Ну и считайте, раз так утвердились.
Иван Филиппович встал, прошелся по комнате, потирая тыльной стороной ладони небритый подбородок. Затем откинул занавеску, сел на подоконник. Ночная бабочка стремительно упала на его голову, запуталась в волосах. Он освободил ее, выпустил во двор, но она опять влетела в комнату, забилась об электрическую лампочку.
– Вот ты вроде нее, – усмехнулся Иван Филиппович, – она теперь раба этого света: брось на волю, опять влетит. А как вы себя называете? Рабами божьими? Отсюда-то и начинается вся беда… Вы ведь добровольно отдались в рабство богу. В себя углубились, одиночества ищете. Все самое лучшее в себе душите. Радости жизни – для вас козни сатаны. Страдания, горе – ваша радость. Даже труд, по-вашему, проклятие, которое бог послал за грех первого человека… Вот она, беда-то, в чем. Жить надо, понимаешь, самой радоваться да людей радостью обдаривать, а не смерти ждать. – Он помолчал, сказал жестко: – И вот еще что. Мы ведь не в воздухе висим, мы – Зина вон, ты, я – граждане своей страны все. Не жалуюсь: работаешь ты старательно, спасибо. И все же – плохая ты гражданка. Вся в старом! Нам ведь не только руки твои нужны – сердце нужно. Знаю, сейчас, может, не поймешь. Но в конце концов обязательно поумнеешь. Стыдно за многое станет.
– Нет, не бывать этому! – едва сдерживая слезы, воскликнула Ксения.
Иван Филиппович спрыгнул с подоконника, засмеялся:
– Ты мне что сказала, когда я сигарету бросил? «Не зарекайтесь»? Вот я тебе эти слова и передаю назад…
На улице гулял ветер. Возле сельмага, на дверях которого висел большой, грозный замок, раскачивался на столбе фонарь. Лицо Ксении горело, она чувствовала, как щеки ее пылали, и даже ветер не охлаждал их. Она шла, ощущая на сердце тревогу, неловкость, кляня себя и за то, что была у Зины, и за то, что дурачилась там, прыгая, как коза, вокруг стола, и за то, что начала опасный этот разговор с председателем. Она поняла всю жестокость слов Ивана Филипповича, но считала их несправедливыми; тогда она не нашлась, что ответить ему, но сейчас множество доводов, каждый убедительнее другого, приходило ей в голову, и мысленно она уже обличала председателя, Зину, всех неверующих и видела, как теряются они от неотразимости ее слов, как понимают свои заблуждения. И картина эта успокаивала Ксению.
Она подошла к своему двору, хотела открыть калитку, но вдруг чьи-то сильные руки обхватили ее. Ксения охнула от страха, вырвалась и узнала Алексея.
– С ума сошел! А если б я померла? Откуда ты взялся?
– Тебя жду… Где ты пропадала? Иль у тебя еще один кавалер есть?
– Есть… Шоколадом угощал… Нет, вправду, ты зачем вернулся?
– Да вот «спокойной ночи» забыл сказать…
Он нагнулся, чтоб поцеловать ее. Она замотала головой, убежала.
В избе уже спали. Ксения прошла в сени, села на топчан. Она сидела в темноте, улыбалась и чувствовала, что Алексей еще стоит возле калитки. И не выдержала, снова вышла во двор.
Он и в самом деле стоял на прежнем месте.
– Уходи, ненормальный, – прошептала она. – А вдруг кто увидит?
Алексей покорно ушел. А она долго слушала звук его удаляющихся шагов. Дул ветер, но ей не было холодно, спать не хотелось. Ксения облокотилась об изгородь, смотрела на темную ночную улицу. Проехала запоздалая полуторка, наполнив воздух запахом бензина. С земли взметнулся клочок бумаги, улетел куда-то. Пробежала собака, постояла, тявкнула на Ксению и скрылась в темноте.
Ксения взглянула на хмурое небо, на редкие звезды, зажмурилась и прошептала:
– Люблю.
Ей стало и страшно и сладко от этого слова. Она повторяла его на разные лады, каждый раз находя в нем новый и новый смысл:
– Люблю, люблю.
Как-то днем Алексей ехал в город за кирпичом, и хотя ему было не по дороге, он все же завернул на свиноферму. Ксения не хотела, чтобы он появлялся здесь: ей казалось, что девчата догадываются об их любви. Но она ошибалась. Никто, кроме Зины, и не подозревал, что тихая Ксения сумела обворожить такого завидного парня. Алексей был со всеми одинаково весел, и каждая девушка могла считать, что это ей одной он так улыбается, ей одной говорит как будто бы ничего не значащие, но все же многозначительные слова. Его всегда окружали девчата, сразу становясь неестественно озорными, кокетливыми и наигранно неприступными. Ксении и льстило такое их внимание к Алексею и сердило.
– Ну, зачем приехал? – спросила она, когда он подошел к ней.
– Давай со мной в город, а? Погуляем. Смотри, день-то какой!
А день был и правда солнечный, ясный, высокое голубое небо звенело от прощального крика перелетных птиц.
– Надумал, у меня же работа! – сказала Ксения.
– А ты попроси – заменит кто-нибудь.
– Разве можно, что ты… – проговорила Ксения, но поискала глазами Зину. – Ладно, – решительно сказала она, – жди у козулишника, через двадцать минут, если не приду, – уезжай!
Алексей потолкался на ферме, побалагурил с девушками и уехал. А Ксения разыскала Зину и попросила заменить ее.
– Заболела я что-то. Нет, правда, худо мне, – краснея, врала она и видела, что Зина не верит ей, что все она понимает.
– А ведь любишь ты его, – сказала Зина, смотря в глаза Ксении.
– Кого? – испугалась Ксения.
– «Кого»? Алексея.
– Что ты, бог с тобой! – ответила Ксения, но она не умела лгать и прослезилась от смущения.
Зина махнула рукой, засмеялась:
– Ладно уж, беги!
И вот они едут вдвоем с Алексеем по грязной, хлипкой дороге, которую еще не успело высушить солнце. Едут вокруг деревни, дальним путем – так захотела Ксения: а вдруг кто увидит, вдруг повстречается отец?
Она нагнула голову, загородилась ладонью и успокоилась только тогда, когда далеко отъехали от Репищей.
Капли дождя блестят на кустах и деревьях, в лесу сыро, холодно. Стекло в кабине запотело. Алексей пальцем размашисто написал на нем: «Ксения». Она тихо засмеялась, приписала внизу: «Алешенька».
Там снаружи мокро, зябко, под колесами машины взлетают водяные брызги, грязь стегает дверцу, а здесь, в кабине, тепло, и от этого Ксении и весело и хорошо. Хорошо, потому что рядом сидит Алексей, хорошо, что качаются перед глазами их имена – «Ксения» – «Алешенька». И не надо ничего другого, ехать бы вот так далеко, без конца, и чувствовать, что он сидит рядом. Они молчат, но все равно что говорят.
Возле города за мостом Алексей свернул к станции на склад. Ксения встрепенулась:
– Туда я не поеду. Я тут подожду. Останови.
Но Алексей только усмехнулся:
– Чего ты боишься, сиди.
И Ксения не стала настаивать.
Они ехали вдоль железнодорожного полотна, вдали, нагоняя их, гудел паровоз. Вот он обдал их дымом, скрылся за поворотом, а мимо все мелькали платформы, товарные вагоны и цистерны. Казалось, им не будет конца. Груженные кирпичом, строительным лесом, комбайнами, тракторами, какими-то другими машинами, которых Ксения и не видела никогда, платформы скрывались за поворотом к станции, поднимая ветер, гремя колесами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Иван Филиппович встал, прошелся по комнате, потирая тыльной стороной ладони небритый подбородок. Затем откинул занавеску, сел на подоконник. Ночная бабочка стремительно упала на его голову, запуталась в волосах. Он освободил ее, выпустил во двор, но она опять влетела в комнату, забилась об электрическую лампочку.
– Вот ты вроде нее, – усмехнулся Иван Филиппович, – она теперь раба этого света: брось на волю, опять влетит. А как вы себя называете? Рабами божьими? Отсюда-то и начинается вся беда… Вы ведь добровольно отдались в рабство богу. В себя углубились, одиночества ищете. Все самое лучшее в себе душите. Радости жизни – для вас козни сатаны. Страдания, горе – ваша радость. Даже труд, по-вашему, проклятие, которое бог послал за грех первого человека… Вот она, беда-то, в чем. Жить надо, понимаешь, самой радоваться да людей радостью обдаривать, а не смерти ждать. – Он помолчал, сказал жестко: – И вот еще что. Мы ведь не в воздухе висим, мы – Зина вон, ты, я – граждане своей страны все. Не жалуюсь: работаешь ты старательно, спасибо. И все же – плохая ты гражданка. Вся в старом! Нам ведь не только руки твои нужны – сердце нужно. Знаю, сейчас, может, не поймешь. Но в конце концов обязательно поумнеешь. Стыдно за многое станет.
– Нет, не бывать этому! – едва сдерживая слезы, воскликнула Ксения.
Иван Филиппович спрыгнул с подоконника, засмеялся:
– Ты мне что сказала, когда я сигарету бросил? «Не зарекайтесь»? Вот я тебе эти слова и передаю назад…
На улице гулял ветер. Возле сельмага, на дверях которого висел большой, грозный замок, раскачивался на столбе фонарь. Лицо Ксении горело, она чувствовала, как щеки ее пылали, и даже ветер не охлаждал их. Она шла, ощущая на сердце тревогу, неловкость, кляня себя и за то, что была у Зины, и за то, что дурачилась там, прыгая, как коза, вокруг стола, и за то, что начала опасный этот разговор с председателем. Она поняла всю жестокость слов Ивана Филипповича, но считала их несправедливыми; тогда она не нашлась, что ответить ему, но сейчас множество доводов, каждый убедительнее другого, приходило ей в голову, и мысленно она уже обличала председателя, Зину, всех неверующих и видела, как теряются они от неотразимости ее слов, как понимают свои заблуждения. И картина эта успокаивала Ксению.
Она подошла к своему двору, хотела открыть калитку, но вдруг чьи-то сильные руки обхватили ее. Ксения охнула от страха, вырвалась и узнала Алексея.
– С ума сошел! А если б я померла? Откуда ты взялся?
– Тебя жду… Где ты пропадала? Иль у тебя еще один кавалер есть?
– Есть… Шоколадом угощал… Нет, вправду, ты зачем вернулся?
– Да вот «спокойной ночи» забыл сказать…
Он нагнулся, чтоб поцеловать ее. Она замотала головой, убежала.
В избе уже спали. Ксения прошла в сени, села на топчан. Она сидела в темноте, улыбалась и чувствовала, что Алексей еще стоит возле калитки. И не выдержала, снова вышла во двор.
Он и в самом деле стоял на прежнем месте.
– Уходи, ненормальный, – прошептала она. – А вдруг кто увидит?
Алексей покорно ушел. А она долго слушала звук его удаляющихся шагов. Дул ветер, но ей не было холодно, спать не хотелось. Ксения облокотилась об изгородь, смотрела на темную ночную улицу. Проехала запоздалая полуторка, наполнив воздух запахом бензина. С земли взметнулся клочок бумаги, улетел куда-то. Пробежала собака, постояла, тявкнула на Ксению и скрылась в темноте.
Ксения взглянула на хмурое небо, на редкие звезды, зажмурилась и прошептала:
– Люблю.
Ей стало и страшно и сладко от этого слова. Она повторяла его на разные лады, каждый раз находя в нем новый и новый смысл:
– Люблю, люблю.
Как-то днем Алексей ехал в город за кирпичом, и хотя ему было не по дороге, он все же завернул на свиноферму. Ксения не хотела, чтобы он появлялся здесь: ей казалось, что девчата догадываются об их любви. Но она ошибалась. Никто, кроме Зины, и не подозревал, что тихая Ксения сумела обворожить такого завидного парня. Алексей был со всеми одинаково весел, и каждая девушка могла считать, что это ей одной он так улыбается, ей одной говорит как будто бы ничего не значащие, но все же многозначительные слова. Его всегда окружали девчата, сразу становясь неестественно озорными, кокетливыми и наигранно неприступными. Ксении и льстило такое их внимание к Алексею и сердило.
– Ну, зачем приехал? – спросила она, когда он подошел к ней.
– Давай со мной в город, а? Погуляем. Смотри, день-то какой!
А день был и правда солнечный, ясный, высокое голубое небо звенело от прощального крика перелетных птиц.
– Надумал, у меня же работа! – сказала Ксения.
– А ты попроси – заменит кто-нибудь.
– Разве можно, что ты… – проговорила Ксения, но поискала глазами Зину. – Ладно, – решительно сказала она, – жди у козулишника, через двадцать минут, если не приду, – уезжай!
Алексей потолкался на ферме, побалагурил с девушками и уехал. А Ксения разыскала Зину и попросила заменить ее.
– Заболела я что-то. Нет, правда, худо мне, – краснея, врала она и видела, что Зина не верит ей, что все она понимает.
– А ведь любишь ты его, – сказала Зина, смотря в глаза Ксении.
– Кого? – испугалась Ксения.
– «Кого»? Алексея.
– Что ты, бог с тобой! – ответила Ксения, но она не умела лгать и прослезилась от смущения.
Зина махнула рукой, засмеялась:
– Ладно уж, беги!
И вот они едут вдвоем с Алексеем по грязной, хлипкой дороге, которую еще не успело высушить солнце. Едут вокруг деревни, дальним путем – так захотела Ксения: а вдруг кто увидит, вдруг повстречается отец?
Она нагнула голову, загородилась ладонью и успокоилась только тогда, когда далеко отъехали от Репищей.
Капли дождя блестят на кустах и деревьях, в лесу сыро, холодно. Стекло в кабине запотело. Алексей пальцем размашисто написал на нем: «Ксения». Она тихо засмеялась, приписала внизу: «Алешенька».
Там снаружи мокро, зябко, под колесами машины взлетают водяные брызги, грязь стегает дверцу, а здесь, в кабине, тепло, и от этого Ксении и весело и хорошо. Хорошо, потому что рядом сидит Алексей, хорошо, что качаются перед глазами их имена – «Ксения» – «Алешенька». И не надо ничего другого, ехать бы вот так далеко, без конца, и чувствовать, что он сидит рядом. Они молчат, но все равно что говорят.
Возле города за мостом Алексей свернул к станции на склад. Ксения встрепенулась:
– Туда я не поеду. Я тут подожду. Останови.
Но Алексей только усмехнулся:
– Чего ты боишься, сиди.
И Ксения не стала настаивать.
Они ехали вдоль железнодорожного полотна, вдали, нагоняя их, гудел паровоз. Вот он обдал их дымом, скрылся за поворотом, а мимо все мелькали платформы, товарные вагоны и цистерны. Казалось, им не будет конца. Груженные кирпичом, строительным лесом, комбайнами, тракторами, какими-то другими машинами, которых Ксения и не видела никогда, платформы скрывались за поворотом к станции, поднимая ветер, гремя колесами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28