днях пути от столицы, и долго не возвращался. В одну из ночей к воротам дворца приблизилась группа всадников. Впереди ехал человек в королевских одеждах. Стражники отдали честь и расступились, пропуская его во дворец.
Войдя в тронный зал, король снял надвинутый на глаза шлем и приказал принести таз с водой. Один из его спутников принес воду. Король смыл краску с лица и оказался восемнадцатилетним Маун Мауном, князем Паунга. Сопровождавшие его солдаты были вельможами-заговорщиками. Заговор был продуман до мелочей. В ту же ночь были убиты ближайшие помощники Сингу, и новый король Маун Маун официально занял трон.
Когда новость дошла до Сингу, тот сначала решил бежать за границу, но его мать, приехавшая к нему, уговорила короля попытаться вернуть себе трон, а если не удастся, то умереть, как положено настоящему королю. Сингу послушался.
Он один, без оружия, без стражи, подошел к воротам дворца и сказал скрестившим перед ним копья солдатам:
– Вы не узнали меня? Я – Сингу, законный господин этого дворца.
Стражники расступились и склонились до земли.
Король вошел во двор, и навстречу ему вышел один из главных заговорщиков, бывший его министр. Король бросился к нему с криком:
– Предатель, я вернулся, чтобы снова взойти на трон!
Надо думать, что в эту минуту во дворце царила паника. Придворные лихорадочно соображали, чем кончится эта сцена, чью сторону принять, на чьей стороне сила, на чьей стороне можно остаться живым. Не растерялся только министр-заговорщик. Ему-то уж терять было совершенно нечего. Он вытащил меч и разрубил короля пополам.
Но этим борьба за престол не кончилась. Юный Маун Маун был только игрушкой в руках заговорщиков. В любой момент наиболее сильный из претендентов мог отнять у него трон. И это случилось на седьмой день царствования Маун Мауна и на третий день после смерти Сингу. Убив Маун Мауна, королем стал Бодопая.
За казнью короля-марионетки последовали казни всех, кто посадил его на престол, затем казнили тех, кто мог претендовать на трон, в том числе всех родственников и жен Сингу. Бодопая не желал повторить участь своего предшественника.
Он царствовал долго, почти тридцать лет, но именно первые дни царствования определили его дальнейшую жизнь. Бодопая поклялся не доверять ни одному из смертных и этому правилу неукоснительно следовал. Никто – ни жена, ни сын, ни брат – не был посвящен в его планы. В течение тридцати лет король ни разу не спал две ночи подряд в одной и той же спальне. И никто не знал, в какой из многочисленных комнат дворца он останется на ночь.
Через год после восшествия на трон Бодопая решил перенести на новое место столицу страны. Это было несчастьем для всего государства. Уже не говоря о том, что жителям полумиллионной старой столицы пришлось за свой счет снести свои дома и построить их на новом месте за десять километров от старого, остальных бирманцев обложили специальными налогами и податями: в новой столице Амарапутре будут строиться новый дворец, новые пагоды, новые монастыри – и все должно быть лучше и богаче, чем в старой столице, Аве. Король хотел прославиться на века; корни душевной болезни – мании величия, которая поразит короля в старости, – прослеживаются уже в первые годы царствования. Страна была обессилена налогами и поборами: все новые пагоды возводились в разных ее местах, и, наконец, Бодопая решил выстроить такую пагоду, какой не знал мир.
Высотой мингунская пагода должна была достичь почти двухсот метров. Даже пирамида Хеопса уступала бы ей пятьдесят метров.
Строила пагоду вся страна: тысячи подвод с камнем и кирпичом съезжались из Таунгу, Прома, Швебо и Шанских гор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Пагода Мингун
Предсказание
Уже к десяти часам утра воздух над Иравади мутнеет и дрожит от жары и река становится свинцовой, почти бесцветной. Катер, спускающийся по Иравади от Мандалая, столицы последних бирманских королей, плывет в сером мареве, и вялый стук мотора вязнет в густом воздухе. Навстречу нереальными тенями возникают коричневые паруса джонок с высокими, как у каравелл, носами, изредка прошлепает длинными спицами колес дряхлый пароходик с папиросой-трубой, тянущий за собой тиковый плот с шалашом посредине.
Плоские берега, ближе к городу засеянные рисом, а ниже по реке пустынные, с редкими всплесками кустарника или пальцами кактусов, торчащими из песка, тянутся однообразно, тоскливо и безлюдно.
Потом местность меняется. Правый берег начинает пучиться сизыми и охристыми горбами холмов, увенчанными небольшими белыми пагодками. Здесь климат уже не так засушлив и над невысокими обрывами появляются зеленые поля земляного ореха, перца и кукурузы. Колоннады пальм с вихрастыми капителями прячут в своей тени небольшие деревеньки. Мир обретает конкретность, марево отступает, голубеет небо, и на нем начинают прорисовываться редкие, почти прозрачные облака.
Непонятное, бесформенное строение виднеется на фоне холмов, полуприкрытое манговыми деревьями. Перед ним расположились небольшой, весь в зелени монастырь, навесы для паломников, пагодки, но все это пропадает, кажется карликовым, ненастоящим рядом с гигантским каменным кубом, стоящим на пяти уменьшающихся террасах.
Раньше здесь стояли львы-чинте – наверное, самые большие в мире скульптуры животных. Каждый лев был ростом тридцать метров. Метровые белые мраморные когти впивались в камни пьедесталов, и метровые плошки мраморных глаз свирепо взирали на копошившихся у ног человечков. Львы были разъярены. И неудивительно: они призваны стеречь самую большую пагоду в мире, самое большое в мире сооружение, а стерегли расколотый уродливый куб. И если бы не летописи, не рассказы монахов из соседнего монастыря, люди так бы и не знали, что случилось в городке Мингун.
…Король Бирмы Бодопая вступил на престол в 1782 году. Предшественник его, король Сингу, был человеком вспыльчивым, невоздержанным и при этом любил выпить. Это не мешало королю оставаться глубоко верующим буддистом и строить по всей стране пагоды и монастыри. И народ, надо сказать, неплохо относился к своему королю. Дело в том, что Сингу, вступив на престол, прекратил тянувшуюся с давних пор войну с Сиамом, вернул солдат по домам, и в стране наступил долгожданный мир.
Зато плохо приходилось придворным и вельможам. Многие из них лишились головы, не угодив королю, другие рисковали разделить судьбу своих незадачливых собратьев.
При дворе возник заговор. Придворные знали, что король любит уезжать из надоевшего ему дворца, взяв с собой только нескольких солдат, и неделями не появляется в столице.
И вот однажды Сингу уехал в пагоду Хтихадо, в трех днях пути от столицы, и долго не возвращался. В одну из ночей к воротам дворца приблизилась группа всадников. Впереди ехал человек в королевских одеждах. Стражники отдали честь и расступились, пропуская его во дворец.
Войдя в тронный зал, король снял надвинутый на глаза шлем и приказал принести таз с водой. Один из его спутников принес воду. Король смыл краску с лица и оказался восемнадцатилетним Маун Мауном, князем Паунга. Сопровождавшие его солдаты были вельможами-заговорщиками. Заговор был продуман до мелочей. В ту же ночь были убиты ближайшие помощники Сингу, и новый король Маун Маун официально занял трон.
Когда новость дошла до Сингу, тот сначала решил бежать за границу, но его мать, приехавшая к нему, уговорила короля попытаться вернуть себе трон, а если не удастся, то умереть, как положено настоящему королю. Сингу послушался.
Он один, без оружия, без стражи, подошел к воротам дворца и сказал скрестившим перед ним копья солдатам:
– Вы не узнали меня? Я – Сингу, законный господин этого дворца.
Стражники расступились и склонились до земли.
Король вошел во двор, и навстречу ему вышел один из главных заговорщиков, бывший его министр. Король бросился к нему с криком:
– Предатель, я вернулся, чтобы снова взойти на трон!
Надо думать, что в эту минуту во дворце царила паника. Придворные лихорадочно соображали, чем кончится эта сцена, чью сторону принять, на чьей стороне сила, на чьей стороне можно остаться живым. Не растерялся только министр-заговорщик. Ему-то уж терять было совершенно нечего. Он вытащил меч и разрубил короля пополам.
Но этим борьба за престол не кончилась. Юный Маун Маун был только игрушкой в руках заговорщиков. В любой момент наиболее сильный из претендентов мог отнять у него трон. И это случилось на седьмой день царствования Маун Мауна и на третий день после смерти Сингу. Убив Маун Мауна, королем стал Бодопая.
За казнью короля-марионетки последовали казни всех, кто посадил его на престол, затем казнили тех, кто мог претендовать на трон, в том числе всех родственников и жен Сингу. Бодопая не желал повторить участь своего предшественника.
Он царствовал долго, почти тридцать лет, но именно первые дни царствования определили его дальнейшую жизнь. Бодопая поклялся не доверять ни одному из смертных и этому правилу неукоснительно следовал. Никто – ни жена, ни сын, ни брат – не был посвящен в его планы. В течение тридцати лет король ни разу не спал две ночи подряд в одной и той же спальне. И никто не знал, в какой из многочисленных комнат дворца он останется на ночь.
Через год после восшествия на трон Бодопая решил перенести на новое место столицу страны. Это было несчастьем для всего государства. Уже не говоря о том, что жителям полумиллионной старой столицы пришлось за свой счет снести свои дома и построить их на новом месте за десять километров от старого, остальных бирманцев обложили специальными налогами и податями: в новой столице Амарапутре будут строиться новый дворец, новые пагоды, новые монастыри – и все должно быть лучше и богаче, чем в старой столице, Аве. Король хотел прославиться на века; корни душевной болезни – мании величия, которая поразит короля в старости, – прослеживаются уже в первые годы царствования. Страна была обессилена налогами и поборами: все новые пагоды возводились в разных ее местах, и, наконец, Бодопая решил выстроить такую пагоду, какой не знал мир.
Высотой мингунская пагода должна была достичь почти двухсот метров. Даже пирамида Хеопса уступала бы ей пятьдесят метров.
Строила пагоду вся страна: тысячи подвод с камнем и кирпичом съезжались из Таунгу, Прома, Швебо и Шанских гор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90