хау ду ю ду, май френд? Хау а е бизнес?
— Иди ты! — Григорич аж пасть от удивления раззявил.
— Какой на хрен бизнес, отвечаю, — продолжал вешать лапшу на уши Вовка. — Я потомственный пролетарий, сечешь? ни к каким бизнесам отродясь отношения не имел, потому как считаю все это дерьмо самой натуральной идеологической диверсией. Не хватало еще нам, трудягам, памперсами на углах приторговывать! А он мне снова, гад усатый, ехидненько так, с издевочкой: хау а е бизнес, Вольдемар?
— Врешь! — снова подал голос Григорич.
А тут как раз и я подкатываю.
— Это ты о ком, Вовка, треп ведешь? — спрашиваю. — О племяше своем, что ли?
— Кой черт о племяше! — почему-то взбеленился Вовка. — Я о своем коте толкую, сечешь?
Я оторопел.
— Как это — о коте? О каком это еще коте? Ты чего, Вовец, баки-то нам заколачиваешь?
— Вот и я о том же… — встрепенулся было Григорич, но Вовка так свирепо зыркнул на старика, что тот чуть было в штаны не наложил от испуга.
— Это я-то баки заколачиваю? Да ты знаешь, Василий, что кот мой год цельный у моей сеструхи жил, вот и поднатаскался во всяких там языках иностранных. Она ж у меня замужем за мафией, сечешь?
Григорич, с опаской глядя на Вовку, как-то бочком, бочком засеменил к выходу. Я же остался с этим бугаем один на один.
— Ага, теперь понял, — говорю, — ежели за мафией, тогда все ясно. Так бы сразу и сказал. Все, вопросов больше не имею. Баста.
Однако этот тип каким-то подозрительным инквизитором продолжал коситься на меня.
— Да ты, Василь Петрович, гляжу, не веришь мне? — навис он надо мною, угрожающе пуская слюну.
— Верю, Вовец, верю, — поспешил я заверить Вовку, этого громилу с куриными мозгами. — Обычное дело. Кот по-аглицки балакает — что ж тут такого? Всяко на свете случается.
— Кончай перекур! — гаркнул откуда-то Колян. — По коням, мужики, работа, она хоть и не волк, а все ж таки ждать не любит.
Окрик бригадира подействовал на Вовку все равно как острый шип, воткнутый в туго накачанный автомобильный баллон: он тут же выпустил пары, сник и присмирел. Я же, воспользовавшись моментом, сиганул на свое рабочее место и заступил на пост у станка. Хрен его знает, может быть, этот убийца за своего мафиозного кота кадык вырвет и даже не поморщится?
В обеденный перерыв вся бригада скучковалась вокруг нашего бригадира. Колян о чем-то пошушукался с Григоричем, покосился на меня с эдакой хитрецой в своих проникновенных глазах и торжественно возвестил:
— Василь Петрович, мы тут посовещались с коллегами и решили. Надобно, понимаешь ли, отметить твое возвращение в родной коллектив. Без перепою, а так, с леганцой, чисто символически, для поддержания бодрости духа и укрепления коллективистских начал. Ты как, Василь Петрович, даешь добро?
И тут у меня в мозгу возник какой-то вредоносный туман.
— Не, мужики, я пас.
Поначалу мне показалось, что у меня что-то такое с ушами случилось — такая вдруг гробовая тишина наступила. Кореша мои застыли подобно экспонатам в кабинете восковых фигур мадам Тюссо. Да и сам я чувствовал, что мир вверх тормашками кувырнулся. Слова, сорвавшиеся у меня с языка, прозвучали под высокими сводами нашего цеха как неслыханное, несусветное кощунство. Но самое ужасное было в другом: я вовсе не собирался их произносить, они вырвались у меня сами, помимо моей воли.
Те, кто стояли ко мне ближе всех, стали опасливо от меня отодвигаться, словно был я каким-нибудь зачумленным или прокаженным.
Колян внимательно, участливо, с болью в прозорливых глазах пялился на мою персону, на сократовском лбу его обозначилась глубокая мучительная складка. Колян напряженно думал.
— А ну-ка, мужики, — сказал он наконец. — оставьте нас тет-а-тет. Нам с Василь Петровичем кое-что обтолковать надобно.
Народ, угрюмо ворча, начал потихоньку рассасываться. Когда вокруг нас с Коляном не осталось никого, бригадир в упор уставился на меня и учинил мне допрос с пристрастием.
— Васька, говори как на духу: ты чего, зашился?
Я отчаянно мотнул головой.
— Я что, похож на придурка?
— Тогда в чем дело, сынок? Что там у тебя стряслось? — по-отечески наседал Колян.
— А я почем знаю! — истерически завопил я. — Оно как-то само получается.
Колян нахмурился.
— Ты погоди, Василь Петрович, не ерепенься. Дело-то, чую, серьезное. Здесь разобраться надо. Ты что же, завязал?
— Н… не знаю, — всхлипнул я, сникнув душой и телом. — Вроде бы не завязывал, а пить, понимаешь, не могу. Не могу, и все тут! Словно околдовал меня кто-то, порчу навел…
— И давно это с тобой?
Я обалдело уставился на бригадира… и промолчал. Откуда ж мне знать, когда это началось! Прямо напасть какая-то, бляха-муха!
Взгляд бригадира потяжелел, посуровел.
— Хреново дело твое, Василь Петрович, нутром чую, хреново. Ты хоть сам-то понимаешь, что от коллектива отрываешься, а? Осознаешь, так сказать, как засасывает тебя в бездну твой паршивенький индивидуализм? Подумай, как жить-то дальше будешь, Василий?
Я готов был разрыдаться.
— Колян, не береди рану, и без тебя тошно, — взмолился я. — Это сильнее меня, клянусь Славой КПСС! Словно обухом кто по голове хватил… — И тут меня осенило. — Постой-ка, Коляныч! А ведь и правда, это ж после моей травмы началось, после той контузии на стадионе! Что-то, видать, у меня в башке сломалось, разладилось, вот шестеренки какие-то теперь и не совпадают, вразнобой крутятся.
Взгляд бригадира стал мягче, сочувственнее.
— Дело говоришь, Василь Петрович, — кивнул он. — Видать, так оно натурально и было. Вот и выходит, что лечить тебя надобно, срочно и безотлагательно. Этим-то мы сейчас как раз и займемся. На самотек такой случай пускать мы просто не имеем права. А если нужно будет — возьмем на поруки. Друга-товарища в беде не бросим, всем коллективом биться за тебя станем.
Я как-то засомневался.
— Думаешь, стоит?
Колян сурово посмотрел на меня.
— Ты эти пораженческие настроения брось, понял? Да ты не дрейфь, Василь Петрович, вытащим мы тебя из этой трясины, поднатужимся, поднавалимся всем миром — глядишь, мозги-то и вправим. Снова человеком станешь, полноценным и полноправным членом коллектива. Не хрена тебе в отщепенцах да в идиотах ходить, как вот этот вот, — и он кивком указал на Саддама Хусейна, нависшего над прошлогодней газетой. Бедолага жадно жрал ее глазами и урчал от удовольствия, словно блудливый мартовский кот, налакавшийся валерьянки.
Я вдруг похолодел. Вот, значит, какая участь мне уготовлена! Стать дебилом-трезвенником, эдаким тихим бессловесным идиотиком, слюнявым дистрофиком с куском протухшего мяса в черепке вместо мозгов! Ну уж нет, мужики, такой расклад меня никак не устраивает. Не хватало мне еще с катушек съехать на почве трезвого образа жизни!
— Коля, друг, вытаскивай меня из этого дерьма!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28