Каждая женщина, говорила ему мама, меняя мокрые штанишки любимому сыночку, мечтает с тобой переспать, забеременеть и захомутать любимого крошку! И вырастает такой никчемушний кривоногий лысоватый неудачник, свято уверенный в том, что все женщины видят во сне не Алена Делона и Филиппа Киркорова, а его сморщенный член и рыхлое брюшко.
И тут ему – отказ! А он уже приготовился снимать свои трусики в ромашку на синем фоне, купленные ему мамой, и спрашивать тебя сурово – надеюсь, ты понимаешь, что ты должна предохраняться?! (ах, он сам-то не может! В киоске не было презервативов его размера!.. Конечно не было – нулевой размер и не выпускают…)
Но трусики в ромашку остаются на месте, как и сморщенное достоинство героя-любовника, а сам герой потом брызжет слюной в компании таких же героев. И они долго думают – то ли я женщина холодная, то ли у меня есть тайное извращение типа зоофилии, а может, я и лесбиянка.
Нет, просто все объясняется. В юности я очень низкого о себе мнения была (спасибо маме!). И все думала, что если с кем переспать, то меня засмеют, и дальше жить будет невозможно. Конечно, если бы я влюбилась, то наплевать мне было бы на маму, грудь первого размера и шрам на коленке. Но я не влюбилась. Как-то не пришлось. С девушками тоже не сложилось – те, кто приставали, были одного образца и от мальчиков мало чем отличались. В общем, к тридцати моя девственность была прочна и устойчива. И – никаких шансов в будущем. Даже с кошками и собаками (я брезглива). А мама все причитала и причитала о моей испорченной судьбе.
– О боже! Я возложила на тебя все надежды! Я положила тебя на алтарь моей жизни! – трагически восклицала мама, попутно вставляя не такие патетические замечания. – Тебе надо носить длинные юбки, закрывающие щиколотки, раз у тебя некрасивые ноги.
– Мама, если бы с детства не твердила про мои кривые ноги, глупое лицо и плохую фигуру, может быть, я, в конце концов, нашла свое счастье. Но мое счастье испугалось твоих криков и пробежало мимо.
– Дочка, но тебе еще не поздно! У нас в банке есть чудесный набор мужчин! Все, как один, любят свою работу и матерей! Мужчина, любящий мать, не может быть плохим мужем! Ах, если бы ты была мальчиком!
– Мама!!! Мужчина, любящий либо мать, либо работу – не может быть ХОРОШИМ мужем! Мама! В его жизни нет места для другой женщины!.. тем более, что я не хочу выходить замуж…
– Может быть, ты лесбиянка?! Это сейчас очень модно, поверь мне, но это плохо. У лесбиянок совершенно нет будущего! А ты должна родить. Непременно. Я так с тобой намучалась! Почему же ты должна жить в свое удовольствие?! Ты никогда не поймешь, от чего я отказалась, родив тебя! Ты должна это прочувствовать на своей шкуре!
Мама пикирующим бомбардировщиком заходит на второй круг многолетней истерики, и я сбегаю. Пойду кормить кошек. Передразнивать их крики, писать письма друзьям, готовить омлет с сыром, курить на подоконнике. Старая дева с двумя кошками разного цвета.
Тени на стекле
Сестра замечательно печет пироги и варит варенье. Может, поэтому ей кажется, что смысл жизни – вкусно кормить мужа и жить летом на даче. У нас есть дача, куда мы выезжаем как тургеневские барышни, каждое лето. Едем и в этом году. Хотя в этом году совершено не до дачи. У сестры – диплом, несчастная любовь и лишние два килограмма из-за пирогов. У меня – школа, новые ролики, которые на даче не обкатаешь, и мамины планы взять меня в Италию. К счастью, мы с сестрой понимаем, что диплом все равно напишется, ее любовник от жены не уйдет, а мама в очередной раз уедет без меня.
Дача досталась нам от дедушки, хотя, правильней сказать – от бабушки. Но дело в том, что бабушка была нам не совсем бабушка, поэтому – все же – от дедушки. Когда дедушка овдовел, он долгое время жил на даче один, не возвращаясь в город. Но потом наступило лето, мы с сестрой затеяли грандиозный субботник, переставили мебель и привычно поменяли занавески. Странным образом наша суета дедушку взбодрила, вернула к жизни, а потом он вдруг женился. Поехал наш дедушка-профессор на конференцию в Ленинград и встретил там старушку в кружевных митенках и шляпке. И влюбился как трепетный студент.
Новая жена на даче читала в гамаке, к завтраку готовила сладкие гренки из батона и носила тяжелый литой браслет на левом запястье. Потом мы подружились, и она учила нас: ходить в юбках, правильному французскому прононсу, взгляду а-ля Грета Гарбо и курить с достоинством. С собой Вера Игнатьевна привезла из Ленинграда коллекцию старых немецких кукол, коробочку с обрывками кружев, три шляпные картонки и любовь к заветренному сыру. Она говорила нам, качаясь в гамаке:
– Девочки, не будьте банальными…
– Девочки, счастье надо придумывать, иначе оно будет скучным…
– Люди – это не все, что мы можем увидеть в этой жизни…
– Женщина должна обладать тонкими запястьями, даже если она моет полы в общественном туалете…
– Где-то в Белоруссии есть город Мир. Забавно было бы жить там и называть себя «гражданкой мира»…
Они прожили вместе четыре счастливых года, а потом умер дед, оставив жене все имущество. Мы с сестрой огорчились, ибо как нормальные практичные люди рассчитывали хотя бы на трехкомнатную квартиру. Через месяц умерла и Вера Игнатьевна, оставив завещание в нашу пользу. За этот месяц две разочарованные девочки навестили ее всего два раза, все еще переваривая последнюю дедову волю и прикидывая – сколько у старушки наследников. А она нас ждала. Ждала тем сильнее, что, как выяснилось на похоронах, никого из родственников у нее не осталось. Конечно, говорила мне потом сестра, глядя в сторону, мы бы обязательно ее потом навещали. Это просто после смерти деда у нас дел накопилось. Мы же нормальные люди – неужели бы мы бросили вдову нашего любимого дедушки? Да-да, – говорила я, – столько дел, а тут еще экзамены на носу. Мы бы летом все вместе поехали бы на дачу…
Но перед дачей мы, согласно завещанию, раздавали кукол, шляпки и кусочки кружев. На похороны приехали ее лучшие подруги. И оказалось, что не было никакой дворянской родословной, никаких фамильных сервизов и бабушки-эмигрантки. Как не было в жизни Веры Игнатьевны Парижа, Венеции, отточенных балетных движений и няни с Летним садом. А было рождение в лагерном бараке, амнистия для матери, война, ленинградская блокада, «Дорога жизни», изматывающий труд ради куска хлеба. И были вечерние курсы французского, без надежды побывать хоть когда-нибудь в Париже, жизнь впроголодь ради покупки очередной шляпки или кусочка антикварного кружева. Была потребность превратить свою жизнь в то, чем она могла бы быть, но не стала. А любовь к заветренному сыру оказалась не прихотью избалованной потомственной аристократки. Просто несколько лет дочь политзаключенной никуда, кроме как посудомойкой в ресторан, не брали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
И тут ему – отказ! А он уже приготовился снимать свои трусики в ромашку на синем фоне, купленные ему мамой, и спрашивать тебя сурово – надеюсь, ты понимаешь, что ты должна предохраняться?! (ах, он сам-то не может! В киоске не было презервативов его размера!.. Конечно не было – нулевой размер и не выпускают…)
Но трусики в ромашку остаются на месте, как и сморщенное достоинство героя-любовника, а сам герой потом брызжет слюной в компании таких же героев. И они долго думают – то ли я женщина холодная, то ли у меня есть тайное извращение типа зоофилии, а может, я и лесбиянка.
Нет, просто все объясняется. В юности я очень низкого о себе мнения была (спасибо маме!). И все думала, что если с кем переспать, то меня засмеют, и дальше жить будет невозможно. Конечно, если бы я влюбилась, то наплевать мне было бы на маму, грудь первого размера и шрам на коленке. Но я не влюбилась. Как-то не пришлось. С девушками тоже не сложилось – те, кто приставали, были одного образца и от мальчиков мало чем отличались. В общем, к тридцати моя девственность была прочна и устойчива. И – никаких шансов в будущем. Даже с кошками и собаками (я брезглива). А мама все причитала и причитала о моей испорченной судьбе.
– О боже! Я возложила на тебя все надежды! Я положила тебя на алтарь моей жизни! – трагически восклицала мама, попутно вставляя не такие патетические замечания. – Тебе надо носить длинные юбки, закрывающие щиколотки, раз у тебя некрасивые ноги.
– Мама, если бы с детства не твердила про мои кривые ноги, глупое лицо и плохую фигуру, может быть, я, в конце концов, нашла свое счастье. Но мое счастье испугалось твоих криков и пробежало мимо.
– Дочка, но тебе еще не поздно! У нас в банке есть чудесный набор мужчин! Все, как один, любят свою работу и матерей! Мужчина, любящий мать, не может быть плохим мужем! Ах, если бы ты была мальчиком!
– Мама!!! Мужчина, любящий либо мать, либо работу – не может быть ХОРОШИМ мужем! Мама! В его жизни нет места для другой женщины!.. тем более, что я не хочу выходить замуж…
– Может быть, ты лесбиянка?! Это сейчас очень модно, поверь мне, но это плохо. У лесбиянок совершенно нет будущего! А ты должна родить. Непременно. Я так с тобой намучалась! Почему же ты должна жить в свое удовольствие?! Ты никогда не поймешь, от чего я отказалась, родив тебя! Ты должна это прочувствовать на своей шкуре!
Мама пикирующим бомбардировщиком заходит на второй круг многолетней истерики, и я сбегаю. Пойду кормить кошек. Передразнивать их крики, писать письма друзьям, готовить омлет с сыром, курить на подоконнике. Старая дева с двумя кошками разного цвета.
Тени на стекле
Сестра замечательно печет пироги и варит варенье. Может, поэтому ей кажется, что смысл жизни – вкусно кормить мужа и жить летом на даче. У нас есть дача, куда мы выезжаем как тургеневские барышни, каждое лето. Едем и в этом году. Хотя в этом году совершено не до дачи. У сестры – диплом, несчастная любовь и лишние два килограмма из-за пирогов. У меня – школа, новые ролики, которые на даче не обкатаешь, и мамины планы взять меня в Италию. К счастью, мы с сестрой понимаем, что диплом все равно напишется, ее любовник от жены не уйдет, а мама в очередной раз уедет без меня.
Дача досталась нам от дедушки, хотя, правильней сказать – от бабушки. Но дело в том, что бабушка была нам не совсем бабушка, поэтому – все же – от дедушки. Когда дедушка овдовел, он долгое время жил на даче один, не возвращаясь в город. Но потом наступило лето, мы с сестрой затеяли грандиозный субботник, переставили мебель и привычно поменяли занавески. Странным образом наша суета дедушку взбодрила, вернула к жизни, а потом он вдруг женился. Поехал наш дедушка-профессор на конференцию в Ленинград и встретил там старушку в кружевных митенках и шляпке. И влюбился как трепетный студент.
Новая жена на даче читала в гамаке, к завтраку готовила сладкие гренки из батона и носила тяжелый литой браслет на левом запястье. Потом мы подружились, и она учила нас: ходить в юбках, правильному французскому прононсу, взгляду а-ля Грета Гарбо и курить с достоинством. С собой Вера Игнатьевна привезла из Ленинграда коллекцию старых немецких кукол, коробочку с обрывками кружев, три шляпные картонки и любовь к заветренному сыру. Она говорила нам, качаясь в гамаке:
– Девочки, не будьте банальными…
– Девочки, счастье надо придумывать, иначе оно будет скучным…
– Люди – это не все, что мы можем увидеть в этой жизни…
– Женщина должна обладать тонкими запястьями, даже если она моет полы в общественном туалете…
– Где-то в Белоруссии есть город Мир. Забавно было бы жить там и называть себя «гражданкой мира»…
Они прожили вместе четыре счастливых года, а потом умер дед, оставив жене все имущество. Мы с сестрой огорчились, ибо как нормальные практичные люди рассчитывали хотя бы на трехкомнатную квартиру. Через месяц умерла и Вера Игнатьевна, оставив завещание в нашу пользу. За этот месяц две разочарованные девочки навестили ее всего два раза, все еще переваривая последнюю дедову волю и прикидывая – сколько у старушки наследников. А она нас ждала. Ждала тем сильнее, что, как выяснилось на похоронах, никого из родственников у нее не осталось. Конечно, говорила мне потом сестра, глядя в сторону, мы бы обязательно ее потом навещали. Это просто после смерти деда у нас дел накопилось. Мы же нормальные люди – неужели бы мы бросили вдову нашего любимого дедушки? Да-да, – говорила я, – столько дел, а тут еще экзамены на носу. Мы бы летом все вместе поехали бы на дачу…
Но перед дачей мы, согласно завещанию, раздавали кукол, шляпки и кусочки кружев. На похороны приехали ее лучшие подруги. И оказалось, что не было никакой дворянской родословной, никаких фамильных сервизов и бабушки-эмигрантки. Как не было в жизни Веры Игнатьевны Парижа, Венеции, отточенных балетных движений и няни с Летним садом. А было рождение в лагерном бараке, амнистия для матери, война, ленинградская блокада, «Дорога жизни», изматывающий труд ради куска хлеба. И были вечерние курсы французского, без надежды побывать хоть когда-нибудь в Париже, жизнь впроголодь ради покупки очередной шляпки или кусочка антикварного кружева. Была потребность превратить свою жизнь в то, чем она могла бы быть, но не стала. А любовь к заветренному сыру оказалась не прихотью избалованной потомственной аристократки. Просто несколько лет дочь политзаключенной никуда, кроме как посудомойкой в ресторан, не брали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28