..
Я вспомнил Олега. Он, конечно же, желал не возврата того окостенелого прошлого, не реконструкции рассыпавшегося в прах красного Вавилона; он хотел новой страны, но какой?.. Построенной на уцелевших руинах?
Я много думал об этом, но решил для себя так: идеи — идеями, партии — партиями, а народ — народом. И он сам выберет себе суть и форму жизни. И что уж выживет — точно. Несмотря ни на козни врагов, ни на коварство их планов. Слишком большой он, и, хотя славен обилием дураков, умных в нем тоже изрядное число.
И они выберутся из-под обломков навернувшейся империи, стряхнув с себя ее пыль и крошево. А за ними потянутся и другие.
Утречком я, полицейский группы оперативного реагирования, облачившись в защитный жилет, черную кожаную куртку, форменную фуражку и сунув в кобуру свой боевой «глок», отправился, посвистывая, на свою ментовскую работу, столкнувшись у подъезда с женщиной, выгружавшей из такси, стоящего рядом с ожидавшей меня патрульной машиной, большой хорошо знакомый мне чемодан.
— Извините, — сказала она, тронув меня за рукав.
— Ничего, Ингред, не беспокойся, — ответил я по-немецки.
Некоторое время она стояла с открытым ртом, глядя оторопело то на мою форму, то на полицейскую машину, где виднелся мой напарник, призывно махавший мне рукой.
— Ты… — молвила она упавшим голосом.
— Да, я. Тороплюсь на утренний развод. — Подхватив ее чемодан, я донес его до стойки портье.
— Ты служишь в полиции?..
— Тебе не нравится?
— Толья… Мне нравится, но…
— В квартире, — поведал я, — мои мама и папа. Скажи им «доброе утро». И еще скажи, что ты моя невеста. Если я прав, конечно, в таком определении…
Она обняла меня, приникнув всем телом к моей угловатой полицейской амуниции. Покатилась по полу свалившаяся с головы фуражка с серебристой эмблемой…
И сердце мое вдруг тронул ледяной крысиной лапкой внезапный страх: все слишком хорошо, а потому — надолго ли?..
Оттрубив дневную смену, я подъехал к дому и сразу же отправился в гараж — взять из «беретты» отвертки, дабы подвинтить разболтавшуюся дверцу кухонной полки.
Открыл багажник, склонился над ним, и тут тихий голос за моей спиной со смешком произнес:
— Вот как проходит, оказывается, срочная служба у некоторых дезертиров…
У меня, находящегося в положении крайне беспомощном, возникла, конечно, идейка потянуться к пистолету, но идейка была явно бессмысленной…
Я разогнулся, увидев стоящего поодаль… Михаила Александровича.
— Ну, привет, изменник Родины, — произнес он безразличным тоном.
Я, разогнувшись, молча кивнул, вспоминая канцелярию конвойной роты и то, прошлое его лицо на фоне строевого плаца, серого казарменного кирпича…
— Прогуляемся? — предложил он.
— Да можно и здесь поговорить…
Он закурил, болезненно поморщившись.
— Ну, здесь, так здесь… Олег сказал, что, в случае… ну, ты понимаешь, в каком-таком случае…
— Олег сказал, — перебил я, — что вы придете за дискетой. И вы пришли. Так?
— Так.
— Никаких проблем. Дискета у меня.
— Как было дело? — хмуро и резко спросил он.
Я объяснил.
— Ну и что ты собираешься делать теперь? Служить здешним блюстителем порядка? — спросил он с неприязненным сарказмом.
— А вы хотите предложить мне нечто иное?
— Я могу предложить тебе нечто иное, — с нажимом подтвердил он.
— Спасибо, не надо, — сказал я. — Мы сейчас на последнем перекрестке… И дороги наши от него расходятся.
— А ты слабоват оказался, парень, — откликнулся он с явным презрением. — И пустоват… Увы! В холуи подался, значит…
— Я благодарен вам за искренность, Михаил Александрович, — ответил я вежливо. — И той же искренностью вам отплачу. Докладываю: я сделал для себя очень простой и ясный выбор. Основанный на моих довольно-таки примитивных, возможно, внешних и внутренних качествах. Я буду планомерно и, надеюсь, профессионально давить убийц, наркодилеров и грабителей. Получая за это вполне приемлемую для моих запросов зарплату. И защищая неискушенных в насилии обывателей. Чтобы они были спокойны за себя, за дом, за детей. За главные, замечу, человеческие ценности. Везде и всюду одинаковые. А ваши глобальные сверхзадачи связаны с кровушкой и с людоедством. Что негативно влияет на мою впечатлительную натуру — слабоватую и пустоватую, как вы изволили ее определить.
— Ладно. — Он затушил окурок каблуком. — Дискету!
— Вам придется подняться со мной в дом, она в квартире. Или, если отпустите меня одного…
— Я не боюсь, что ты начнешь названивать в Эф-би-ай, — холодно произнес он. — Во-первых, ты знаешь нас… Во-вторых, у тебя есть собственные общечеловеческие ценности… и рисковать ими ты никогда не станешь…
Я поднялся в квартиру.
Маман и Ингред готовили ужин. На столе горели свечи. Папаня предавался распитию пива.
Я взял дискету и спустился с ней вниз.
— Вот, возьмите…
Он принял ее, небрежно сунув во внутренний карман пиджака. Постоял, задумчиво покусывая губы. Наконец произнес:
— Ну, прощай. Правда, руки тебе не подам, не обессудь.
— Может, оно и к лучшему, — ответил я. — Иногда тебе протягивают руку, и, пожимая ее, ты обречен протянуть ноги… Прощайте, Михаил Александрович!
ЭПИЛОГ
Осенью одна тысяча девятьсот девяносто пятого года, получив очередной отпуск, я улетал с законной женой Ингред в Берлин, оставив квартиру в Куинсе на попечение мамы.
Вылет задерживался, мы бесцельно шатались по зданию аэропорта, навещая то бар, то ресторан, но вот, наконец объявили посадку, и мы прошли в самолет.
Со взлетом тем не менее пилоты не спешили; стюардессы, разнося лимонад, объясняли публике, что на терминале возникли некоторые технические затруднения, однако вот-вот, и мы тронемся через океан в Европу.
Тем временем в проходе появились полицейские, в чьем плотном сопровождении, выставив впереди себя закованные в наручники кисти рук, на воздушное судно проследовал молодой человек с продувной физиономией, курчавыми взлохмаченными волосами и в очках, одно стекло в которых было треснутым. Одного взгляда на человека мне было достаточно, чтобы признать в нем бывшего российского соотечественника.
Полицейские усадили его на свободное место, с края прохода, неподалеку от меня.
— Снимайте браслеты, волки смрадные, — услышал я родную речь.
Полицейские расстегнули наручники и удалились, предоставив пленнику относительную свободу.
Вскоре загудели, прогреваясь, движки — «боинг» готовился к взлету.
— Эх, выпить бы!.. — мечтательно и горько изрек соотечественник, оглядывая, крутя головой, потолок воздушного судна. Затем обратился ко мне на ломаном английском: — Мистер… прошу прощения… здесь пиво дают?
— У меня есть виски, браток, — отозвался по-русски я. — Налить?
— Какие вопросы, кореш?!
Я вытащил из портфеля бутылку, уловив напряженный взор Ингред.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Я вспомнил Олега. Он, конечно же, желал не возврата того окостенелого прошлого, не реконструкции рассыпавшегося в прах красного Вавилона; он хотел новой страны, но какой?.. Построенной на уцелевших руинах?
Я много думал об этом, но решил для себя так: идеи — идеями, партии — партиями, а народ — народом. И он сам выберет себе суть и форму жизни. И что уж выживет — точно. Несмотря ни на козни врагов, ни на коварство их планов. Слишком большой он, и, хотя славен обилием дураков, умных в нем тоже изрядное число.
И они выберутся из-под обломков навернувшейся империи, стряхнув с себя ее пыль и крошево. А за ними потянутся и другие.
Утречком я, полицейский группы оперативного реагирования, облачившись в защитный жилет, черную кожаную куртку, форменную фуражку и сунув в кобуру свой боевой «глок», отправился, посвистывая, на свою ментовскую работу, столкнувшись у подъезда с женщиной, выгружавшей из такси, стоящего рядом с ожидавшей меня патрульной машиной, большой хорошо знакомый мне чемодан.
— Извините, — сказала она, тронув меня за рукав.
— Ничего, Ингред, не беспокойся, — ответил я по-немецки.
Некоторое время она стояла с открытым ртом, глядя оторопело то на мою форму, то на полицейскую машину, где виднелся мой напарник, призывно махавший мне рукой.
— Ты… — молвила она упавшим голосом.
— Да, я. Тороплюсь на утренний развод. — Подхватив ее чемодан, я донес его до стойки портье.
— Ты служишь в полиции?..
— Тебе не нравится?
— Толья… Мне нравится, но…
— В квартире, — поведал я, — мои мама и папа. Скажи им «доброе утро». И еще скажи, что ты моя невеста. Если я прав, конечно, в таком определении…
Она обняла меня, приникнув всем телом к моей угловатой полицейской амуниции. Покатилась по полу свалившаяся с головы фуражка с серебристой эмблемой…
И сердце мое вдруг тронул ледяной крысиной лапкой внезапный страх: все слишком хорошо, а потому — надолго ли?..
Оттрубив дневную смену, я подъехал к дому и сразу же отправился в гараж — взять из «беретты» отвертки, дабы подвинтить разболтавшуюся дверцу кухонной полки.
Открыл багажник, склонился над ним, и тут тихий голос за моей спиной со смешком произнес:
— Вот как проходит, оказывается, срочная служба у некоторых дезертиров…
У меня, находящегося в положении крайне беспомощном, возникла, конечно, идейка потянуться к пистолету, но идейка была явно бессмысленной…
Я разогнулся, увидев стоящего поодаль… Михаила Александровича.
— Ну, привет, изменник Родины, — произнес он безразличным тоном.
Я, разогнувшись, молча кивнул, вспоминая канцелярию конвойной роты и то, прошлое его лицо на фоне строевого плаца, серого казарменного кирпича…
— Прогуляемся? — предложил он.
— Да можно и здесь поговорить…
Он закурил, болезненно поморщившись.
— Ну, здесь, так здесь… Олег сказал, что, в случае… ну, ты понимаешь, в каком-таком случае…
— Олег сказал, — перебил я, — что вы придете за дискетой. И вы пришли. Так?
— Так.
— Никаких проблем. Дискета у меня.
— Как было дело? — хмуро и резко спросил он.
Я объяснил.
— Ну и что ты собираешься делать теперь? Служить здешним блюстителем порядка? — спросил он с неприязненным сарказмом.
— А вы хотите предложить мне нечто иное?
— Я могу предложить тебе нечто иное, — с нажимом подтвердил он.
— Спасибо, не надо, — сказал я. — Мы сейчас на последнем перекрестке… И дороги наши от него расходятся.
— А ты слабоват оказался, парень, — откликнулся он с явным презрением. — И пустоват… Увы! В холуи подался, значит…
— Я благодарен вам за искренность, Михаил Александрович, — ответил я вежливо. — И той же искренностью вам отплачу. Докладываю: я сделал для себя очень простой и ясный выбор. Основанный на моих довольно-таки примитивных, возможно, внешних и внутренних качествах. Я буду планомерно и, надеюсь, профессионально давить убийц, наркодилеров и грабителей. Получая за это вполне приемлемую для моих запросов зарплату. И защищая неискушенных в насилии обывателей. Чтобы они были спокойны за себя, за дом, за детей. За главные, замечу, человеческие ценности. Везде и всюду одинаковые. А ваши глобальные сверхзадачи связаны с кровушкой и с людоедством. Что негативно влияет на мою впечатлительную натуру — слабоватую и пустоватую, как вы изволили ее определить.
— Ладно. — Он затушил окурок каблуком. — Дискету!
— Вам придется подняться со мной в дом, она в квартире. Или, если отпустите меня одного…
— Я не боюсь, что ты начнешь названивать в Эф-би-ай, — холодно произнес он. — Во-первых, ты знаешь нас… Во-вторых, у тебя есть собственные общечеловеческие ценности… и рисковать ими ты никогда не станешь…
Я поднялся в квартиру.
Маман и Ингред готовили ужин. На столе горели свечи. Папаня предавался распитию пива.
Я взял дискету и спустился с ней вниз.
— Вот, возьмите…
Он принял ее, небрежно сунув во внутренний карман пиджака. Постоял, задумчиво покусывая губы. Наконец произнес:
— Ну, прощай. Правда, руки тебе не подам, не обессудь.
— Может, оно и к лучшему, — ответил я. — Иногда тебе протягивают руку, и, пожимая ее, ты обречен протянуть ноги… Прощайте, Михаил Александрович!
ЭПИЛОГ
Осенью одна тысяча девятьсот девяносто пятого года, получив очередной отпуск, я улетал с законной женой Ингред в Берлин, оставив квартиру в Куинсе на попечение мамы.
Вылет задерживался, мы бесцельно шатались по зданию аэропорта, навещая то бар, то ресторан, но вот, наконец объявили посадку, и мы прошли в самолет.
Со взлетом тем не менее пилоты не спешили; стюардессы, разнося лимонад, объясняли публике, что на терминале возникли некоторые технические затруднения, однако вот-вот, и мы тронемся через океан в Европу.
Тем временем в проходе появились полицейские, в чьем плотном сопровождении, выставив впереди себя закованные в наручники кисти рук, на воздушное судно проследовал молодой человек с продувной физиономией, курчавыми взлохмаченными волосами и в очках, одно стекло в которых было треснутым. Одного взгляда на человека мне было достаточно, чтобы признать в нем бывшего российского соотечественника.
Полицейские усадили его на свободное место, с края прохода, неподалеку от меня.
— Снимайте браслеты, волки смрадные, — услышал я родную речь.
Полицейские расстегнули наручники и удалились, предоставив пленнику относительную свободу.
Вскоре загудели, прогреваясь, движки — «боинг» готовился к взлету.
— Эх, выпить бы!.. — мечтательно и горько изрек соотечественник, оглядывая, крутя головой, потолок воздушного судна. Затем обратился ко мне на ломаном английском: — Мистер… прошу прощения… здесь пиво дают?
— У меня есть виски, браток, — отозвался по-русски я. — Налить?
— Какие вопросы, кореш?!
Я вытащил из портфеля бутылку, уловив напряженный взор Ингред.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103