Скоро оруженосцы и служители бурграфа вывели и вынесли всех гостей, и в зале пира остался только итальянец со своей жертвой. Он толкнул ногой тело графа и проговорил:
– Теперь я могу делать с ним, что хочу… Ризо! Кто здесь из наших?
– Скакун и Рокардо, синьор, ждут ваших приказаний в соседней зале.
– Позови их.
Паж вышел и вошел опять с оруженосцем и двумя бандитами.
– Нет ли вестей о Фрокаре? – спросил Перолио.
– Нет, мессир, никаких! – отвечал Видаль.
– Когда будут, тотчас доложить, а теперь поднимите этого человека и положите его на стол. Вы видите, что он мертвецки пьян, и я хочу, чтобы его приняли за мертвого; принесите гроб и положите туда графа Баренберга.
– Гроб? – проговорил Рокардо с удивлением. – Это трудно найти ночью.
– Совсем нет, – подхватил Скакун. – Я знаком с гробовщиком, который живет у кладбища. У него всегда много готовых гробов.
– Поди же к нему и принеси поскорее.
– Жаль, что нет Фрокара, – заметил Рокардо. – Он бы отпел покойника.
– Найдем и без него, – сказал Перолио. – Ты ступай в монастырь Иерусалимского братства и попроси настоятеля, чтобы он прислал сюда несколько монахов. Разбуди также некоторых из наших и приведи с собой.
Бандиты удалились, а Перолио сел, в ожидании их, наслаждаясь заранее своим мщением.
Скоро черный гроб был принесен и молодой фламандец положен туда.
– Смотрите, чтобы он не проснулся, – заметил Перолио.
– Не проснется, капитан, – отвечал Рокардо. – Кто закатил в себя столько вина, тот не пошевелится целые двадцать часов.
Действительно, Баренберг спал мертвым сном.
Лицо его опухло и страшно побледнело, у рта показалась пена и дыхание вылетало из груди с хрипением, как у умирающего.
– Ложись, любезный, в этот ящичек, – приговаривал Скакун, – тебе будет удобно, как в постели.
– Да и как хорошо пришелся гроб по его росту, – прибавил Рокардо. – Точно снимали мерку.
– А где монахи? – спросил Перолио.
– В соседней зале, с четырьмя нашими товарищами.
– Введите их.
Вошли шестеро монахов и поклонились Перолио.
– Отцы мои, – сказал он. – Здесь случилось большое несчастье. Молодой граф Баренберг пал в честном бою и передал мне свое последнее желание. Он хочет, чтобы монахи Иерусалимского ордена перенесли его тело в церковь св. Иоанна и молились над ним целую ночь. Завтра соберутся его родные на погребение, а сегодня я вам заплачу за ваши труды.
И раздав монахам несколько золотых монет, он вышел из дворца, довольный тем, что придумал страшную мистификацию, чтобы испугать своего врага.
Монахи с помощью бандитов перенесли гроб в церковь, окружили его погребальными свечами и начали петь молитвы.
Между тем граф Баренберг начал понемногу приходить в себя и открыл глаза. Увидев горящие свечи и черную драпировку, он подумал, что видит сон, и снова закрыл глаза. Слух его был поражен погребальным пением; не понимая, где он, что с ним, он протянул руки, но встретил стенки гроба. Ужас овладел им… он хотел кричать, но голос замер в груди, хотел привстать – члены окаменели и не слушались его. Мысли его мешались; он не мог ничего вспомнить, вообразил, что начинается страшный суд и впал в сильный обморок. Монахи пели в это время за упокой.
Между тем на другое утро Перолио созвал к себе всех гостей бурграфа, которые тоже обещали приехать к завтраку.
Великолепный стол был приготовлен в большой зале гостиницы под вывеской «Радуги», где остановился Перолио. В одиннадцать часов собрались все гости; недоставало только одного графа Баренберга, прибор которого поставлен был против хозяина. Перолио извинился перед всеми за неприличные сцены, бывшие накануне, и когда граф ван Рюис осведомился, что случилось с его племянником и кто выиграл пари, бандит приготовился рассказать о своем подвиге и стал у камина. Вдруг дверь отворилась и вошел граф Баренберг.
Все взоры обратились на него. Он был страшно бледен, но черты его были покойны и не выражали ни гнева, ни волнения. Он был весь в черном и вооружен длинным боевым мечом и широким кинжалом.
Он остановился на минуту на пороге, сложив руки на груди, потом пошел тихо к Перолио, глядя на него пристально. Перед ним все расступились, думая, что он хочет поговорить с хозяином, но Перолио, не доверявший этому непонятному спокойствию, поспешил объявить о своей победе.
– Мессиры! – сказал он. – Вы сейчас спрашивали меня, кто выиграл вчерашнее пари, то есть, кто из нас, граф Баренберг или я, нашли средство испугать друг друга? Победитель – я и для удовлетворения стоит только посмотреть на графа.
Перолио приподнял шляпу молодого человека, которую он не снял при входе, и все вскрикнули от ужаса. Баренберг поседел в одну ночь.
Он оставался все еще неподвижен и спокоен, потом тем же ровным шагом подошел еще ближе к бандиту и сказал тихим, но звучным голосом:
– Начальник Черной Шайки! Ты оскорбил живого, а мертвец возвращает тебе обиду.
И в ту же минуту он ударил Перолио по лицу так сильно, что у того хлынула кровь из носа и рта.
Удар был так скор и неожиданен, что итальянец не успел защититься, зато он так же быстро выхватил свой кинжал и как тигр бросился к графу, который стоял спокойно, скрестив руки. Если бы бурграф не заслонил его собой, убийство было бы совершено.
– Остановитесь, Перолио! – сказал Монфор. – Что вы хотите делать?
– Хочу отомстить, – вскричал итальянец в бешенстве. – Разве в вашей стране пощечины не считаются обидой?
– За них мстят не убийством, – возразил бурграф строго, – а честным поединком.
– Я требую поединка с начальником Черной Шайки! – сказал граф Баренберг с таким непоколебимым хладнокровием, которое удивило всех, кто знал вспыльчивого молодого человека.
– Я готов! – вскричал Перолио.
Выбрали место возле гостиницы; бурграф согласился быть свидетелем, судьи вымеряли мечи и кинжалы, и потом спросили противников: подумали ли они о своих душах?
Перолио отвечал, что у него есть индульгенции от папы, а граф Баренберг сказал, что исповедался час тому назад и приготовился к смерти.
Силы противников были почти равны. Друзья Баренберга могли бояться только за его горячность; но на этот раз молодой человек был так хладнокровен, как будто не принадлежал к живым.
После первых ударов Перолио понял, что надобно разгорячить своего противника, И потому начал отступать от него. Графу польстило то, что перед ним отступает прославленный начальник Черной Шайки, и он начал нападать, с жаром крича:
– Вот твоя храбрость, проклятый изверг, ты храбр с бессильными.
И, желая покончить скорее, он нанес итальянцу удар, которым поразил бы его прямо в грудь, но Перолио парировал его кинжалом и в ту же минуту пронзил сердце своего врага. Тот упал безжизненный, не выпуская меча из стиснутой руки, а Перолио, скрыв свою радость, преклонился перед бурграфом и судьями и сказал почтительно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96