— Зачем оно?
— Возьмите, говорю, не пожалеете.
Я взял из караулки цинковое старое ведро с заржавленными боками и в самом деле не пожалел: в канале обитало множество раков, и вскоре, с наслажением выкупавшись, мы сидели на травке в одних трусах с рядовым Кондрашовым, державшим «калашников» на голых коленях, наблюдая, как на водной глади мелькают незагорелые задницы зеков, ныряющих в поисках рачьих нор к илистому неглубокому дну.
Серо-зеленые пучеглазые обитатели водоема, чьих клешней не страшились заскорузлые лапы зеков, один за другим покидали воздушным путем родную стихию, шлепаясь на берег возле ведра с подсоленной водой.
Из лесопосадок, чахло тянувшихся вдоль канала, убийца принес несколько ворохов сучьев, запалил костер; стараниями Труболета, проявившего высокую квалификацию походного повара, запеклась в глине попавшая в тюремные силки, напоследок выполнившие свое предназначение, жирная курица, а после подоспели и свежесваренные раки.
Основательно перекусив дарами степного канала и накупавшись до звона в ушах, мы возвратились на прежнее место — под забор жилой зоны, напрочь лишенные желания продолжать какую-либо трудовую деятельность.
У нас оставалось еще целое ведро раков, пожертвованное мной караулу жилой зоны, крайне доброжелательно отнесшемуся к такому презенту, причем один из дружков ефрейтора Харитонова, имевший в памятный первый вечер моего пребывания в роте твердое намерение познакомить меня с бляхой своего ремня, сказал:
— Мы, Толик, в тебе, кажется, заблуждались… Кажется, Толик, ты хотя и москвич, но не фраер локшовый…
Тут следует заметить, что употребление воровского жаргона среди личного состава конвойной роты было явлением повсеместным и органичным, как и само заимствование данной лексики у осужденных, с которыми мы составляли, в общем-то, единый коллектив, разделенный разве условностями униформы и забором, по одну сторону которого располагались бараки зека, а по другую — наша казарма.
Режим службы зеркально отражал распорядок дня зоны: мы вместе отправлялись на подневольный труд, вместе возвращались с него, и неизвестно, кому было тяжелее — зекам или конвою, ибо торчать на вышке в палящий степной зной или в пронзительный зимний холод с ураганными в здешних краях промозглыми ветрами ничуть не легче, чем клепать железки в теплом цеху промзоны и даже таскать кирпичи на стройке.
Что же касается пищи, качество ее было практически одинаковым, а уж свободное время как в лагере, так и в роте проходило по единому образцу: сон, воскресная киношка, стирка одежды и чистка сапог.
Кроме того, каждый из нас, солдат, точно так же, как и граждане уголовнички, отбывал не по доброй воле свой срок, считая дни, оставшиеся до желанной даты освобождения, и жил в одинаково томительном ожидании ее приближения.
Функции зоновской «секции внутреннего порядка» в роте исполняли сержанты, в качестве администрации выступали ротный и взводные, «блатных» олицетворяли старослужащие, а новобранцы пахали, как лагерные «мужички». Был свой «лепила» — то бишь фельдшер-сержант, «кум» — замполит, а также стукачи, составляющие его секретную агентуру, время от времени выявляемые и переходящие после нанесения им побоев в касту отверженных.
В отличие от зоны не было у нас, слава Богу, категории «опущенных»— отношение к гомосекам у всех без исключения бытовало крайне отрицательное и гадливое.
Но в остальном та же тюряга, где я находился в положении расконвоированного заключенного, подобного входившему в мою бригаду Труболету.
Грустно. Однако я не унывал. И даже радовался, что служу на далекой периферии, а не в Москве или в Ростове, где нет ни чистого степного воздуха, ни соответственно звезд над головой, затуманенных городскими промышленными выхлопами, а про купание в канале, ловлю раков и возлежание на теплой травке в неуставной форме одежды — то есть в плавках, подаренных мне колесным вором, можно лишь отвлеченно и угрюмо мечтать.
— Завтра, — говорил Труболет, отдыхавший в подзаборной тени и задумчиво грызший травинку, — начну плести сеть, подходящая нитка имеется. Трехстенку. Сегодня бы поставили — завтра были бы с рыбой.
— Богатая мысль, друг мой! — подтвердил Отец Святой с горячностью. — Можно бы и завялить; тут, слышал, есть ферма, а там замечательная кормовая соль…
— Глохни, халява, — отозвался Труболет. — Сами управимся. Ишь, клоп…
— Но ведь у нас колллектив! Правильно я говорю, гражданин старший сержант? — льстиво повысил меня в звании старичок.
— Блатных и голодных, — констатировал убийца, глядя, как выданная нам в качестве тягловой силы кобыла из подсобного хозяйства колонии волочит к выкопанной Олегом яме бетонный столбик, привязанный к ее хомуту буксировочным капроновым тросом.
Движение кобылы корректировал ведущий ее под узду специалист по демонтажу колес с транспортных средств юридических и физических лиц.
— А вам не кажется, гражданин старший сержант, — продолжил Отец Святой с доверительной интонацией в голосе, — что мы взяли неверный темп…
— Идите засыпайте яму, осужденный, — отозвался я холодно. — Темп самый верный. Обеспечивающий завершение работ в октябре месяце. Так что рыбой на зиму запасемся.
— Вот это по нашему! — одобрительно крякнул убийца и, взяв лопату, ткнул ее черенком ойкнувшего старца под ребро. — Пошли, хрен моржовый, пограничный столб укреплять, расселся тут… Не на пенсии иш-чо!
Под забором в качестве наблюдателей за установкой бетонной опоры теперь остались двое: я и Труболет-полиглот. Выплюнув изо рта измочаленную травинку, мой подопечный негромко молвил:
— Есть разговор, начальник…
— Слушаю вас внематочно…
Собеседник с подозрением обернулся на сторожевую вышку, словно оценивая расстояние до часового, в чьем поле зрения мы находились. Найдя расстояние подходящим для выбранного им звукового диапазона, продолжил:
— С прежним инструктором, начальник, мы были, вроде бы как кентами… то есть, ну…
— Находились в приятельских отношениях, — перевел я.
— В точку, — согласился Труболет.
— И кто кому оказал честь подобным расположением?
— Про честь я не в курсе, — ответил бродяга. — Но на дембель парень ушел с бабками. — Он замолчал, выжидая таинственную паузу.
— Ну давай, гони дальше, — сказал я. — Не бойся. Если предложение разумное, я говорю «да», а если говорю «нет», то разговор забывается без всяких последствий.
— Я могу за предложение сильно пострадать, — произнес Труболет в нос.
— Не можешь.
— Точно?
— Торжественно обещаю.
— Так. В общем, дело такое… Ты, начальник… На «ты» можно?
— Попробуй.
— Ты, конечно, тут первые дни, покуда не в курсе… А ситуация обстоит так: в зону нужен одеколон и алкоголь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103