– Так там еще не выветрилось.
– А мы покатаемся. Моя машина стоит на тротуаре перед вашим домом.
И уже когда мы спускались по лестнице, круглолицый добавил, как бы вскользь:
– Знаете, никогда не догадаешься, что еще придумают наши технари. Вы даже не представляете, какие у нас там изобретатели. Как-то замаскировали микрофон в нужном для нас номере «Интуриста» в держатель для туалетной бумаги.
– И что? Хорошо было слышно?
– Не знаю. Уборщица еще до заселения выдрала держатель «с мясом» и унесла домой. Понимаете, вещь-то импортная.
– Сочувствую.
– Куда едем?
– Туда, где исчез второй поезд. На Сырец. В парк.
Мы молча доехали по Брест-Литовскому проспекту до станции метро «Октябрьская», припарковали машину под ярким фонарем, а сами уселись на скамейку в глубокой тени. Парень из Конторы четкими натренированными движениями извлек из своего «Макарова» пустую обойму и загнал полную. Я проделал то же самое со своим «стечкиным» и вдруг припомнил:
– Простите, я забыл поблагодарить вас за огневую поддержку.
– Благодарите свою «катюшу». С табельным «пеэмом» вы бы такого не натворили.
– Уговорили. Спрашивайте.
– Вы знаете, капитан, что в нашем учреждении нераскрытых дел никогда не закрывают?
– Нет, но догадываюсь. Вам ведь не мылят шею за процент и профилактику.
– Скажем так – учитывают специфику производства. Так вот, если следствие заходит в тупик либо все версии отработаны, дело откладывают. А через некоторое время его поручают новым сотрудникам, как говорится, на свежую голову. Но есть среди наших дел такие, что превратились в легенду, причем уже не для одного поколения работников. Среди них – история с поездом.
Вот представьте себе: сорок шестой год, степь на левом берегу Волги за Сталинградом, немецкие военнопленные разбирают временную железную дорогу. Ее прокладывали осенью сорок второго для обеспечения Сталинградской операции. Общая обстановка: осень, солнце еще не село, пятьсот немцев, полсотни наших – охрана, конвой, офицеры, штатские. И вот вдруг посреди бела дня, метров за пятьдесят от этой толпы сгущается туман, длинной такой полосой, затем он рассеивается, и все видят идущий по насыпи поезд, хотя еще минуту назад там ничего не было. Паровоз, пассажирские вагоны. Таблички с обозначением маршрута… Все, как положено. Народ фонареет. Особенно, если учесть, что поезд не советский, а европейский – и вагоны, и локомотив, а главное – надписи на табличках на трех языках: немецком, французском и итальянском. Те, кто стоял поближе, определили. Дальше. Поезд проходит где-то с километр, после чего туман опять сгущается. Еще несколько минут – и все, как было до того: светит солнышко, веет ветерок, но ни поезда, ни колеи нет и в помине.
– Мираж, уважаемый, мираж. Об этом еще Перельман в «Занимательной физике» писал.
– Не спешите, потому, что этот мираж сопровождался не только соответствующими звуками и дрожанием земли, но и запахом дыма из топки паровоза. Доложили в Москву, оттуда приказ: свидетелей изолировать. Прибыла комиссия, составила протоколы, затем дело засекретили, а всех, кто видел поезд, ликвидировали. И немцев, и наших.
– То есть, как это – ликвидировали?
– Проверенным способом: усадили в баржу, закрыли люки и утопили посреди Волги. Ну, затем Сталин умер, Берию расстреляли, ГБ реорганизовали… Забыли. Однако посреди пятидесятых в Казахстане, на целине, снова фиксируют этот же поезд. В степи, откуда до ближайшей колеи два часа самолетом. В этот раз уже без зверства: опрашивают свидетелей, отбирают подписки о неразглашении и начинают копать. Поднимают сталинградское дело, подключают зарубежную резидентуру и находят: в тридцать пятом году этот паровозик с вагончиками зашел в тоннель в Швейцарии, вот откуда надписи на трех языках, – и там исчез.
– То есть, не вышел из тоннеля?
– Вот именно. Ну, вы понимаете, наше руководство долго вертело это дело, затем отложило – до следующего явления. Так бы оно и пылилось, если бы Юрий Владимирович не распорядился поднять несколько старых эпизодов именно такого плана, с элементами мистики и массовых галлюцинаций. В порядке дрессуры молодых кадров.
– У каждого свои заботы, – согласился я. – Мне вот намедни принесли результаты анатомического вскрытия гражданина Жовтобрюха Андрея Сидоровича: «Причина смерти – сепсис, вызванный криминальным абортом». А я где-то читал, что американцы обещают Нобелевскую премию за информацию о беременном мужчине. Я немедленно звоню в морг: мужики, с вас бутылка! А они мне: имеем мы не Нобелевскую, а шнобелевскую премию. Это мы в День медработника шампанского со спиртом себе наперепозволяли и такого вот понаписывали.
– Так то с пьяных глаз. А те, в Москве, наверняка трезвые были, когда спускали нам это указание. Им что – указали и забыли, а нам тут – ищи нечистую силу, да еще антисоветски настроенную.
– А что, и такая бывает?
– Были сомнения, особенно по эпизоду со сталинградским поездом. Но тут мы в Киеве получаем информацию об исчезновении поезда метро. Не совсем то же самое, но аналог. Немедленно забираем дело у вашего ведомства, начинаем разрабатывать и налетаем на стену.
– В прямом смысле или символически? Как-то не верится, что от вас могут что-то скрывать.
– Блажен, кто верует. Вы когда-нибудь слышали такое название, как «Лубянка»?
– Естественно, это ваша главная Контора в Москве.
– «Аквариум» – это вам что-то говорит?
– Это кафе, в котором я сегодня вечером выпил триста грамм коньяка и кастрюлю помоев под видом кофе.
– А такая аббревиатура, как ГРУ?
– Если мне не изменяет память, то это Главное режиссерское управление в Министерстве культуры.
– Я так и думал. Более того – убеждал в этом остальных. Вы и в самом деле зеленого понятия не имеете, кому встали поперек дороги. И только поэтому вы безнаказанно уничтожили больше людей из этой организации, чем, скажем, вся французская контрразведка за послевоенный период. Великие подвиги, капитан, совершаются либо с большого перепугу, либо от большой глупости. ГРУ – это главное разведывательное управление Советской Армии. По сравнению с ним американское ЦРУ – это юные пионеры-следопыты. У нас ведь как: кто обос-рался? Невестка. Кто дров наломал? КГБ. А на самом деле две трети того, что нам приписывают, – фокусы ГРУ…
– А как же Лубянка, шеф – член политбюро? Традиции железного Феликса?
– Это для таких наивных, как вы, капитан. Когда речь заходит о большой политике, то последнее слово не за председателем КГБ, а за министром обороны, кстати, тоже членом Политбюро. А ГРУ – это его любимая игрушка. Между прочим, вы наш циркуляр об антисоветских надписях на стенах когда-нибудь получали?
– Дважды в год, перед Первым мая и седьмым ноября.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41