И на всю зиму у нас поселялся маленький человечек в платке, пекущий пирожки, блинчики и прядущий шерсть, постукивая прялкой об пол. В гости специально напрашивались девочки и мальчики из нашей группы, чтобы поесть пирожков и потрогать прялку, она мне никогда не варила по утрам кашу, а по субботам тихо сидела и ждала пока я проснусь. А потом говорила – «Пойдем-ка, Оксанка, на санках с горки… А то так всю зиму просидим в вашем скворешнике, а бабу так и не слепим»… А когда я долго не шла домой, она выходила на балкон в пуховом платке и кричала с седьмого этажа – «Оксанка!!! Мандюлина!!! Ну-ка давай-ка домой-ка!!!»… А потом, развешивая по всем батареям одежду, долго ворчала и кормила меня настоящими деревенскими щами с кислой капустой и салом, разве могло все это счастье сравниться с садиком, «дневным сном» на раскладушках и отсутствием добавки киселя в полдник?
Но мама говорила, что «садик развивает» и «осовременивает», поэтому я повышала процент посещаемости, назло теряла каждую неделю варежки и носки, бегала без шарфа, чтобы заболеть и – добивалась своего, обычно на какой-нибудь праздник, хотя, что значит мишура на платье и корона из фольги, когда есть мультики по черно-белому телевизору, куча любимых книжек и плюшки-преснушки с топленым молоком.
А запах каши я до сих пор не люблю, потому что несколько раз, когда родители забывали меня забрать из садика, нам давали на поздний ужин разогретую пшенную кашу, у меня до сих пор все внутри переворачивается от ее запаха, как будто тебя никто не любит и все бросили.
А носки бабушка мне вязала колючие серые с розовыми полосками.
Старушка нелюбимая
Старушку никто не любил, и ее это все еще тревожило. Не то, чтобы любить было не за что. Некому было любить, родственников не было, а чужие пробегали мимо. Чтобы полюбить – надо привыкнуть. А кто захочет привыкать к незнакомой старушке, которая в любой момент может умереть? Животных старушка не заводила по той же самой причине скорой смерти. Поэтому старушку никто не любил. Некому было остановиться и начать привыкать к старушке. Она и не требовала к себе внимания. Старушка все хотела научиться вязать носки и относить их потом в детский дом, чтобы хоть кому-то от ее долгой жизни была польза, ощутимая, но глаза видели плохо и с вязанием не сложилось. А потом старушка умерла, и слушала о себе речи на поминках, а все говорили – какая она была милая, как улыбалась и желала всем доброго утра. И вечера тоже, и как ее все любили, умершая старушка жалела, что умерла так рано, не успев ничего понять. Но оживать уже было поздно. Да и в квартиру ее должны были заселить молодую семью.
Сырные бабульки
Самое сильное впечатление детства: моя истерика по поводу похода в магазин за разливным молоком. Размахивая эмалированным бидончиком, я кричала родителям, что таким фашистам, как они, вообще не надо иметь детей, им нужно заводить мышей для опытов.
– Тебе нужно ходить в магазин! Каждый день! Только тогда ты сможешь разговаривать с продавцами и пересчитывать сдачу, – нервно стучал кулаком по столу папа. Он сам ненавидел магазины и поэтому пошел работать начальником, чтобы дефицитные продукты нам привозили на дом. Но кроме финского сервелата, сгущенки и апельсинов существуют такие вещи как молоко, хлеб, соль и спички.
– Ты совершенно несознательный человек! Ты будешь изгоем общества! Ты не член семьи ты, – довесок в нашей ячейке! – кричала мама и пыталась насильно выставить меня за дверь. Я упиралась в дверные косяки ногами и руками, истошно вопила и стукала бидончиком о стены. Кусочки эмали тихо шелестели под ногами…
– Я хочу быть изгоем! Я не хочу покупать еду – лучше я вообще не буду никогда есть!
– Дура! Тебя никто не возьмет замуж, если ты не научишься приносить в дом полные сумки полезных продуктов!
– Я никогда не выйду замуж! Почему я должна стоять в очереди и носить еду домой, где ее съест какой-то неизвестный муж?!
– Ты извращенка и тунеядка! Марш в магазин!
Дверь за мной закрывалась, и я шла по лестнице, беспощадно колошматя бидончиком по перилам. Я ненавидела родителей, будущего мужа, детей-троглодитов и думала – где бы мне достать пурген, чтобы молоко дома стало продуктом запрещенным.
На подходе к магазину я раз пять пересчитывала мелочь, заготавливала фразу – «мне, пожалуйста, два литра», входила в мерзко пахнущий молочный отсек и убеждалась, что там снова стоит ненавистная тетка. Она отличалась специфическим чувством юмора и грудью шестого размера.
Очередь из старушек с бидончиками двигалась медленно, а тетка с грудью покрикивала – «ну чего вы вялые такие, старые козявки!». Старушки на этот оклик синхронно вздрагивали, роняли мелочь и заливались краской. Попытки урезонить тетку были бесполезны – она вообще никого не слышала кроме себя, а успокаивалась и приторно улыбалась только при внезапных наездах в магазин директора «молочки».
Монологи же про то «как страшно жить среди идиотов» и «как страшно работать, когда за молоком ходят одни недоумки» тетка изрекала бесконечно. А поскольку в очереди стояли почти одни старушки и дети, то молочный монстр мог изгаляться сколько душе угодно. В этом отделе мои знания о мире регулярно пополнялись изречениями вроде «детей нужно убивать в зародыше, потому что от них одни расходы», «мужиков надо кастрировать после 35-ти, чтобы от жены не бегали», «а старые маразматики только жилплощадь занимают».
По работе тетке полагалось продавать еще разные сыры, типа лежалого «российского», а из-за звания «магазина образцового обслуживания» в ее обязанности входило эти сыры нарезать по просьбе посетителей. Никто ее, конечно, никогда и ни о чем не просил, боясь узнать о себе правду до седьмого колена.
Но однажды, в разгар теткиной вакханалии, в магазин приехал директор и решил постоять за прилавком вместе с теткой. Вся очередь начала жутко веселиться. Старушки прыскали в кулак, дети спрашивали «а чем отличается творог за 8 копеек от творога за 11-ть?», а тетка вежливо отвечала и со стахановской скоростью обслуживала любителей молочных продуктов. Если бы директор осчастливил покупателей минут на пять – выдержки у молочной тетки хватило бы. Но директор решил творчески подойти к процессу. Когда следующая старушка попросила «грамм 250–300 сыра», тетка по привычке отмахнула полкило, не слушая робких возражений покупательницы. Но директор, ласково улыбаясь, отвел ее руку с упаковочной бумагой и мягким голосом порекомендовал отрезать «столько, сколько женщина просит». Божий одуванчик, услышав вместо привычной «старой маразматички» – «женщина», внезапно встрепенулась, по-черепашьи вытянула шейку из-за прилавка и прошептала:
– Да-да! И нарежьте мне его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Но мама говорила, что «садик развивает» и «осовременивает», поэтому я повышала процент посещаемости, назло теряла каждую неделю варежки и носки, бегала без шарфа, чтобы заболеть и – добивалась своего, обычно на какой-нибудь праздник, хотя, что значит мишура на платье и корона из фольги, когда есть мультики по черно-белому телевизору, куча любимых книжек и плюшки-преснушки с топленым молоком.
А запах каши я до сих пор не люблю, потому что несколько раз, когда родители забывали меня забрать из садика, нам давали на поздний ужин разогретую пшенную кашу, у меня до сих пор все внутри переворачивается от ее запаха, как будто тебя никто не любит и все бросили.
А носки бабушка мне вязала колючие серые с розовыми полосками.
Старушка нелюбимая
Старушку никто не любил, и ее это все еще тревожило. Не то, чтобы любить было не за что. Некому было любить, родственников не было, а чужие пробегали мимо. Чтобы полюбить – надо привыкнуть. А кто захочет привыкать к незнакомой старушке, которая в любой момент может умереть? Животных старушка не заводила по той же самой причине скорой смерти. Поэтому старушку никто не любил. Некому было остановиться и начать привыкать к старушке. Она и не требовала к себе внимания. Старушка все хотела научиться вязать носки и относить их потом в детский дом, чтобы хоть кому-то от ее долгой жизни была польза, ощутимая, но глаза видели плохо и с вязанием не сложилось. А потом старушка умерла, и слушала о себе речи на поминках, а все говорили – какая она была милая, как улыбалась и желала всем доброго утра. И вечера тоже, и как ее все любили, умершая старушка жалела, что умерла так рано, не успев ничего понять. Но оживать уже было поздно. Да и в квартиру ее должны были заселить молодую семью.
Сырные бабульки
Самое сильное впечатление детства: моя истерика по поводу похода в магазин за разливным молоком. Размахивая эмалированным бидончиком, я кричала родителям, что таким фашистам, как они, вообще не надо иметь детей, им нужно заводить мышей для опытов.
– Тебе нужно ходить в магазин! Каждый день! Только тогда ты сможешь разговаривать с продавцами и пересчитывать сдачу, – нервно стучал кулаком по столу папа. Он сам ненавидел магазины и поэтому пошел работать начальником, чтобы дефицитные продукты нам привозили на дом. Но кроме финского сервелата, сгущенки и апельсинов существуют такие вещи как молоко, хлеб, соль и спички.
– Ты совершенно несознательный человек! Ты будешь изгоем общества! Ты не член семьи ты, – довесок в нашей ячейке! – кричала мама и пыталась насильно выставить меня за дверь. Я упиралась в дверные косяки ногами и руками, истошно вопила и стукала бидончиком о стены. Кусочки эмали тихо шелестели под ногами…
– Я хочу быть изгоем! Я не хочу покупать еду – лучше я вообще не буду никогда есть!
– Дура! Тебя никто не возьмет замуж, если ты не научишься приносить в дом полные сумки полезных продуктов!
– Я никогда не выйду замуж! Почему я должна стоять в очереди и носить еду домой, где ее съест какой-то неизвестный муж?!
– Ты извращенка и тунеядка! Марш в магазин!
Дверь за мной закрывалась, и я шла по лестнице, беспощадно колошматя бидончиком по перилам. Я ненавидела родителей, будущего мужа, детей-троглодитов и думала – где бы мне достать пурген, чтобы молоко дома стало продуктом запрещенным.
На подходе к магазину я раз пять пересчитывала мелочь, заготавливала фразу – «мне, пожалуйста, два литра», входила в мерзко пахнущий молочный отсек и убеждалась, что там снова стоит ненавистная тетка. Она отличалась специфическим чувством юмора и грудью шестого размера.
Очередь из старушек с бидончиками двигалась медленно, а тетка с грудью покрикивала – «ну чего вы вялые такие, старые козявки!». Старушки на этот оклик синхронно вздрагивали, роняли мелочь и заливались краской. Попытки урезонить тетку были бесполезны – она вообще никого не слышала кроме себя, а успокаивалась и приторно улыбалась только при внезапных наездах в магазин директора «молочки».
Монологи же про то «как страшно жить среди идиотов» и «как страшно работать, когда за молоком ходят одни недоумки» тетка изрекала бесконечно. А поскольку в очереди стояли почти одни старушки и дети, то молочный монстр мог изгаляться сколько душе угодно. В этом отделе мои знания о мире регулярно пополнялись изречениями вроде «детей нужно убивать в зародыше, потому что от них одни расходы», «мужиков надо кастрировать после 35-ти, чтобы от жены не бегали», «а старые маразматики только жилплощадь занимают».
По работе тетке полагалось продавать еще разные сыры, типа лежалого «российского», а из-за звания «магазина образцового обслуживания» в ее обязанности входило эти сыры нарезать по просьбе посетителей. Никто ее, конечно, никогда и ни о чем не просил, боясь узнать о себе правду до седьмого колена.
Но однажды, в разгар теткиной вакханалии, в магазин приехал директор и решил постоять за прилавком вместе с теткой. Вся очередь начала жутко веселиться. Старушки прыскали в кулак, дети спрашивали «а чем отличается творог за 8 копеек от творога за 11-ть?», а тетка вежливо отвечала и со стахановской скоростью обслуживала любителей молочных продуктов. Если бы директор осчастливил покупателей минут на пять – выдержки у молочной тетки хватило бы. Но директор решил творчески подойти к процессу. Когда следующая старушка попросила «грамм 250–300 сыра», тетка по привычке отмахнула полкило, не слушая робких возражений покупательницы. Но директор, ласково улыбаясь, отвел ее руку с упаковочной бумагой и мягким голосом порекомендовал отрезать «столько, сколько женщина просит». Божий одуванчик, услышав вместо привычной «старой маразматички» – «женщина», внезапно встрепенулась, по-черепашьи вытянула шейку из-за прилавка и прошептала:
– Да-да! И нарежьте мне его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28